У белых колонн начинались сплошные ряды вкусного и тошнотного, они были отмечены знаками и цветами. Память мне сообщила, что мой метаболизм будет подвергнут особо изощренной пытке в бело-голубых аллеях. Там – съедобное. Я не мазохист, кажется. Но я с упрямством ползущей через автостраду улитки брела и принимала добровольную пытку.
Вокруг теперь наблюдались более или менее люди, глазам это было приятно. Ну, немного рыжие, малость лохматые – так наши хиппи еще и пахнут, а эти нет. Или сиреневые с лысинами в темную крапину – так вроде шесть пунктов правил такую расцветку не запрещают. Как и любую иную.
Я широко улыбнулась, впервые осознав прелесть закона самого общего пользования. Можно быть любым. Можно вообще почти все! Реальные ограничения вшиты в ДНК. А предрассудки тут вне закона. Именно за их демонстрацию и выставляют остыть – в универсум. Наверняка где-то в локальных мирах те милые беловолосые великаны могут быть жертвами фобии со стороны угрюмо зыркающих зеленых карликов. Черные толстяки – они так и кажутся поборниками геноцида против во-он тех чудаков в перьях. Но в пределах зоны пересадки все натянуто раскланиваются и резко сворачивают в противоположные заведения – или шагают прямо, каменно игнорируя врагов. Кстати: на мою серую форму давят косяка по полной. Двое вообще сразу отвернулись и убежали, высоко вскидывая козлиные копыта… да у них и рога есть!
– Чур меня, – с выражением буркнула я.
Села на бесплатную лавочку посреди улицы, в тени бесплатного дерева. И стала бесплатно нюхать, глотать слюну, на халяву глазеть и радоваться, что этого мне никто не запретит. Настроение стремилось вверх, как градус крепости в грамотно пьющей компании. Я улыбалась, иногда махала рукой особо дружелюбным на вид нелюдям. И почти людям, им, как мне, нравилось находить среди харь – лицо.
А потом меня заклинило прямо на середине движения. Смотрелось это со стороны, как старческий прострел. Я замерла, уставясь в одну точку и перестала тратить ценный кислород.
Никогда и ни один взгляд не изливал на меня такую вселенскую, безмерную горечь. Причем назначался яд не мне, человек меня и не заметил, он разогнулся на миг, вроде попробовал вынырнуть из отчаяния – и снова оказался с головой накрыт черными волнами. Именно человек! Лет сорока на вид. Метр восемьдесят с небольшим. Внешность – помесь славянина с азиатом, от первого скуластость и общий неплоский рельеф лица, от второго – разрез глаз и оттенок кожи. Волосы темные, с красноватым отливом, слегка волнистые. Я бы не отравилась чужой болью, если бы он оказался менее человеком, а так взгляд сам выделил фигуру из парада уродов, сам увлекся и сопроводил… Я придерживаюсь широких взглядов. Это у брата заморочки, он думает, что шеф его гнобит – ведь шеф еврей. А я брата третирую, потому что я – Сима? Причины удобно размещать вне себя. Это дает возможность быть правым, даже когда ты по уши в вонючем и твердо знаешь, что сам забрел, без Изи Сусанина или Ахмеда Али-Бабаевича в роли злобного проводника.
Вокруг не уроды. Умом понимаю. Глазами ищу привычное и сразу приписываю людям избыток красоты и доброты. Я и этому типу хотела улыбнуться, но тут он выплеснул на улицу ведро отчаяния и побрел тонуть дальше. Я рванула следом. Даже странно: у меня нет медали за спасение на водах, и тут не выдадут такую, зачем бы напрягаться?
– Простите, – я догнала его и дернула за рукав.
– Прощаю, – он обернулся и изучил носительницу неизвестной вины. Прищурился, как будто близорукость мешала выявить на моей физиономии покаяние, которое отсутствовало. – Дальше.
– Все, – сдулась я и уставилась в травянистый пол.
У него были глаза безумной черноты, словно сам их хренов универсум подглядывал за мной. По спине продрало холодом. Лоб вспотел. Головокружение дополнило позор мой, вынудив второй рукой вцепиться в незнакомца. Симптомы атипичной пневмонии, влюбленности и острого осознания своей глупости – идентичны. Я однажды зареклась жалеть мужчин. Это делает меня уязвимой.
– Первый день на новом месте? – незнакомец сразу поставил верный диагноз. Из его взгляда магически сгинула горечь. – О, как интересно. Жар сильный, но не опасно. Мысли комком, что даже на пользу. Страха нет – а это уже занятно. Какой у тебя контракт? Судя по сопению – трешка. Идем, украсим день выпивкой. Ты не пробовала «черную звезду»? Глупый вопрос…
Он рассмеялся. Я вынужденно прервала изучение травы: меня за плечи толкали куда-то, и надо было ведь знать, куда.
– Назови не задумываясь свое настроение в этот миг, – шепнул в ухо голос незнакомца.
– Любопытство и тоска, смешать, но не взбалтывать, – вякнула я.
Знать бы, почему? Этот их свод законом крепко меня заклинил на теме Пушкина. Ну и дом… Когда вокруг стало шумно, тесно и безлюдно, пусть и гуманоидно – я поняла, что могу простить брату даже его армянку. Однажды. И что маму не увижу четырнадцать лет! Еще хрен знает, сколько всего враз навалилось. На плечи деликатно надавили, я рухнула в кресло и оно меня обняло так назойливо, что захотелось вскочить. Кресло-маньяк, осознав сопротивление, старательно притворилось простой мебелью. Незнакомец устроился напротив, требовательно постучал пальцами по подлокотнику. Из пола вырос молоденький лес и погасил шум, вмиг отгородив нас от здешней густозаселенной бесчеловечности.
Из зарослей вынырнул яркий «павлин» на страусиных лапах. То есть он был почти человек, только тощее скелета и с чудовищным многоцветным «ирокезом» на голове.
– Два бокала к «черной звезде», габберу сочный десерт. Напиток повторить по запросу, – велел незнакомец.
Он подал руку официанту, я синхронно уронила челюсть: держит, будто манерная светская дама – для целования запястья. Павлин улыбнулся беззубым ротиком, приложил свою ладонь тыльной стороной и считал данные. Вряд ли здесь принято за руку здороваться с незнакомыми и случайными существами. Прочтут все, а то и скопируют. Деньги стырят. Я глупо улыбнулась: а у меня воровать нечего. Облом жуликам.
– Зови меня Тэй, – преставился кормилец.
– Сима. Серафима то есть. Нет, Сима.
– Себя ты запутала, меня – нет, – подмигнул он. – Первый раз вижу человека, первый день живущего в таком средоточении безумств и при этом не забившегося в угол. Это невероятно занятно. Я буду несколько назойлив, но я желал бы получить право на ближайшие три часа, это самое меньшее. Осмотр порта, конечно же, внешний вид с прогулочного катера. Ужин в баре «Дно», сейчас проверю, можно ли заказать. Все ответы, какие у меня есть, будут предоставлены.
– Мать твою звали Тереза? – буркнула я. – Или ты из общества защиты дур и кормления голодных пришелиц?
– Человеческая психология – мое хобби, – соврал кормилец.
Улыбка у него, между прочим, дьявольская. Так и растягивает губы в ответном обожании, я тупею хуже коровы… сейчас начну хихикать. И верить в каждое слово.
– Пойду-ка я. Пока глупостей не стало многовато. Извини, это все слишком.
– Но я ведь уже извинил тебя, – возмутился он. – Что не так?
– Все! От утренней дохлой бегонии и до живой меня – тут. Если как следует себя ущипнуть, можно проснуться в тихой лечебнице, с надеждой на полное восстановление психики.
– Психика в порядке, даже слишком, – отмахнулся он. – Шока нет, имеется некий добровольный блок по эмоциям и поза… Как можно бояться показаться глупой, если ты не глупа? И зачем вообще казаться? Мы столкнулись посреди габа, где пересекаются раз в жизни пути, не способные пересечься. Завтра у тебя начнется рутинная работа. У меня тоже будет многовато дел. Три-четыре часа трепа, отдых от забот в приятной и неожиданной компании. Вот и все. Полагаю, дважды наши пути не сойдутся. Я редко повторяю маршруты. Ты вряд ли отсюда выберешься хоть куда.
– Мне нечем платить, – буркнула я, краснея.
– За мое любопытство? Так это мой счет, нет предмета для спора, – отмахнулся он. – Сима, я не желаю тратить время попусту. У тебя есть вопросы. Я хочу их слушать. Это интересно.
– Глупые.
– Неожиданные. Непохожие. С чего начнем?
Павлин вывернулся из зарослей, примерился и аккуратно, придерживая обеими ладонями, воткнул в столик тонкое копье. Или иглу-переросток? На верхнем конце вспыхнуло крошечное солнце, фиолетовое-бурое в темном ореоле. Это было красиво и загадочно. Павлин извернулся, второй парой рук – а они имелись, я лишь теперь заметила! – повесил возле солнца два шара. Порылся за зарослями, добыл пару невесомых искристых нитей из крошечных прозрачных кристаллов, укрепил кончиками на шарах. Поставил на стол бокалы, значительно поклонился и движением всех четырех рук запустил шары в полет. Планетарная система спиртоперегонки заработала. Павлин снова поклонился, отчего его прическа погнала ветерок по зарослям – и сгинул.
