— Нет.
— Что ты делал по воскресеньям?
— Читал.
М-с Хендерсон никогда не покупала цветов в магазине Жерардье. И потом, чем ее вилла могла привлечь налетчика? К тому же ничего украдено не было.
— Почему ты молчишь?
— Мне нечего сказать.
Весь август Мегрэ пробыл в Довиле, где изловил банду международных аферистов. Он вернулся в Париж в начале сентября и сразу же посетил Эртена в тюрьме Сайте. Эртен был жалок и растерян.
— Я ничего не знаю. Я не убивал!
— И все же ты был в Сен-Клу…
— Оставьте меня в покое.
— Банальнейшее дело! — решили в прокуратуре. — Заслушаем его первым по окончании каникул.
Первого октября дело Жозефа Эртена слушалось в суде присяжных.
Мэтр Жоли, защитник обвиняемого, не нашел ничего лучшего, как потребовать вторичной экспертизы умственных способностей своего клиента. Избранный им психиатр попробовал было заикнуться: вменяемость ограничена…
Прокурор отпарировал:
— Убийство с особой жестокостью! Если Эртен ничего не украл, то лишь потому, что ему что-то помешало. Зато он нанес в общей сложности восемнадцать ножевых ударов.
Присяжным продемонстрировали снимки жертв, они их с ужасом оттолкнули.
Они единогласно ответили «Да!» на все вопросы.
Смертная казнь! На следующий день Жозефа Эртена перевели в сектор особого надзора, где содержались еще четверо смертников.
— Тебе и теперь нечего мне сказать? — допытывался Мегрэ. Он был недоволен собой.
— Нечего!
— А ты знаешь, что тебя казнят? Тогда Эртен заплакал. Он был так же бледен, и веки его были такими же красными.
— Кто твои сообщники?
— У меня нет сообщников.
Мегрэ продолжал являться к нему каждое утро, хотя формально не имел больше права заниматься этим делом. С каждым днем Эртен становился спокойнее, он перестал дрожать, им овладевала животная тупость. Однако порой в его глазах вспыхивал насмешливый огонек.
Так продолжалось до того утра, когда он услышал в соседней камере шаги, а потом душераздирающий крик. Это пришли за отцеубийцей, номером Девятым, чтобы отвести его на эшафот.
Вечером Эртен, который стал номером Одиннадцатым, зарыдал. Но так и не заговорил. Он лежал, вытянувшись на койке, и громко стучал зубами. Лицо его было повернуто к стене.
Если комиссар Мегрэ забирал себе что-нибудь в голову, это было надолго.
— Этот человек либо невиновен, либо сумасшедший, — заявил он следователю Комельо.
— Это невероятно! И потом, приговор уже вынесен.
С высоты своих ста восьмидесяти сантиметров, плечистый и крупный, как грузчик с Центрального рынка, Мегрэ упрямо смотрел нэ Комельо.
— Вспомните, что следствием не установлено, как Эртен вернулся из Сен-Клу в Париж. Поездом он не ехал, это доказано. Трамваем тоже. Не мог же он идти пешком!
Мегрэ продолжал с улыбкой:
— Давайте проведем один опыт.
— А что скажет министерство? — испугался Комельо.
И Мегрэ. грузный, упрямый Мегрэ отправился в министерство. Он сам составил для Эртена записку с планом побега.
— Послушайте! Если у него есть сообщники, он решит, что записка от них, если сообщников нет — сообразит, что это ловушка. Я отвечаю за него. Клянусь вам, что уйти от нас он не сможет.
Надо было видеть при этом лицо комиссара — широкое, спокойное и жесткое. Он уговаривал начальство три дня. Три дня Мегрэ тревожил их призраком судебной ошибки и грозил скандалом, который рано или поздно разразится.
— Но вы же сами арестовали Эртена, комиссар!
— Я арестовал его как полицейский чиновник. Я должен был сделать логический вывод из неопровержимых доказательств.
— А как человек?
— Как человек я требую более убедительных подтверждений его виновности.
— И вы полагаете…
— …что Эртен либо безумен, либо невиновен.
— Почему же он молчит?
— Мы узнаем это, если проделаем опыт, который я предлагаю.
Без конца созывались совещания, звонили телефоны.
— Вы рискуете своей карьерой, комиссар! Подумайте!
— Я уже все обдумал.
Наконец заключенному передали записку. Он никому не показал ее, но аппетит его заметно улучшился.
— Стало быть, он нисколько не удивился, — сказал Мегрэ. — Стало быть, это не было для него неожиданностью. Значит, у него есть сообщники, обещавшие ему устроить побег.
— Если только он не валяет дурака и, оказавшись на свободе, не проскользнет у вас между пальцев. Подумайте, комиссар, о своей карьере.
— Кроме моей карьеры на карту поставлена человеческая голова.
И вот Мегрэ сидит в кожаном кресле перед окном гостиницы. Время от времени он направляет бинокль на «Белую цаплю», видит грузчиков, которые заходят туда пропустить стаканчик.
На набережной инспектор Жанвье ежится от холода, стараясь придать себе беззаботный вид.
Мегрэ видит все, что происходит напротив. Дюфур заказал сосиски с картофельным пюре и теперь пьет кальвадос.
Среднее окно по-прежнему закрыто.
— Дайте мне «Белую цаплю», мадмуазель.
— Занято.
— Меня это не касается. Разъедините!
И через минуту:
— Это ты, Дюфур?
Инспектор не тратил лишних слов:
— Он спит.
В дверь постучали. Вошел бригадир Люкас и закашлялся. От дыма в комнате было трудно дышать.
3. Рваная газета
— Есть новости?
Люкас пожал комиссару руку и присел на краешек кровати.
— Новости? Ничего интересного. Редактор «Сиффле» все же дал мне черновик письма о побеге из Сайте: он получил его по почте в десять утра.
— Давай сюда!
Бригадир протянул ему грязный лист бумаги, испещренный поправками, сделанными синим карандашом. В редакции «Сиффле» письмо сократили и переставили кое-какие фразы, прежде чем отдать заметку в набор. В углу был типографский индекс и инициалы линотиписта, набиравшего статью.
— Бумага обрезана сверху, — сказал Мегрэ. — Несомненно, для того, чтобы избавиться от фирменного штампа.
— Конечно! Я так и подумал, комиссар. И еще я подумал: письмо, наверное, написано в кафе. Я пошел к Мерсу. Он уверяет, что может опознать почтовую бумагу чуть ли не всех парижских кафе…
— И что сказал Мерс?
— Он потратил на это не больше десяти минут. Бумага эта из кафе «Купол» на бульваре Монпарнас. Я только что оттуда. К сожалению, у них бывает до тысячи клиентов в день. И не менее пятидесяти требуют бумагу и чернила.
— А что Мерс сказал о почерке?
— Пока ничего. Он сказал, что, если я дам ему письмо, он проведет графологическую экспертизу по всем правилам. А пока что я могу еще раз сходить в «Купол».
Мегрэ не терял из виду «Белую цаплю». Раскрылись ворота фабрики, расположенной по соседству, толпа рабочих вылилась на улицу, большинство было на велосипедах, они быстро исчезли в серых сумерках.
В бистро зажглась одна-единственная лампа, и комиссар мог продолжать свои наблюдения за посетителями.
Перед стойкой стояли человек шесть, кое-кто недоверчиво поглядывал на Дюфура.
— Что он там делает? — удивился Люкас, заметив в бистро своего коллегу. — Ого! Да тут еще Жанвье любуется Сеной!
Мегрэ не слушал его. Он навел бинокль на винтовую лесенку, изгибавшуюся за стойкой. На ней появились чьи-то ноги. Минуту они были неподвижны, потом показалось тело и, наконец, — бледная физиономия Жозефа Эртена. Яркий свет лампы падал прямо на него; в ту же минуту Мегрэ увидел, как хозяин бросил на один из столов вечернюю газету.
— Вот что, Люкас, вечерние газеты перепечатали заметку в «Сиффле»?
— Не знаю, я их не видел. Но можете не сомневаться — перепечатают непременно. Хотя бы для того, чтобы досадить нам.
Мегрэ схватил трубку.
— «Белую цаплю», мадмуазель… Скорее!
Впервые за весь день Мегрэ заторопился. На том берегу Сены хозяин бистро обратился к Эртену, видимо спрашивая, что тот будет пить. Но беглеца, кажется, больше всего интересовала газета, которая лежала совсем рядом.
Наконец-то соединили!
Дюфур вышел из-за стола и направился к телефонной кабине.
— Алло!.. Ты, Дюфур?.. Внимание, старина! На столе лежит газета. Он не должен ее прочесть… Ни в коем случае, понятно?
— Нужно помешать ему?
— Торопись!.. Он садится… Газета у него под носом.
Мегрэ сердито бросил трубку и вскочил. Если Эртен прочтет заметку, опыт, которого он добился с таким трудом, пойдет насмарку. Мегрэ видел, как приговоренный устало опустился на длинную скамью, стоявшую у стены, облокотился о стол и обхватил голову руками.
Хозяин принес ему стакан вина. Сейчас Дюфур вернется в комнату и возьмет газету…
Люкас, не совсем понимая, что происходит, чутьем угадал волнение комиссара и тоже высунулся из окна. На мгновение бистро исчезло: по реке, оглушительно гудя и сверкая белыми, красными и зелеными огнями, прошел буксир.
