Старуха покачала головой:
– А, ТВОЯ ТЁТЯ. ДА, ПОЖАЛУЙ, БЕЗ ПАРШИВОЙ ОВЦЫ НЕ ОБХОДИТСЯ НИ ОДНО СТАДО, КАК НЕ БЫВАЕТ ПРЯЖИ БЕЗ ЕДИНОГО ЧЁРНОГО ВОЛОСКА. ПЕРЕДАЙ МАТЕРИ МОЁ ПОЧТЕНИЕ, А ОТЦУ – СОБОЛЕЗНОВАНИЯ.
– Хорошо, миссис Погосьданхау. Непременно.
Облегчение было так велико, что Алиса едва не упала в обморок. Ловко она улизнула! Алиса пыталась идти не торопясь. Хотя их отношения несколько улучшились после того, как Алиса уговорила вдовствующую герцогиню попозировать для портрета с несколькими младенцами, миссис Погосьданхау по-прежнему была по большому счёту неприятной, грубой женщиной, которая в былые времена третировала Алису с Матильдой, заставляя девочек читать длинные, архаичные пассажи о важности... чего-то там, что Алисе теперь и не вспомнить. Она содрогнулась при мысли о бесконечных строчках в книгах, которые были для неё полнейшей бессмыслицей.
«И наверняка не стоили старушке ни цента», – задумчиво добавила Алиса, хорошо зная, какая миссис Погосьданхау прижимистая.
Спустившись с холма, Алиса очутилась в части города побогемнее: бедном районе, населённом на удивление жизнерадостными людьми. Некоторые из них были истинными философами-бессребрениками, предпочитавшими книги еде, другие – художниками, которые тратили всё до последней монеты на материалы для рисования и отказывались от любого покровительства. Некоторые из них были даже полуаристократического происхождения. Все они наслаждались атмосферой декаданса в обществе друзей-творцов (а иногда охотно вносили в неё свой вклад). Тётя Вивиан принадлежала к числу последних.
В её распоряжении вместо квартиры было целое здание, пожалуй, в несколько лучшем состоянии, чем соседние с ним. Алиса позвонила в колокольчик и прошла внутрь, дверь никогда не запирали. Она тут же закашляла. Помимо привычных атрибутов богемного образа жизни (наполовину затемнённые зеркала, повсюду столько шёлковой бахромы, что хватило бы на занавес небольшого театра, великие и ужасные картины, от которых на стенах живого места не осталось, и тому подобное), тётя была большим адептом благовоний. Повсюду стояли аромалампы, и синий дым висел густой завесой в каждой комнате, словно колючий шерстяной балдахин. Алиса несколько раз втянула воздух сквозь пальцы, пытаясь к нему привыкнуть, и тут появилась её тётя:
– Алиса.
Тётя прошествовала из коридора с привычным для неё драматизмом и даже хлопнула в ладоши. На ней были брюки из мягкой ткани, доходившие до лодыжек и демонстрировавшие пару блестящих, элегантных сапожек. Плотная туника из бархата была надета сверху вместо рубашки. И всё это великолепие сейчас прикрывал небольшой передник. На носу красовались миниатюрные очки в золотистой оправе. Светло-каштановые волосы Вивиан собрала на затылке в пучок: явный признак того, что она была занята лепкой. Дамы обнялись, и тётя поцеловала Алису на европейский манер в обе щеки.
– В тёмной комнате накопилось работы, – произнесла Вивиан с лёгким укором, пока Алиса аккуратно снимала шляпку и открывала сумку. – Нам придётся хорошенько потрудиться на пару, чтобы проявить все снимки. Хорошо, что я заказала реагенты в лаборатории. Так и знала: нас ждёт уйма плёнки...
Алиса слушала вполуха. Она разглядывала развешанные по всей комнате портреты, которые видела тысячу раз: фермеры, актёры, политики, рабочие, повитухи, принцесса, мальчики, девочки, младенцы, – все в глубоких и сочных тонах. Фотография запечатлевает людей в точности такими, какие они есть на самом деле, но упускает из виду цвет щёк. Если бы Алиса сделала портретный снимок Каца, образ получился бы неточным, не нанеси она после на его лицо немного розовой пастели. И немного золота на глаза.
– Ау? Алиса? Где ты? – окликнула её тётя, прищуривая бледно-серые глаза. Она погрозила племяннице пальцем: – Ты не здесь. Витаешь где-то в облаках. Чем занята твоя голова?
– Разницей между искусством фотографии и живописью... – Тётя молча на неё смотрела. – Я кое с кем сегодня познакомилась, вот и всё, – призналась наконец Алиса, ожидая, что вспыхнет, но этого не произошло.
– Юноша?
– Молодой человек. Барристер. Он был среди детей на площади. Время от времени он помогает семьям, которые там живут. Его родители тоже были иммигрантами.
– О. Еврейский юноша. Твои родители придут в восторг, – сказала Вивиан, коварно улыбаясь. Она схватила Алису за руку и увлекла её за собой в подвал, где находилась тёмная комната.
– Нет, ничего такого...
– Никаких разговоров. Никаких оправданий. Только работа. Работа и искусство!
Проходя мимо, Вивиан взяла из латунного держателя горящую благовонную палочку и помахала ей перед собой, словно расчищая воздух. Сменив передник на фартук побольше, она подала такой же Алисе.
За следующий час они не проронили почти ни слова. Тёмная комната была крохотной, и здесь пахло волшебством и химикатами. Хорошо разбираясь в том, что нужно делать, каждая действовала так, словно заранее знала движения другой: раствор налить в этот лоток, окунуть в него сухую пластинку, опустить пластинку в фиксажную ванночку, аккуратно положить для просушки, повторить сначала. Большинство фотографий, над проявкой которых они работали, были Алисиного авторства (и всё же несколько снимков были сделаны тётей, один из них представлял собой особенно подробную, полноразмерную копию картины «Смерть Сократа»). Алисе не терпелось взглянуть на них при естественном освещении, в тусклом свете фонаря с красным фильтром она почти ничего не видела, даже когда наклоняла снимки туда-сюда и щурилась. Наконец они закончили, протёрли стол, забрызганный химикатами, и оставили пластинки сушиться на выстиранных и выглаженных кухонных полотенцах, которых было с полдюжины.
– Смочу-ка я горло вермутом и узнаю, приготовит ли нам Моник лёгкий ланч, – сказала Вивиан, тяжело вздыхая, словно они целый час переносили тяжести. Она заправила выбившуюся прядь в пучок и скрылась в задымлённых комнатах наверху.
Предстояло подождать час или около того, прежде чем перекладывать пластинки, но всегда отличавшаяся импульсивностью Алиса ничего не смогла с собой поделать. Она схватила один из снимков, понимая: «Если тётя меня застукает, то прочтёт лекцию о Терпении и Времени – потерянных сёстрах-близнецах других муз, о тех, которых никогда не упоминают (по сравнению с более запоминающимися, такими как Терпсихора и Урания)». Алиса быстро направилась на небольшую застеклённую террасу снаружи кабинета. Эта часть дома была самой солнечной.
Снимок, который она захватила с собой, запечатлел миссис Погосьданхау. Алиса заметила на фотографии софу, на которую она усадила женщину, чтобы та ей позировала. Это Алиса помнила. А вот чего Алиса не помнила, так это того, чтобы миссис Погосьданхау смотрела в камеру исподлобья и скалилась на неё двумя странно широкими рядами крупных зубов. Возможно, перед ней шедевр художественного реализма, а может – жуткая насмешка, которую она не осмелится показать несчастной женщине. Младенцы не сидели спокойно. Время экспозиции составило примерно полсекунды: слишком мало, чтобы чётко запечатлеть неугомонных карапузов, их силуэты размыты по краям. С другой стороны, разве не так они выглядели в жизни с их бесконечными слюнями, одеялами и пушком вместо волос?
Алиса выскользнула на залитую ярким солнцем террасу и взволнованно повертела снимок в руке, стараясь, чтобы на него не падали прямые лучи.
Но когда увидела, чей портрет перед ней в действительности, её глаза стали размером с чайные блюдца.
Камера запечатлела отнюдь не миссис Погосьданхау.
Это была Королева Червей.
Глава 3
Алиса уставилась на кусок стекла в руке, гладкого, тоненького и плоского, словно зеркало, и попробовала убедить себя, что ошибается.
– Это игра света, – пробормотала она вслух, надеясь, что так желаемое станет действительным. Ей было слишком страшно поверить в то, что это происходит на самом деле.
Простое пятно, подтёк, ошибка в реакции. Искажение, к которому Алиса наверняка каким-то образом причастна: может, не перемешала раствор как следует или пропустила участок, когда его наносила. В фиксаж наверняка попал пузырёк воздуха.
