– Или Змей Горыныч на лету облегчился, – добавил Яромир.
– Что-то у тебя версия гадкая какая-то. Моя лучше.
– Знамо лучше, – согласился Яромир. – Эх, а вызвездило-то как… Ночью мороз будет.
– Правда? – огорчился Иван. – Откуда знаешь? Ты ж не провидец!
– Не провидец. Но и не слепой. Вон как Конь на Приколе мерцает – верная примета, к заморозкам.
Иван попытался найти указанное созвездие. Не нашел. Про Коня на Приколе он слышал, но как тот выглядит – не помнил.
Зато Иван нашел Стожар-звезду – она в форме ковшика. А вон там Утиное Гнездо. А те три звездочки – братья Кигачи, что ездят по небу на колесницах.
Больше Иван звезд не знал. У матушки его, премудрой княгини Анастасии, книжки были важные, Шестоднев и Звездочтец – вот в них все было подробно обсказано. Когда Иван еще малой был совсем, матушка порой брала его на коленки, да читала из тех книжек – где какая звездочка посажена, да что она пророчит.
Только Иван почти все с тех пор позабыл – матушки-то уж двунадесятый год на свете нет. Всего-то девять годочков было Ванюше, когда преставилась. Батюшка тогда горевал сильно, тосковал. Повторно так и не женился, до смерти вдовел.
– …Грамоте меня научили, то слава богу, – рассказывал княжич Яромиру. – Глагольной. Счету еще… до двух дюжин. На пальцах и костьми. А прочих ученостей всяких я не постигал – неумок потому. Меня учить – что рыбу в бочке топить: проку нема, одна маета.
– Так ли уж и нема? – усомнился Яромир.
– Да вот сам посуди. У Берендея Вячеславича, батюшки нашего, три сына было. Из тех, что до усов достигли, конечно. Глеб, Игорь, да я сам-третей. Глеб всегда из нас наиперший был. Такой умник-разумник, что иногда аж врезать ему тянуло. Батюшка с матушкой на него не нарадовались. Игорь тоже их радовал, но поменее. Так и сяк он был – вроде и ничего себе, а… и ничего особенного. Просто человек как человек – боярин хороший мог бы быть, а в князья не годился. Урожденный князь у нас Глеб. Ну а я-то… я что, я ничего. Мне даже матушка завсегда говорила – ты, Ванюша, у меня от природы глупенек, так и не учись всяким премудростям, а то совсем от них одуреешь. Я и не учился. По своей воле. Ан по чужой иногдажды и приходилось, потому батюшка у нас суров был, всех троих сынов хотел в люди вывести.
– И чему ж тебя обучили? – заинтересовался Яромир. – Только грамоте и счету?
– Еще воинским умениям. Княжескому сыну без этого никуда. Помню, подходит ко мне, малому еще, воевода Самсон и молвит человеческим голосом – буду тебя, Ванька, на мечах биться учить. А я ему в ответ – лениво мне, дядька, не хочу.
– А он что?
– А он промеж ушей меня стукнул. Воевода Самсон нам, отрокам, заместо тятьки родного был – чуть что не так, сразу подзатыльниками угощает. По-доброму, по-отечески.
– Так тумаками и выучил? – одобрительно спросил Яромир.
– Ну а куда ж без этого… Зато уж ладно выучил, в богатыри вывел. Вон я теперь какой, крепкий да могутный…
Широко зевнув, Иван потер глаз кулаком и промямлил:
– Потом меня еще поэзии учили… Гехзаметру…
– Иди ты, – не поверил Яромир. – Так таки и поэзии? И многому выучили?
– Да уж немалому. Талан во мне еще в детстве прорезался. Помню, подходит ко мне, малому, матушка, да и говорит – а придумай-ко, Ванюшка, рифму к слову «пирожок». А я ей, прямо даже не задумываясь, сходу: пирожок – язык обжег! Тогда-то и поняли родичи, что поэт в семье растет…
Иван зевнул еще шире. Яромир вдруг заметил, что он до сих пор странным образом возится с остатками колбасы. И зачем-то достал из котомы пузырек, подаренный волхвом Всегневом. Оборотень прищурился, принюхался и подозрительно спросил:
– А ты что там делаешь?
– Да вот, хочу еще одно молодильное яблоко соорудить, – охотно поделился Иван. – Только яблока у меня нет, так я молодильную колбасу сделаю.
– Чего-чего ты сделаешь?! – вскочил Яромир. – Ты… это же живая вода! Ты на кой ее туда вылил?! Ну ты… ты… как есть дурак!
– А что?! Яблоко молодильное – вещь полезная!
– Так оно же не так создается! Его еще семечком поливать нужно! А ты просто внутрь напхал… да еще и в колбасу!
– А вдруг и так получится!
– А вдруг нет?!
– А вдруг да?!
– Ну и что тогда?! Кому ты эту колбасу ладишь – себе или мне?!
Иван озадаченно почесал в затылке. И то сказать, молодильная колбаса ему еще долго не понадобится. Он обиженно осмотрел результат своих трудов, завернул в тряпицу и спрятал в котому.
– Бес попутал… – пробубнил он, виновато глядя на Яромира.
– Бес… Зря только живую воду извел… – проворчал тот, выхватывая почти опустевший пузырек.
– Да ничего, там еще осталось немножко…
– Немножко. На один разок. Одну рану заживить. А было б на три, на четыре. Дурак как есть, разбазариваешь ценный припас…
Костер уже почти потух. Раздосадованный, что сызнова сотворил глупость, Иван завернулся в теплый мятель, подложил под голову кулак и закрыл глаза. Сон, правда, все равно не шел. Голову распирало от думок. О родном княжестве, о древних временах, о их с Яромиром пути на остров Буян…
И о Кащее Бессмертном. О нем Иван размышлял особенно упорно. Вспоминал сказ деда Бояна, ломал голову над каждой строкой. Крепкой памятью младой княжич похвастаться не мог, но вот именно эта песня почему-то в нее врезалась.
– Слушай, а я вот тут подумал… – произнес он. – Кащей – он бессмертный, верно?
– Вроде так, – ответил Яромир.
– А если ему руку отрубить, что будет?
– Новая вырастет.
– А если ногу?
– То же самое.
– А голову?
– Голова новая вырастет.
– Ага… – задумался Иван. – А вот если исхитриться и разрубить Кащея точно пополам? Вдоль. Чтоб были две одинакие половинки. Тогда как?
– У-у-у… а вот это трудный вопрос…
– Может, он тогда все-таки помрет?
– Может, и помрет. А может, наоборот, из каждой половинки другая вырастет. И будет у нас два Кащея.
– Так это ж тоже хорошо! – оживился Иван. – Они ведь тогда наверняка передерутся!
– А ну как не передерутся? Ну как подружатся, да вместе на нас и накинутся?
Иван что-то невнятно пробурчал, прижимая к себе покрепче Самосек. Задумка ему все одно понравилась. Если с иглой в яйце не получится – надо будет проверить, что из нее выйдет.
Только вот как бы этак исхитриться, чтобы разрубить точно пополам?
Через несколько минут он наконец задрых. Над полем поплыл раскатистый храп здоровенного молодца.
Яромир же, будучи оборотнем, спать не хотел вовсе. Человечья-то личина вдосталь отдохнула, пока волчья княжьего сына на хребтине везла. Так что он уселся спиной к еще тлеющим угольям, закутался в теплое корзно и уставился желтыми глазами во мрак.
В лесу по-прежнему выли волки.
Глава 3
Тоскливо было Акъялу. Славный батыр, победитель многих, уже два месяца он томился в зиндане Кащей-бабая. С болью в сердце вспоминал свой срам, свое быстрое поражение. Вспоминал, как разлетелся вдребезги булатный меч, как голыми руками скрутил его черный колдун.
Эх, были бы здесь Урман и Тау… Не так они хороши в битве, как старший их побратим, дважды Акъял выручал их из беды, а вот наоборот не случалось… но все же батыры они добрые. Уж верно втроем они бы что-ничто, а придумали.
Снаружи хлестал ливень, было холодно и мокро. Первые дни Акъял старался выломать решетку на окне, да понял со временем, что не удастся. Очень уж прочные прутья.
А даже если выломает – дальше куда? Стена гладкая, отвесная, внизу камень. Зацепиться не за что, падать высоко. Была бы веревка хоть – так ведь нет веревки.
В дверь стукнули, раздалось рявканье. Акъял быстро уселся на лежанку – запомнил уже, как себя вести.
Его камеру стерегут псоглавцы. Целыми днями расхаживают по коридорам – нюхают, рычат, как собаки.
Злые они. Акъял поначалу не знал, насколько, думал вырваться – одолели, избили, да еще и покусали. Ноги изгрызли, руки изгрызли… Долго болело потом, глубокие рубцы остались.
В саму камеру псоглавцы не зашли. Никогда не заходят. Как обычно – приоткрыли дверь, швырнули на пол сухую лепешку, кусок вонючей казы, плеснули воды в кувшин, прорычали что-то на своем песьем и вышли.
Акъял расплел ноги, понюхал казы, поморщился. Сильно старый мерин был.
От стены раздался шорох. Опять крысы. В Костяном Дворце их полным-полно. Да здоровые, кусачие!.
Акъял вырвал клок пакли из лежанки, взял черепок от прежнего кувшина, разбившегося, и уселся у стены. Крысу надо убить, нору законопатить. Иначе придет, когда Акъял будет спать, из него самого клок вырвет.
Так ждал он не одну минуту. Шорохи становились все громче, все ближе. Вот совсем громко… и в стене появилась дырка!
Акъял приготовился, замахнулся черепком… но в последний миг замер, ахнул изумленно. Из дырки высунулась не крысиная морда, а человечья рука. Грязная ужасно, с обломанными ногтями, но точно человечья.
– Ау, кто там?.. – негромко позвал Акъял.
