Нерадивая жена подхватила зажигалку с сигаретами одной рукой, чашку с кофе – другой и выскользнула на балкон под осуждающим взглядом свекрови. Это была одна из ее побед, одержанная несколько лет назад.
– Может ты не будешь курить при маме? – осторожно спросил Марик тогда, выслушав мамину получасовую лекцию о вреде курения и о влиянии табачного дыма на здоровье детей, окружающих родственников, пожилых людей и прочих страдальцев, которые вынуждены жить под одной крышей с такой почти наркоманкой.
Сам он при маме курить просто не мог. До сорока лет находил предлог, чтобы выйти из дома и перекурить в ближайшей подворотне.
– Давай будем вместе выходить, если хочешь, – предложил он Эвелине, увидев недоумение на ее лице от его вопроса.
Эвелина знала, что есть в жизни такие ситуации, когда нужно проявить твердость. Когда, если уступишь в самом начале, то потом уже не повернешь вспять. Когда собеседник (или противник), почуяв слабинку, потом уже не даст жить без упреков и претензий. Лучше уж сразу поставить точку в некоторых вопросах.
– Нет, дорогой, – сказала Эвелина, – Мы оба курим и оба знаем, что это плохо. И мы не бросили это ради себя и своих детей. Значит это нам нужно. Тем более, я не буду прятаться от твоей мамы и делать вид, что мне стыдно выкурить сигарету у себя на балконе с чашкой кофе. Я не буду, как нашкодившая школьница, бегать и искать, где бы мне покурить. Даже из уважения к твоей маме. Я готова варить овсянку так, как любит мама. Я готова класть в чай одну ложку сахара вместо трех, как я люблю. Я готова собирать косточки для всех окрестных собак, потому что так любит делать твоя мама и считает это правильным. Даже держать в холодильнике эти косточки неделями я готова. Как видишь, я готова на многое, но…
– Я понимаю тебя, – прошептал Марик, поглаживая ее по спине. Они лежали в постели и проявлять твердость ей, конечно, было проще, чем ему, – но все-таки…
– Никаких «все-таки», – прошептала Эвелина, – И вообще… Ты хочешь поговорить о маме и моем курении или…?
Марик промычал что-то невнятное, зарываясь носом в ее волосы…
С тех пор Эвелина пользовалась этой своей победой, одержанной «в постели».
И смех, и грех, как говорится.
Она не делала это демонстративно, не давала понять, что «я буду делать что хочу…», у нее хватало ума пользоваться этим аккуратно и осторожно, но «не уступая ни пяди своей территории, отвоеванной в честном бою.
Ну… скажем так… почти честном…
Хотя, какое тут может быть «почти», если ты лежишь в собственной постели с собственным мужем и обсуждаешь ваши собственные плохие привычки?
Эвелина пристроилась на балконе в уголке между двумя фикусами, которые свекровь в свое время привезла с собой, и теперь, с наступлением лета, выставляла их «на свежий воздух», тем самым превращая балкон в место, где негде было развернуться.
В глубине души Эвелина подозревала, что делалось это нарочно, чтобы ей негде было курить, но… ничего… она находила местечко и наслаждалась жизнью с чашкой кофе и сигаретой, скрючившись в три погибели, но ощущая себя «изрядно пощипанной, но не побежденной».
Зажигалка не работала.
«Вот так всегда, – подумала Эвелина, – только решишь провести несколько минут лично для себя, как что-то тебе обязательно помешает. В самый неподходящий момент.»
Она пошарила рукой между фикусами и, слава Всевышнему, нащупала там спички. Фух, не нужно вылезать из своего укромного уголка и дефилировать мимо и без того раздраженной свекрови.
– Солнышко мое, ты где? – услышала Эвелина голос Марика, который заходил на кухню в точности как мама – вальяжно и не торопясь.
– Я уже согрела тебе творожок, – защебетала Бэлла Иосифовна, окружая Марика любовью, заботой и ограждая от всех налетевших и налетающих бед и невзгод в виде еды из холодильника или непутевой жены, которая осмелилась выйти покурить.
Эвелина легонько поскребла по окну, которое выходило на балкон, давая знать Марику, что она здесь, между мамиными фикусами, «выходи, мол, ко мне», когда мама вдоволь о тебе позаботится.
Марик украдкой кивнул в сторону окна и капризно проныл:
– Ну ма-а-ма…
– Ничего-ничего, я разбавила творог кипяточком, – щебетала Бэлла Иосифовна, – теперь его можно кушать. Я же боюсь за твое горло! Помнишь, какая ангина у тебя была, когда ты учился на третьем курсе? Не все об этом помнят и принимают в расчет…
«Кушай-кушай эту бурду, если не можешь сказать мамочке прямо, что предпочитаешь сосиски на завтрак, – Эвелина потирала руки на балконе, но как-то без особой радости.
Все-таки муж мог бы как-то поактивнее себя вести.
– Это же не навсегда, – шептал он Эвелине по вечерам, когда все расходились по своим комнатам.
«Только это и утешает, – думала Эвелина, – Да, посиди еще немного на пороховой бочке, потом тебе дадут передышку, а потом снова сядешь…»
Бэлла Иосифовна курсировала между Киевом, где жили Эвелина с Мариком, Одессой, где жили Игорь (брат Марика) с женой Леной, и Израилем, где жил ее брат Гарик с семьей.
Гарику доставалось меньше всех.
Дорога в Израиль стоила недешево, да и проявить себя в полной красе в чужой стране с чужими порядками Бэлле Иосифовне не всегда удавалось.
Кроме того, там была жена Гарика, Софа Михайловна, которая сама знала, как и что нужно делать, поэтому, выбирая из двух добр (ну, не зол же!) – меньшее, шестидесятилетний Гарик принял сторону жены и жил по порядкам, заведенным Софой.
Приезды Бэллочки считались неизбежным стихийным бедствием и происходили раз в год-полтора, что еще можно было бы пережить.
А вот Эвелина с Ленкой хлебали полной ложкой.
Обе квартиры – и в Одессе, и в Киеве – принадлежали Бэлле Иосифовне. Так что она имела полное право чувствовать себя хозяйкой не только квадратных метров, но и своих сыновей, а также их жен и детей.
Покойный муж Бэллы Иосифовны был, действительно, немалым начальником и, когда его «перевели» из Киева в Одессу на еще более высокую должность, ему удалось оставить «за собой» квартиру в Киеве, где в это время Марик уже оканчивал университет, подавал большие надежды и активно встречался с Эвелиной.
Игорь, который в те годы был еще школьником, поехал в Одессу с родителями, где, благодаря высокой должности папы, а также стараниям деловой Бэллы Иосифовны, семья получила еще одну квартиру, куда через несколько лет младший сын привел жену.
«Да, – думала Эвелина, сидя на балконе, – квартирный вопрос нас-таки испортил. Как ни крути, а именно Бэлла Иосифовна с мужем обеспечили сыночков жилплощадью. Несмотря на их незаурядные умы, таланты и скрипки в детстве, ни Марик, ни Игорь сами бы себе квартиры не купили. Мы с Ленкой – подружки по несчастью – тоже не из олигархических кланов, увы…»
После смерти мужа Бэлла Иосифовна завела в своей жизни следующий порядок: три-четыре месяца в Киеве, три-четыре месяца в Одессе.
Чтобы не расслаблялись и не завтракали сосисками, как говорится.
В первые «наезды» у Эвелины было большое желание подбить Марика и смыться на квартиру.
Пусть на съемной, но – сами по себе.
Но, как думающий человек, к тому же имеющий совесть и некоторую долю здравого смысла, она понимала: во-первых, Бэлла Иосифовна только недавно потеряла мужа, за которым она, буквально, прожила жизнь как за каменной стеной, и было бы полным свинством оставлять ее одну, когда она приезжала их навестить из самых добрых побуждений и с самыми благородными порывами.
Во-вторых, на съемную квартиру, толком, не было денег.
Было бы глупо перебиваться с копейки на копейку, только потому, что мама приехала.
Тем более, мама приезжала повидать детей, позаботиться о Марике и повоспитывать Эвелину.
Было бы необыкновенным хамством лишить ее всего этого, демонстративно уйдя на съемную квартиру.
Ну и в-третьих, Эвелина понимала, что это, действительно, не навсегда, а на три-четыре месяца, которые нужно было как-то пережить. Потом бывала передышка. Тоже на три-четыре месяца.
– Слушай, ну ты же психолог… Ты же тренинги проводишь о том, как строить отношения и саморазвиваться. Вот что ты посоветуешь? – спрашивала Ленка Эвелину по телефону в те редкие месяцы счастья, когда Бэлла Иосифовна гостила у Гарика.
– Теоретически могу посоветовать все что угодно, – отвечала Эвелина, – Любой ответ на любой вопрос. С железной аргументацией и стопудовым обоснованием. А практически… Та же фигня, что и у тебя…
Пока что они с Ленкой были, как бы, в одной упряжке.
Эвелине в голову закрадывалась подленькая мыслишка о том, что можно было бы пару раз устроить Бэллочке веселую жизнь здесь, чтобы сто раз подумала в следующий раз, ехать ли в Киев.
В конце концов, маму никто не выгонял бы. Сама бы не захотела… Арсенал теоретических средств Эвелины был достаточно внушительным.
