Закрепленный резец был еще на одном станке – во Франции, у герцога Орлеанского, который считал себя токарем-любителем. Заведен был тот станок после нартовского пребывания в Париже. Но у Нартова на станке суппорт, кроме того, передвигался во время обработки. Этого в мире нигде не было. Нартов станок свой переделывал неоднократно.
Дрожал пол в токарной, чуть звенели стекла в дубовых рамах. Сам токарь был беспокоен, хотя работа шла хорошо.
– Уйди, говорю, тульская твоя душа! – ворчал он, обращаясь к Батищеву.
Батищев стоял в углу. На нем кафтан из солдатского сукна, чисто вытертые штиблеты. Виски у Батищева уже давно поседели, но глаза смотрели по-прежнему упрямо.
– Не уйду! – ответил Батищев.
– Хоть бы ты жены слушался! Пускаю я тебя к себе как настоящего человека, зная твое прилежание, станок тебе показываю… Ну и уйди. Что, на иноземцев хочешь опять жаловаться?
Батищев смотрел на станок.
– Желаю доложить государю самонужнейшее дело, – ответил он, – о том, что на твоих станках точить можно не украшения разные, а части машинные – блоки и ружейные стволы.
– Я же станок измыслил, и я знаю, что на нем точить, и не твоего разума это дело! – ответил Нартов. – На мою придумку в Париже удивлялись. Но инструмент это царский, чтобы царь мог, пока точит, хоть с вице-канцлером Шафировым разговаривать: ему некогда резец держать.
– Придумано ладно, Андрей Константинович, но можно этими станками работать повсюду. Я вот измыслил станки в Туле, и работают они ежедневно. Ты бы царю доложил. Вот царь велел пушки и ядра делать по строгим размерам, чтобы не надо было во время боя заряд подбирать к орудиям. Пора, Андрей Константинович, на твоих станках всякую работу работать.
– В мире этого нет, Батищев. Рабочий человек сам резец держать умеет. Мои станки – для царской работы… А может, и в самом деле доложить?.. Занятное получится дело!
– Андрей Константинович, я на колени стану! Доложи царю! Царь ведь сам говорит, что мир могут дать только мячи чугунные. Пушек, значит, царю надо много.
– Мир близок, Батищев.
– Все равно ружья нужны да железо разное корабельное.
– Отстань! Не твое это мужичье дело! Столько вещей в мире и не надобно, сколько их на моем станке сделать можно.
– А я бы к твоим станкам, – ответил Батищев, – водяной привод сделал у себя на Охте, пушки начал бы сверлить из целых болванок.
– Разве доложить государю?..
Нартов посмотрел в окно. Догорали облака в небе.
По набережной шел высокий человек. Надеты на нем были калмыцкая шапка белой овчиной наружу и красный кафтан.
Человек шел размашисто, ступая большими ногами в меховых сапогах на сырые щепки. Полы кафтана отбрасывались при каждом шаге, и видно было, что они подбиты соболем.
Человек был высок, имел круглое смугловатое лицо с черными глазами, маленький нос и жесткие, оттопыренные усы над большим, тесно сжатым ртом.
Человек шел мимо новых домов, обшитых досками и раскрашенных под кирпич.
Он шел, и все ему кланялись, но останавливаться никто не решался, потому что то был царь Петр, и если он замечал, что кто-нибудь останавливается, то сейчас же начинал расспрашивать, что за дело такое у идущего, что он может в дороге медлить.
Так по набережной шел Петр, и все вокруг него торопились.
– Пошел вон! – закричал Нартов. – Вон сейчас же! Царь идет! Мальчишка, готовь царю колпак рабочий… Да нет, я сам, крути колесо!
Нартов сам достал матерчатый колпак и посмотрел на Батищева умоляюще.
– Уходи. Я доложу, может быть…
Петр подошел к домику. Шелестели на дубах пожелтевшие, не спадающие до весны листья.
Перед дверью, сняв шапку, стоял человек в тулупе.
Петр посмотрел на него сверху вниз.
– Батищев? – спросил он.
– Батищев, ваше величество, – ответил Яков. – Хочу доложить.
– Некогда. Не задерживай. Ты какой Батищев? С порохового?
– С порохового. Мастер.
– Так что же ты стоишь? Будет у меня триумф с фейерверком. Иди, порох нужен.
Царь вошел, почти достигая головою притолоки невысокой двери. Слышно было, как заскрипела лестница внутри дома.
«Может, доложит Андрей Константинович?..» – подумал Батищев.
В мастерскую Петр вошел так стремительно, что пламя свечей заколебалось. Он сбросил с себя красный кафтан, шапку, кинул парик в угол, напялил колпак и сел за станок.
Мальчик закрутил колесо; стальной резец, зажатый в суппорт, двигаясь по воле механизма, снял длинную медную стружку.
Царь думал.
Английский флот вошел в Балтийское море, стоит перед Ревелем, угрожает своими пушками, требует, чтобы интересы Англии были учтены при заключении договора со шведами.
Шла дипломатическая борьба между Россией и Англией. Англия поддерживала разбитую Швецию, для того чтобы не дать России укрепиться на Балтийском море. Английский флот крейсировал в Балтийском море под начальством адмирала Норриса.
Норрис отправил в Ревель письмо: «Король английский, государь мой, велел мне идти с эскадрой в это море для получения справедливого и умеренного мира между Россией и Швецией».
Чуть ли не четверть века шла война. Россия за это время переделывалась, кровью истекая, а англичане хотели богатеть чужой бедой.
Петр вытачивал модель пушки и думал.
– Позови Шафирова! – сказал он.
Царь точил и думал, как ответить резко и прямо, чтобы видно было, что сила и правда на его стороне.
Нартов двигался, как тень.
«Доложить или нет? – думал он. – Может, время?..»
Но тут тихо открылась дверь и в комнату вошел, кланяясь и сверкая серебром глазетового кафтана, черноглазый, толстобедрый барон Шафиров.
– Ваше императорское величество, – сказал он тихим, сладостным и восторженным голосом, – они не решатся.
– Еще бы! – сказал Петр и, обратившись к Нартову, приказал: – Стань у двери! Они победить не воюя хотят. Только у нас сердце бывалое, мы не сробеем. Стань у двери, никого не пуская. Пиши, Шафиров. Мы им такое слово выточим, что они его вовек не забудут.
Глава седьмая,
в которой рассказывается о том, как плыл через море сержант понтонной роты Яков Батищев.
Год тому назад погиб воинственный, неутомимый шведский король Карл XII. Погиб он в 1718 году при осаде Фредериксгальда. Северная война угасала. Англичане поддерживали ее так, как поддерживают огонь костра, сдвигая и прижимая друг к другу головешки. Английские корабли вошли в Балтийское море с боевыми вымпелами на мачтах.
Шведы согласны были «уступить» Петербург и Нарву, нами давно занятую, но спорили о Риге и Ревеле – богатых городах.
Англичане поддерживали шведов, крейсировали в море.
Тянулись голубые дни и белые ночи 1719 года.
Навстречу английской эскадре к Зунду вышли русские корабли, окликнули англичан через переговорную трубу. Флотский поручик Головин спросил, какие намерения у гостей в не ихнем Балтийском море. Англичане ответили, что они пришли наблюдать и предлагают посредничество между Россией и Швецией, а пока протестуют против того, что русские корабли осматривают чужеземные суда в море и не позволяют провозить в Швецию порох, свинец и пеньку.
В те дни получил сержант Батищев приказание явиться в Галерную гавань и наблюдать за погрузкой коней и артиллерии на легкие суда. Надел он свой мундир команды порохового завода – синий, с белыми воротником и отворотами.
Заплакала Татьяна, утешал ее старый солдат, велел за детьми смотреть да жить тихо – ничего, что сам хозяин ушел.
Плакала Таня, говорила:
– Какое тут житье, когда ты в море уплывешь, в море холодное, в море дальнее…
– А ты, Таня, не причитай, и море не дальнее – оно в нашей околице. И чего ты боишься? Я-то за тебя больше бояться буду: ты ведь на пороховом заводе живешь… Смотри, Таня, чтобы, когда в пороховой амбар ходят, фонарь бы брали, а не лезли дуром с лучиной.
– Посмотрю, соколик.
– И детей на Неву купаться не пускай: Нева студеная.
– Не пущу, батюшка, хватит с них заводского пруда.
– Ну, посидим на прощание, Танюша. Смотри у меня за детьми и нашим пороховым заводом…
– Посмотрю, Яшенька!
В нешироких заводях Галерной гавани стояли мелкие суда; среди них галеры казались великанами. Борты большинства галер не высмолены, дерево еще не потемнело, только краснели носы галер.
По помостам, боязливо перебирая ногами, шли на галеры казачьи кони, еще не сбросившие с себя зимней мохнатой шерсти; пехота вкатывала пушки, носила ядра.
Весенняя ночь была светла.
Рядом с галерами стояли понтоны, лайбы и беспалубные лодки.
Батищев вошел на пахнущую смолою палубу галеры.
Была великая тишь; галерные паруса висели, плоская волна входила в заводи гавани и качала отражение галер. Тогда, пугаясь, робко ржали и стучали ногами лошади в трюмах.
Заскрипели в уключинах весла, двинулись галеры. Уходил Петербург со шпилями, прямыми дымами, показался Котлин с одинокими деревьями на плоских берегах: здесь фрегаты пошли на буксире лодок. Пошли еще тише.
