Правая половина нотариуса была спокойная и неторопливая. Правая рука, как и положено, лежала на столе, придерживая стопку документов, правое плечо было неподвижно, в нем ощущалось чувство собственного достоинства. Левая же сторона была какая-то суетливая и беспокойная: рука то и дело подергивалась, пальцы нервно барабанили по столу или вдруг снимали с пиджака невидимую пушинку. Даже левое плечо то и дело приподнималось, словно выражая недоумение.
Но заметнее всего разница левой и правой половины нотариуса проявлялась в его лице. Правая сторона была неподвижна и безмятежна, как лесное озеро на закате, левая же непрерывно гримасничала – уголок губы то приподнимался, изображая кривую усмешку, то печально опускался, щека подергивалась, левый глаз хитро щурился или смущенно опускался. Даже цвет глаз был разный: правый – блекло-голубой, левый – откровенно карий.
– Борис Борисович, вот госпожа Гусакова, – доложил нотариусу его помощник и отступил в сторону, чтобы его шеф мог меня как следует разглядеть.
– Очень, очень рад! – проговорил тот, вежливо приподнимаясь мне навстречу.
Точнее, только его левая, суетливая половина сделала попытку подняться, но правая ее удержала. Видимо, она посчитала, что это ниже ее достоинства.
– Да, вот мне пришло это письмо, – проговорила я, положив перед нотариусом злополучный конверт. – Но я думаю, что это какая-то ошибка… вряд ли это…
– Позвольте. – Нотариус взял письмо, пробежал его глазами и взглянул на меня своим правым, солидным, глазом. – Нет никакой ошибки. Все правильно. Я пригласил вас для того, чтобы ознакомить с завещанием вашей родственницы госпожи Вальдшнеп.
– Вальдшнеп? – удивленно переспросила я. – По-моему, это такая птица…
Что-то такое толковал муж про тургеневские «Записки охотника», как раз на этот урок завуч прислала к нему проверяющего из РОНО. Вот там, у Тургенева, они все стреляли вальдшнепов.
– Насчет птицы ничего не знаю. – Правая половина нотариуса нахмурилась, посчитав мое замечание неуместным, левая же ехидно ухмыльнулась. – Валерия Львовна Вальдшнеп, моя клиентка, оставила законное распоряжение, поручив мне разыскать свою племянницу Антонину Алексеевну Гусакову, то есть вас, и ознакомить ее, то есть вас, со своей последней волей…
– Но у меня никогда не было тети с такой фамилией! – перебила я нотариуса. – Если на то пошло, у меня вообще не было никакой тети. И дяди тоже. У меня из родственников только мать…
Тут я запнулась, припомнив, как мать орала в трубку, чтобы я оставила ее наконец в покое, что она меня знать не желает.
– Насчет дяди ничего не скажу, – строго проговорила правая половина нотариуса, – а последняя воля вашей тети Валерии Львовны заключается в том…
Он (точнее, его правая половина) неторопливо достал очки в тонкой золотистой оправе, водрузил их на нос, придвинул к себе документы, которые аккуратной стопкой лежали справа на столе, и строгим, официальным голосом зачитал:
«Находясь в здравом уме и твердой памяти, я, Вальдшнеп Валерия Львовна, завещаю принадлежащий мне на правах собственности антикварный магазин, расположенный по адресу: Шестая Советская улица, дом семь, а также находящуюся в том же доме квартиру своей племяннице Гусаковой Антонине Алексеевне…»
– Вы – Антонина Алексеевна Гусакова? – осведомился нотариус, оторвав взгляд от завещания и подняв его на меня.
– Да, это я… – пролепетала я, потрясенная услышанным, и положила перед ним паспорт.
– Все верно. – Он перелистал страницы паспорта (правой рукой, конечно), тщательно сверил фотографию с оригиналом и вернул мне документ. – Все верно, это вы, и вы можете на законном основании вступить в права собственности.
– Магазин и квартира?.. – протянула я задумчиво. – Вы говорите, что это теперь мое?
– Совершенно верно. Разумеется, после выполнения ряда обычных процедур.
Значит, я смогу переехать в эту квартиру и больше не видеть, как муж пьет по утрам кофе, точнее, ту бурду, которую он называет этим словом? И больше не слышать, как он смеется, словно рассыпая по столу лущеный горох? И больше не слышать приторный голос свекрови и не ловить подозрение в ее взгляде?
Это слишком хорошо, чтобы быть правдой!
Разумеется, все это несбыточные мечты, при моей невезучести и бестолковости окажется, что квартира – вовсе не квартира, а собачья конура, а магазина и вовсе нету… Или просто объявится настоящая племянница этой самой госпожи Вальдшнеп – и меня назовут самозванкой и выгонят в шею.
– Но вы вступите в права собственности только в том случае, если выполните одно условие… – дудел нотариус.
Ну вот, так я и знала!
Эта несуществующая тетка наверняка придумала какое-нибудь немыслимое условие. Я должна пойти туда – не знаю куда, и найти там то – не знаю что…
– Вы не должны продавать магазин, – говорил Винетутов, при этом левая половина его лица скривилась и левый глаз подмигнул мне развратно. – Вы должны вступить в права наследства и вести дело, как вела ваша… гм… тетя. И жить в той самой квартире.
Вот как? Да я только об одном и мечтаю – чтобы было куда уйти от мужа и свекрови! Чтобы у меня была собственная крыша над головой! Господи, неужели это возможно?
– Я согласна, – как можно спокойнее произнесла я.
Дальше мне дали подписать какие-то бумаги и выдали на руки дубликат завещания. Потом нотариус передал меня с рук на руки молодому человеку с розовыми, светящимися на солнце ушами, который заставил меня трижды расписаться в прошнурованной тетради и еще что-то заполнить.
– Курослепова! – крикнул он, провожая меня.
Нервная тетка рванулась в кабинет, задев меня плечом и даже не извинившись.
Дома свекровь встретила меня удивленно:
– Что случилось, Тоня? Почему ты так рано?
После посещения нотариуса я машинально поехала домой, не взглянув на часы. Оказалось, что сейчас всего шесть, а я обычно возвращаюсь не раньше половины десятого.
– Так… – отмахнулась я, – так получилось…
– Ты не заболела? – Свекровь выглядела обеспокоенной.
– Да нет же! – Я повысила голос. – Просто в магазине все кассы отключились, какой-то электронный сбой. Вот, пока кассы чинят, нас и отпустили.
Она удовлетворилась моим объяснением, еще извинилась, что есть в доме нечего – у Витюши, мол, педсовет перед выпускным вечером, он придет попозже.
– Да ладно! – Есть мне не хотелось. А хотелось поразмыслить над тем, что случилось со мной сегодня. Поглядеть на завещание, подержать его в руках, а то как-то не верится.
Но об этом нечего было и думать, потому что уединиться в этой квартире негде. Хотя квартира большая, но планировка какая-то странная. Две комнаты, когда-то они были смежные, выходят окнами на улицу. Комнаты большие, светлые, дверь между ними заколочена и заклеена обоями. В комнатах раньше жили мать и сын, теперь в одной из них наша с мужем спальня.
То есть это только так говорится, потому что на самом деле в комнате живет муж. У него там огромный письменный стол и старинная бронзовая лампа, а еще шкаф с книгами – разумеется, все классическая литература и учебники. Еще там стоит большой шкаф, забитый вещами, в основном – старье, которому место на помойке, но когда я заикнулась, что хорошо бы шкафчик разобрать, а лучше вообще все выбросить, свекровь впала в ярость.
Справедливости ради следует отметить, что такое с ней случается редко, поэтому я отступилась. Места в шкафу не было, да и как-то брезговала я впихивать свою одежду на старые полки, поэтому храню все свое барахло в той самой комнатке, в которую вселили меня после продажи однокомнатной квартиры.
Можно считать, что так в ней и живу.
Комнатка находится в конце коридора, рядом с туалетом, площадью семь с половиной метров. Да еще и форма у нее какая-то неправильная – не квадрат и не прямоугольник, а буквой «Г». Единственное окно выходит во двор-колодец, так что в комнате всегда темно.
Помню, когда в первый раз я увидела свое жилье, так хотела выброситься из этого самого окна.
А что – одним махом решить все проблемы!
Не получилось, потому что не смогла открыть окно – шпингалеты до того проржавели, что без инструментов не справиться. Не было у меня под рукой никакого инструмента, так что на этот раз обошлось.
Я подышала воздухом через форточку и вышла на кухню знакомиться с соседями. Не то чтобы мне этого хотелось, но нужно же как-то существовать в коммунальной квартире.
Разумеется, я была готова к тому, что соседи встретят меня в штыки. Еще бы – до сих пор в этой комнатухе никто не жил, мать с сыном привыкли, что у них как бы отдельная квартира. И вот здрасте – вселили меня. Но после того, как передо мной встала приятная перспектива оказаться на зоне, что мне были какие-то соседи?
Встретили меня настороженно, но приветливо. Свекровь, тогда еще будущая, даже чаем напоила, сразу стала звать Тонечкой. Сынок ее был вежлив, держался скромно.
