— И еще запомни раз и навсегда — о возвращении Азова речи быть не может! Сердцем будь тверд, Емельян Игнатьич. Кто такой посол? Неприступная крепость на чужой земле! Гляди, чтобы хитростью не взяли.
Сражение с кошками
Не терпелось Петру вывести весь свой флот в Азовское море. Да вот беда — лежат на пути кошки! Выставили из воды песчаные спины, греются на солнышке. Только что не мурлычут.
— Хоть из пушек по ним бей! — досадовал государь. — Верно служат туркам. Ох, не люблю я кошек — ни домашних, ни диких, ни песчаных.
В этом месте надобно остановиться, дабы молвить истину. Сам батюшка Петр Алексеич сильно был лицом похож на кота. Известные его портреты не передают или умышленно избегают этого сходства, поскольку живописным мастерам была, очевидно, ведома нелюбовь царя к ласкательному и скрытному животному. Но вот и сейчас — окину мысленным взором государя — ничего не скажешь, вылитый кот-батюшка! Не в умаление его памяти, а только ради достоверности сие писано. Хотя забудем, читатель, и — далее…
Стоя на палубе, Петр взывал:
— Святой Никола! Покровитель мореходов! Выручай! Окажи скорую помощь!
И так был мощен этот призыв, что Никола не замешкался, услыхал русского царя.
Затрепетала, как змеиный язык, на длинном шесте ветреница. Проснулся полудник — южный ветер. И вздохнуло море, поднялась вода в устье Дона. Подзатопила кошек — скрылись в пучине их песчаные спины. И отворились перед русским флотом первые морские врата!
Господин командор Петр Алексеич поклонился на четыре стороны:
— Ветер-то с юга, турецкий, а нам в помощь. Спасибо тебе, Никола! Уважил!
Поставили паруса на кораблях и пошли устьем, лавируя меж кошками. Каждую запомнил Петр и как искусный лоцман вывел флотилию в море.
Из конца в конец предстояло пройти его — до самых Керченских врат. И, честно скажу, беспокоилось мое сердце. Чем дальше от берега, тем сильнее.
Горькая вода
Десять фрегатов провожали «Крепость» с послом Украинцевым на борту. А имена их, что запомнил, таковы — «Апостол Петр», «Копорье», «Кутерма», «Архангел Михаил», «Азов», «Воронеж», «Провиденция» и «Апостол Павел».
Резво бежали красавцы корабли. Крепкий северо-восточный ветер поселился в парусах.
Вышли из Таганрогского залива, и раздвинуло море берега. От такой широты дух замирает! Матерая вода под нами. Много русских рек слилось воедино. И вот что дивно — в каждой из них вода сладка, а как соединились, горькой стала. Нет от нее радости, одна соль. Губы печет и в горло нейдет. Не пойму я, право, почему в слиянии горечь заключена?
Коварно, будто из самой пучины морской, подкрались синие тучи. Ветер озлился, рвет паруса. На палубе — как на качелях. А я отродясь их не жаловал — одна маета. Такое веселье не для доброго человека. Голова моя вроде свежа, а нутро не сидит на месте. Волнуется. Горькая меланхолия охватила.
Спустился я в трюм, прилег на канаты и забылся. Не помню, сколько промучился в тягостной дреме. Очнулся от пушечных залпов. Порохом пахнуло. Кое-как выполз на палубу. А тут праздник!
Прошел наш караван через все Азовское море, от Таганрога до Керчи. На берегу видна турецкая крепость. Неподалеку турецкие корабли, пушечным дымом окутанные. Приветствуют гостей как положено. И наши не отстают, салютуют.
Небо над головой ясное, в ослепительном солнечном свете. Но до моего сердца не дошло покуда ликование. Еще подернуто оно грозовыми облаками. Будто до сих пор в темном трюме. И мир в пелене, словно замысел Божий.
Увидал меня господин командор Петр Алексеич:
— Что не весел, Ивашка-барабан? О, да ты лицом зелен, точно флаг басурманский! Прочь с палубы — не срами русских мореходов перед турками!
Удалился я в корабельные закоулки. И горько было — как морской воды хлебнул. Как мне в море жить, чтобы людей не смешить? Лишь один барабан мой верный шептал на ухо добрые сухопутные слова — не припомню сейчас, какие.
Привратники
Турки, конечно, были удивлены — не ожидали. Как снег на голову свалилась на них русская флотилия, миновав всякие преграды.
Адмирал Гассан-паша и офицер Мехмет-ага пожаловали с визитом. Раскланялись.
— Салам, — говорят, — за что нам честь такая — видеть под Керчью столь великую флотилию?
— А, пустяки, — ответил адмирал Крейс. — Этот маленький караван провожает посла Украинцева. А весь флот русский в Таганроге.
Переглянулись паша с агой:
— Куда же собрался достопочтенный посол Украинцев?
— Ясно куда! В Царьград, к султану. Пойдет на фрегате «Крепость».
Гассан-паша побледнел, глаза выпучил, как морской окунь.
— Нет-нет! Это нельзя! Если пропущу русский корабль в Черное море, султан мне башку — чик-чик! — и показал для наглядности, как ему голову отстригут. — Надо все доложить коменданту нашей крепости.
На другой день паша и ага опять прибыли. Петр Алексеич приказал послу Украинцеву вести с ними переговоры, опыта набираться.
— Слава Аллаху! Радуйтесь! — сиял Гассан. — Со всеми почестями, господин посол, отправим вас в Царьград к султану! Но по берегу. Так чудесно черноморское побережье!
— Охотно верю. Но мореходы по морю ходят. Иного пути для нас нет!
— О, не знаете вы нашего моря, — вмешался Мехмет-ага. — Недаром Черным зовется! Чернеют сердца человеческие на его волнах. И черные мысли роятся в головах. Страшно ходить по Черному морю!
Меня-то он сразу убедил. Мрачный турок этот ага. Глаза быстры, как у морской собаки, борода остра, раздвоена, как у козла индийского. Есть на свете такие люди — мороз по коже. Но посол не смутился:
— Ведомо мне и другое имя этого моря. С древних пор называли его мудрые греки Евксинским, что значит — гостеприимное. Верю, не обидит оно русских гостей.
— Позвольте, мы еще подумаем, — сказал паша, увидев, что не удалось напугать Украинцева.
Три дня от турок не было вестей. На четвертый утром небо затянуло. Мелкий дождичек посыпал. Туман пополз над водой, изморозь осеняя. И турки тут как тут.
— Салам, господа! Решили мы пропустить «Крепость» через Керченские врата в Черное море. И даже выделим почетный конвой из четырех кораблей. Но обязательно надо переждать непогоду. А то потонет русский посол — хлопот не оберешься!
— Что ж, и на том спасибо, — поклонился Украинцев. — Как развиднеется, поднимаем паруса!
Капитан Питер Памбург и вся команда «Крепости» давно были готовы к дальнему походу. Вечером туман рассеялся, показалось красное закатное светило прямо за турецкими кораблями, которые тоже собирались в путь.
Наконец командор Петр Алексеич мог вздохнуть облегченно. Удалось-таки договориться с морскими привратниками! Наверное, убедила турков грозная флотилия, провожавшая посла. Ну, теперь можно возвращаться к Таганрогу.
— Не буду искушать себя, глядя, как идете вы в Черное море, — сказал Петр. — Боюсь, не выдержу — следом побегу! Но знаю, обидятся турки, трудно будет мир заключить. Вот что, Емельян Игнатьич, возьми с собой моего барабанщика Ивашку Хитрого. Чую, пригодится в Царьграде барабан — инструмент государственный.
Не поверил я ушам своим, любезный читатель! Стеснило грудь, и душа едва не выпорхнула из бренного тела. Вот какие удары судьбы подстерегают на жизненном пути простого человека. Даже вещий мой барабан не предвидел такого поворота…
Неведомое море поджидало нас впереди, и с тревогой вспоминал я слова Мехмета-ага о черных сердцах и мыслях.
О, как грустно было глядеть вслед русским кораблям, уходящим домой от Керчи. Долго еще виднелись их паруса. И казалось мне — стоит на корме фрегата «Апостол Петр» наш командор, Большой капитан, государь Петр Алексеич, высокий, как грот-мачта со штандартом.
Доведется ли еще встретиться с ним, разбудить поутру радостной барабанной дробью, поклониться в пояс?
Турки шалят
Однако прежде времени ушла из Керчи наша флотилия, оставив «Крепость» без поддержки. Как только растаяли на горизонте паруса, прибыл к послу Украинцеву Мехмет-ага.
— Велено передать, — сказал он, тряся бородой и стреляя глазами, — идти в такую бурю — значит погубить себя.
А день-то стоял ясный! Море еле шевелилось. Зато, смотрю я, у Емельяна Игнатьича в глазах черная буря, огонь небесный сверкает. Но сдержался посол. Главное в посольском деле — учтивость и терпение.
— Сколько прикажете ожидать?
— Недельку-другую, — хитро щурится Мехмет-ага. — Как море успокоится, поведем ваш корабль вдоль берега на канатах.
— Шалите, турки! — не совладал-таки с собой Украинцев. — Бузы обпились?! С копыт сбились?! Где это видано, чтобы русский корабль на турецких канатах тащили, как скотину покорную? Немедля снимаемся с якоря! И без всяких провожатых обойдемся!
