А он прямо на глазах стал прогрессировать и быстро усвоил, что такое спирт и для чего он нужен организму.
После двух рюмок фикус веселел, и когда я включал музыку, хлопал своими длинными листьями, в такт музыке, как мы ладонями. Один раз он так развеселился, что чуть не выпрыгнул из кадки; ладно, я в последнюю минуту успел поймать новоявленного танцора.
Со временем я заметил: как переберет он рюмочку, так давай тянуть свои пьяные лапы, то есть ветки, к маленькой пальмочке, что растет у меня на подоконнике в жестяной банке из-под сельди. Пришлось ее убрать в спальню от греха подальше – она еще совсем малышка. Я уж и стыдил его всячески, говорю: «Куда лезешь, старый пень? Соображай, сколько ей, а сколько тебе»: При этом он как бы смущался, поджимал листья, притихал.
Но не всегда он бывал таким смирным. Оказывается, и в нем бушевали страсти. Я как – та раз решил подшутить: вместо спирта подлил ему в кадку самой обыкновенной воды. И тут же получил от него такую оплеуху, что с ног слетел. Я извинился, конечно, и больше таких жестоких экспериментов не проводил. Стыдно как-то стало. Вроде, и человек я добрый, а вот гляди-ка: толкнуло что-то на издевательство над ближним. Это ведь додуматься надо – полить фикус водой, а не водкой! Наверное, в глубокой древности, какой-то мой пращур был самым жестоким инквизитором на всем белом свете. Гены – дело темное: никогда не знаешь, кто и когда в тебе проснется.
Так текли дни.
Я подливал – фикус танцевал.
Раз я оставил на столе, под фикусом, бутылку с рюмкой и в соседней комнате долго разговаривал по телефону. Вдруг слышу шум. Прервал разговор. Захожу в кухню, и что же я вижу?!
Фикус, обхватив ветками и листьями бутылку с водкой, сам наливает в рюмку и, обхватив рюмку другими листочками, выливает водку себе в кадку.
Я ему, конечно, разъяснил, что один и втихаря у нас пьет только самый последний кактус, то есть человек. И как оказалось, объяснил себе же на горе: с тех пор он категорически отказался принимать алкоголь без собутыльника.
Опасаясь за судьбу эксперимента, пришлось мне пить с ним за компанию. Теперь я выставлял на столик под фикусом, к бутылке с водкой или со спиртом, уже не одну, а две рюмки – для него и для себя. А он, как заправский хозяин, гордо разливал – и себе, и мне. Причем себе всегда хоть чуть-чуть, но побольше.
Я научил его разливать правильно.
Затем научил его играть в шахматы. Пододвинув к нему пианино, научил играть «польку-бабочку».
Скоро мы с ним напишем диссертацию о новой теории возникновения семьи, частной собственности и государства.
Кстати, нам не совсем нравится этот вывод – Е=mс2, так что после диссертации займемся ревизией наследия Эйнштейна.
Вам это кажется невероятным? Приходите – побеседуем. В любое время.
Адрес у меня простой: улица Ульянова, дом 41, третий корпус; как войдете – сразу налево.
А вахтеру, если остановит, так прямо и скажите, что идете, мол, ко мне и к Фикусу. Он пропустит.
Как я не мог понять
Как я ни старался, никак не мог понять, для чего мне платят зарплату.
Они, деньги, вдруг мне стали не нужны.
Не то чтобы совсем, а просто мне не на что стало тратиться. С меня их перестали брать. Хоть плачь.
И это несчастье началось с тех пор, как я был выдвинут в руководящие работники городского масштаба, когда моя подпись стала решающей, а мое появление на совещаниях – украшением президиумов. Так началась странная жизнь.
Во-первых, пропала необходимость брать у Нюры, моей жены, деньги на проезд: меня стали возить на работу, с работы и по городу на черной «Волге», причем бесплатно. Да и Нюру иногда катали.
Продукты и одежда там, куда за ними ездил мой шофер, неожиданно катастрофически подешевели, а некоторые вообще лишились цен.
Даже еженедельная помывка, в смысле баня, перестала влиять на бюджет. Плохо ли, хорошо ли, раньше – с билетом, мылом, веником, пивом и килькой – все это обходилось ежемесячно в сумму.
А сейчас возили в такие бани, о каких я раньше даже не слышал.
Правда, читал о них еще в школьные годы, когда проходили по учебникам паразитическую жизнь патрициев Древнего Рима. И там и тут ковры на полу – нога тонет, массажи, бассейны с теплой, холодной и хвойной водой. Попить – боржоми, пиво немецкое, коньяк французский.
И все за так, за одно мое присутствие.
Но здесь жена моя Нюра, несмотря на бесплатность помывок, проявила непонимание моего положения и даже пообещала устроить мне еще одну баню, но уже дома, если еще раз помоюсь женскими духами и явлюсь под утро.
Хорошо тут мне дали бесплатную дачу, и мир был восстановлен.
А на даче – вода, свет, газ, питание.
А однажды приходит ко мне один знакомый начальник и говорит:
– Не хотите ли почти даром приобрести машину?
Я спросил:
– За сколько?
Он ответил.
Я как услышал, так чуть со смеху не умер: я внуку игрушечные автомобили покупал дороже. Отсмеялся, но купил. Продавали старенькую, а купил почему-то новенькую.
Потом заплатил рубль с чем-то за машину строительного мусора, и мне построили двухэтажный гараж с подземным баром.
А обеды? Раньше в местной столовой поешь чего-то условно съедобного и на выходе обязательно платишь даже за это.
А сейчас обеды, на которые меня возят, не только отличаются от прошлых, как навозная куча от юбилейного торта, но они еще и совершенно бесплатные. Когда на первых порах пытался заплатить, мне удивленно отвечали:
– За что платить?.. За это? – Я конфузился и с ужасом представлял, какими же должны быть обеды, за которые эти люди будут брать деньги у таких, как я.
Много еще удивительного появилось в этой новой моей жизни.
Например, посещение зрелищ.
Раньше, бывало, принесет профорг билеты, вычтет из зарплаты и идешь, чтобы деньги зря не пропали. А места такие, что ничего с них не видно и не слышно. В буфет не попасть, в туалет без противогаза не войдешь. Домой после добираешься пешком, потому что транспорт забит или едет мимо.
А теперь получаешь бесплатное приглашение или контрамарку. Места – самые лучшие, огороженные от остального народа небольшим заборчиком. Отдельный буфет, чистый туалет.
Единственное, что на первых порах омрачало культурный рост, так это то, что сам раньше называл отгороженные места «загонами» или «свинарниками». Но Нюра, когда я высказал ей эти мои сомнения, ответила:
– Глупости. Пусть в «свинарнике», зато с большими свиньями, то есть людьми.
На этом я и успокоился. Тут, кстати, оказалось, что мне положена дополнительная жилая площадь, на несколько десятков метров больше, чем всем остальным.
И дали. В доме улучшенной местности и планировки. Три лоджии, два балкона, семь комнат, два туалета и две кухни.
Нюра, правда, первое время все меня пытала, для чего нам две кухни, уж не задумал ли я привести еще одну жену? Но я в этой второй кухне устроил кладовку для картошки – она и успокоилась.
А уходишь в отпуск – тебе еще три оклада на дорогу и два на лечение.
Я вначале хотел отказаться: зачем на лечение? Я человек здоровый. Но мне сказали: «Так надо».
И вообще мне иногда начинало казаться, что я вдруг стал жить при коммунизме.
Правда, когда я высказываю вслух эти мысли жене Нюре, она почему-то отвечает мне грубо и путано:
– Да, Петя! Хоть и стал ты начальником, но как был дураком, так им и остался, вот поэтому тебе и кажется, что живешь при коммунизме. А при коммунизме-то могут жить лишь коммунисты. А коммунист не может быть дураком. Это только дурак может быть коммунистом. Соображать надо!
Конец ознакомительного фрагмента.
