Я в железной кровати – угрюм, одинок.
Ты укрой и утешь меня, Боже!
Моё сердце устало от песен, дорóг,
От убийц… и от девушки тоже.
И, когда навсегда смех мой слабый замрёт,
В сумрак рощи уйду средь цветов я.
Боже, дай мир дороге и песне её
И тому, кто пройдёт здесь с любовью.
***
Мне туманы Твои кожу бледностью скрыли.
Грустно, холодно мне
С Тобой.
Вот стоят мои братья в дверях. Не забыл ли? –
Два возничих[4] Твоих, Боже мой.
Так огромны, мохнаты, спокойны вполне.
За порогом – дорожные дали…
Посмотрели – меня пригвоздили к стене
Четыре ножа печали.
Брат мой старший, смежив свои веки,
Сказал:
- Мир широк и идти нам далече.
День качался с повозками, вечер настал,
И ещё ночь, ещё день и вечер.
Города мы прошли, и леса, и поля.
Одинока, как в праздничный час урожая,
Мать всех тварей живых, содрогалась земля,
Корчась в схватках и злаки рожая.
Там мы встретили девушку ранней порой,
И сердцам вдруг в груди стало тесно,
Мы пленились вечерней нагою зарёй
И белкой в руках у леса.
И пришли.
И в руках – с гроздью ягод лоза,
И про шёпот листвы не забыли,
Потому что, мы знаем, брат смежает глаза,
А глаза его это любили.
…Я в волненье и радости к братьям приник,
Руки к ним я простёр что есть мочи.
И, как молнии вспышка, явились мне вмиг
Дни, что я не увижу воочию.
Лицо младшего брата тогда озарила
Улыбка; сияя зубов белизною,
Он сказал:
Трое
Братьев
Нас было,
А теперь осталось двое.
К роще
День, чуждый всему.
До глупого ясны
И взгляд и улыбка его.
Пред ним наши души трепещут безгласно,
Всё прошлое
Так далеко.
Полем несжатым отправимся рано
Туда, где деревьями скрыта земля,
Дойдём до зелёной душистой поляны,
Скажу: «Вот невеста твоя.
Захочешь: цветочек – кольцо для венчанья,
И в ягодах красных трава и кусты.
Средь дней наших, полных отваги и знанья
Останься наивным
Хоть ты».
Базар в лучах солнца
Жесток, криклив и пылен, вечно стар и нов,
В шипенье масла едком, в яблочном пожаре,
С мольбой железа в цепких лапах кузнецов,
Укрыт щитом из тысяч жестяных тазов
Стоит базар,
На солнце жарясь.
Сияет небо, синий столб огня подняв.
Брусчатка – крокодилы, что сцепились разом,
Могучий Голиаф, роскошный Голиаф,
Вставай, рыжебородый, белоглазый!
С повозок грохотом из туч явился ты
Весь в злате, зелени, в трудах полей далёких.
Я, как и ты, влюблён до роковой черты
Во всех твоих девиц весёлых краснощёких!
Я, пока свет во мне, - оруженосец твой.
Внимать твой шум и гам всегда я сердцем жажду
На празднике небес, нависших над тобой,
Пока не кончу путь свой радостный однажды.
Тогда котомку со спины сниму, устав.
Лениво царственный закат крыла расправит,
Оркестр твой, обезьян и попугаев взяв,
Медь свою плакать и сиять огнём заставит.
Мой брат,
Я горд тобой, -
Скажу ему. -
И восхвалять тебя песнь наша не устанет.
Я всю свою любовь нёс к сердцу твоему,
Но даже до колен едва ль она достанет.
Уголок пригорода
Дом так мал. Что же дать нам он может? Не многим
Он богат. Лишь до Fa поют двери его[5],
Но глаза этой девушки - там, на пороге –
Омыли меня всего.
Осень в город в телегах, скрипя, прикатила.
Цирк бродячий явился со свистом хлыстов,
Сворой псов своих, запахом дёгтя и пива,
И с ветрами равнин между складок шатров.
Надрываясь в муках, мандолины запели.
Фонари на ресницах площадки висят.
И он болен опять, чем уже мы болели.
Что страдалось и пелось, вернулось назад.
Сад металла оркестр открывает проворно.
Смех качнулся его, как циркач на шесте.
Из зажатых углов, одиночеств просторных,
Встреч в проулках и взмахов платочков узорных
Строит радости пригород мира себе.
Здесь под оперным небом все всегда на параде.
Здесь болезненный свет жесть и олово льют.
Здесь акации ярки, как служанки в наряде,
Что, духами разя, наниматься идут…
И на смене ночной
Под луною высокой
Городские часы счёт ведут не спеша –
Шаг и обморок краткий,
Удар одинокий, –
Средь теней и времён дальним небом дыша.
Дом так мал. В нём лишь ты уместилась свободно.
В шатких балках его твоё имя живёт.
Он в сиянии глаз твоих синем, холодном,
Со сверчками своими прямо к смерти идёт.
Он хотел бы тебя покачать на колене
И поплакать в наивной тоске над тобой.
Я прошу тебя снова явиться во сне мне –
Так, причёска обычная, фартук простой.
На меня вновь внезапно обрушится лето.
Словно тонущий, улица схватит меня,
Умоляя поведать ей, кто ты и где ты,
И не прятать тебя в тайнике для себя.
Паровоз вдруг ворвался из невидимой дали.
Задыхаясь, испуган, он не встал, не затих,
Но, пыхтя, ещё тащит грохот ветра и стали
До платформ станционных пустых.
Ясное утро
Свет здесь молод ещё, наг, здоров.
Звон и смех, словно град,
Бьют о доски дверей.
Раскрывая все окна, город встретить готов
Торжества наступающих дней.
Мы поедем, как гости, туда.
И в полях голубых
Непомерно огромных
Солнце даст колыбель, как всегда,
Утро нашего детства напомнит.
А дорога до боли светла,
И с пути тут любой сбиться может
От мерцания жести, стекла,
От прекрасной цветущей прохожей.
Ах, пройди в летней юбке простой
Меж зеркал луна-парка обманных.
Книжной пылью мелькнут пред тобой
Все герои забытых романов.
Как меня ранит смех лёгкий твой!
С сердца дверь он срывает без боя,
Полнит слухами, болтовнёй,
Оживленьем часов и их боя.
Тебе улица шлёт свой привет –
Сирота в ýгле, пыли и саже.
Тебе рынок, могучий атлет,
Как он рвёт свои цепи, покажет.
Сад походкою лёгкой идёт,
Весь в цветах, как овечка, белый.
Утро ясное, солнце встаёт…
(Как в начале песни и пелось).
***
Я именем любимым города клянусь
И всем, что в нём, и светом, что к стенам прибит:
Пока дышу, я вас любить не утомлюсь,
О жизнь моя,
О мысль
И вы, глаза мои!
Воспеть хвалу глазам своим не хватит слов.
Как много мест прекрасных мы познали ими!
И повторяет дерево на сотне языков
Пленяющее скрытой силой наше имя.
На воздух вышел пекарь, пышный, как пирог,
А со спины язык печей его горячий лижет,
И он стоит там, ароматов пряных бог.
В ладонях хлеб новорождённый дышит…
Припомним дни, как скалы в голубом просторе,
Всю силу их высот, всю вечность детства их.
Ведь, если мы, друзья, их позабудем вскоре,
Кому откроем сердце в час боёв лихих?
Как мог бы быть козлёнок в жертву посвящён,
Когда б не целовала жизнь его, любя?
Холодный горизонт суров, любви лишён,
Смех, лето, не оставьте там меня!
Пусть я ещё дышу и праздник впереди,
Всей моей жизни скорбь, приблизься, будь смелее!
Тяжёлый плач, который прятался в груди,
Как камень пред прыжком с моста, висит на шее.
Дочь трактирщика
Взглянув, друзья, поймёте, как она прекрасна.
Обшарьте пригород и не жалейте свеч!
Подобных в книгах ей, увы, искать напрасно.
Она стройна, как кедр, от шлейфа и до плеч.
Как кедр, она гибка ветвями… Пусть же будет
Песнь наша для неё исполнена скорей!
Блажен, кто к осени своей сюда прибудет
Согреть глаза теплом её печей,
Её обнять желая, трепетать, как ветер,
И волнами к ней течь, как сад, издалека.
Она близка, как родины мне близок вечер,
Когда в туман молочный прячется река.
Ей ночью из окна луна огнём светила.
Вино её темно, и нету вин таких!
Без пользы ей, друзья, мы с вами посвятили
Хороших столько мыслей и стихов плохих.
В круг станем, скажем:
Песнь одной тебе пропета,
