— Да — да, — с кашляющим смехом произнес старик. — Откажись, потому что он не стоит тебя, и сейчас ты это увидишь. Ты это и видишь уже.
— Не могу, — снова почти беззвучно, но твердо проговорила Наташа.
— Не можешь? Так давай проверим его! — старик выдержал паузу и торжественно провозгласил:
— Знаешь ли ты, что он здесь?
И поднял над головой кнут.
Валера не мог больше терпеть, он двинулся навстречу Наташе, ее нужно было немедленно спасти от злобного старикана! Но не успел он сделать и шага, как раздался железный скрежет, звук порванных струн, музыка сменилась зловещим хохотом. Не будь Валера так взволнован всем увиденным, он несомненно посмеялся бы над тем, как дешево хотят его купить — но присутствие Наташи наполняло комедию совсем иным смыслом.
Свет снова погас, все исчезло, слышался только хохот и все тот же железный скрежещущий звук.
— Наташа! Где ты? — закричал, наконец, Валера, пытаясь двигаться дальше, но чьи‑то крепкие руки держали его и не пускали, он рванулся вперед, что было силы, над ухом его кто‑то отчетливо чертыхнулся, а хватка сделалась железной.
— Валера, спаси меня! Валерочка… — раздался такой родной Наташкин голос в темноте, он попытался вырваться, но невидимые стражи не давали ему пошевельнуться.
Ослепительный луч вспыхнул и направился прямо на него. Нет, это все‑таки съемки! Но какого‑то отвратительного сырого недопеченного шоу. Валера почувствовал раздражение, какое испытывал всегда, когда сталкивался с непрофессионализмом.
— Жалкий, бессильный мальчишка, — произнес из темноты властный голос старика. — Ты захотел похитить мою лучшую нимфу, лишить меня последнего утешения. Ты решил бороться со мной!
— С кем? Кто ты? — перебил Валерий. — Не жалкий ли шут? Во всяком случае я не знаю тебя! Представься! — добавил он с твердостью, придаваемой ему отчаянием.
— Шут? Глупый, самонадеянный паяц, паяц! — старик снова засмеялся своим мерзким смехом. — Расскажите ему, — добавил он, отсмеявшись, устало, но все так же властно. И тысячи голосов, явно усиленные динамиками, заговорили, сбиваясь и захлебываясь, каждый словно торопился перебить другого и рассказать первым.
— Кто может отворить двери лица его? Круг зубов его — ужас; крепкие щиты его — великолепие. Глаза у него как ресницы зари! — говорили они торопливо и немного напуганно. — Из ноздрей его выходит дым, как из кипящего котла! На шее его обитает сила, ужас бежит перед ним! Сердце его твердо, как камень, жестко, как нижний жернов. Когда он поднимается, силачи в страхе теряются от тоски. Меч, коснувшийся его, не устоит, ни копье, ни дротик, ни латы. Железо он считает за солому, медь — за гнилое дерево, свисту дротика он смеется. Он претворяет море в кипящую мазь; оставляет за собою пылающую стезю; бездна кажется сединою.
Каждая фраза произносилась несколько раз, каждое слово вбивали в голову, точно гвозди. И вместе с каждым словом уверенность в его величии отчего‑то все возрастала. Валера уже верил, что поднял руку на великого повелителя, чувствовал, еще немного, и он запросит пощады. Но тут шум начал стихать и уже сам старик, раздвигая восторженно гомонящие голоса, негромко и внятно произнес: «Нет на земле подобного ему; он сотворен бесстрашным; на все высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости».
Старик смолк. Легкий морозный свет озарял его фигуру в отверстой пасти. Через мгновение тишины он проговорил:
— Валерий! Тебе осталось решить: будешь ли ты и дальше пытаться сражаться со мной и отстаивать свои права на невесту или оставишь ее мне навсегда, а взамен — ибо и я ведаю, что такое справедливость, — получишь мою виллу и покой до старости. Решай прямо сейчас: Наташа или… или вечный покой?
Стало тихо. Словно и дыхание всех, кто здесь, без сомнения, находился, прервалось.
— Наташа! — быстро отвечал Валерий. — Наташа! — повторил он для надежности, чувствуя, однако, что в глазах его закипают слезы.
Ему жаль, жаль было и чудной виллы с садом, и своей любви к Италии, и своей сладкой мечты о ней, однако Наташа, живая, горячая девушка, которой явно грозило что‑то ужасное, овладела его сердцем почти без борьбы.
Старик не отвечал.
— Наташа! — еще раз твердо проговорил Валера и только тут тихо всхлипнул.
— Уведите! — упало в ответ.
Двое невидимых стражников поволокли его по коридору, один раз больно провели по шершавой стене локтем, они были слишком очевидно сильнее его. Опомнясь, Валерий закричал:
— Убийца! Преступник! Отдай мою невесту!
Но получилось так, словно и он включился в их игру — театрально и жалко. К тому же все было бесполезно. Стражники молча тащили его дальше, завернув по коридору, поволокли его вниз, по каменной лестнице, все ниже, пока не втиснули в тесную ледяную комнату — камеру? Склеп! Дверь замкнулась, Валера оказался в полной темноте. Саднило локоть, плечо горело — пытаясь вырываться из железных лап стражника, он, видимо, его вывихнул. Боль не давала сосредоточиться, сидеть на каменном полу было ужасно холодно, но страшная слабость не позволяла ему подняться. Внезапно дверь растворилась, в камеру ворвался свет, ему бросили что‑то мягкое, и сейчас же снова настала темнота.
Это было старое шерстяное одеяло! Под таким он спал и в армии, и в детском саду, но откуда здесь… впрочем, где? Где он? Что все это значит?
Не в силах гадать и мучиться дальше, Валерий обернулся в нежданный дар поплотнее, сжался калачиком и крепко заснул.
Солнце сияло прямо в лицо. Валерий открыл глаза. Он лежал в той самой кровати в чердаке — кабинете, свет бил сквозь круглое окно, затопив всю комнату. Он был заботливо укрыт серым шерстяным одеялом, болевшая рука аккуратно перевязана. Ноздрей его коснулся аромат кофе, того самого сорта арабики, который он так любил.
Да что все это такое? Но он не спал, нет, это совершенно точно. Все происходило наяву!
Снизу послышались легкие шаги. Валерий вскочил, в комнату вошла Наташа.
Она бросилась к нему, покрывая его лицо поцелуями.
— Милый, милый! — повторяла она без конца.
Он обнял ее так крепко, словно и в самом деле вырвал наконец из рук ночного тирана.
Не сразу Валера обрел способность думать, но, очнувшись, понял, что Наташа, конечно, знает разгадку, да, несомненно, он чувствовал это, хотя пока не в силах был расспрашивать. Наташа звала его вниз, на веранду. Спустившись, он увидел, что здесь был накрыт стол на восемь персон, бокалы, сок, виноград, красиво нарезанные арбузы, яблоки, сыр — Наташка это умела. Но для кого же приборы?
Вместо объяснений Наташа, залихватски сунув два пальца в рот, оглушительно свистнула.
Сейчас же, точно только и ждали сигнала, из сада вышли вчерашние нимфы, но теперь они были в легких коротеньких сарафанах, за ними следовали двое атлетичных парней, в которых Валерий без труда узнал вчерашних стражников, затем появился Фабио и, наконец, сам режиссер Наташкиного театра Дмитрий Васильевич Громов. Вылитый вчерашний старик! Грива волос, величавый вид, только теперь он был без бороды и глубоких морщин.
— Прости меня, — проговорила Наташа тихо, пока они приближались. — Я хотела тебя проверить. Но теперь… теперь я вижу, что с тобой я согласна на все, и на Италию, и на виллу — на все, что ты хочешь.
Из всеобщих восклицаний, смущенного смеха, порывистых объяснений, которые пытались дать ему нимфы, стражники и Наташа одновременно, Валерий понял, что вилла дядюшки Фабио соседствовала с другой — той самой, на которой сегодня вечером их труппе предстояло показать последнее представление, «капустник». Времени было в обрез, поздним вечером актеры должны были провести там генеральную репетицию, проверить звук и свет.
Получив эсэмэску от Валеры и поняв, что он совсем рядом, Наташа уговорила Громова немного изменить сценарий и соединить генеральную репетицию с проверкой Валеры, чтобы выяснить, наконец, кого же он предпочтет, ее или свою любимую Италию?
Когда уселись за стол, заговорил, наконец, Громов. Он говорил длинно, напористо и витиевато — об актерской доле, о великом, но тяжком труде вечных паяцев, которые уже не различают жизнь и сцену, посмеиваясь, признался, что панно с морскими чудовищами в доме дядюшки Фабио — часть их декораций, заготовленных для сегодняшнего представления. Фабио, который был в сговоре, согласился поставить в доме часть реквизита для создания нужной атмосферы. Валерий поискал итальянца глазами, но тот исчез.
Далеко не все свои секреты раскрыл Громов, умолчав о деталях машинерии, и упорно уходил от вопросов Валерия о грифоне и ночном полете.
— У сказочки нашей не такой уж дурной конец, если я правильно понимаю? — улыбался Громов, поглядывая на Валерия и Наташу, и в который раз уже предлагал выпить за здоровье молодых. — А жизнь, по счастью, чуть объемнее, чуть непредсказуемее, и наша прима, бог даст, послужит и Мельпомене, и мужу.
