— Тимоти всегда говорил, что руль надо держать твердой рукой. — Она подняла руки перед собой. — Эти для такого дела не годятся. Тут и нескольких дюжин крепких рук будет мало.
— Но вам просто придется поучиться. Верно? Не можете же вы подвести АКИ или дать концерну распасться.
Она нахмурилась, видя его упорство и уверенность.
— Вы все еще считаете меня виновной. Род? Ее вопрос оказался для него неожиданностью, и выражение лица, за которым он на мгновение перестал следить, выдало его.
— Элизабет…
Она печально покачала головой:
— Я его не убивала, Род. Действительно, у меня была такая возможность, но не было мотива. Видите ли, я собиралась оставить Тимоти. Я не говорила об этом раньше, потому что.., ну, это все равно ни на что бы не повлияло, а Моретти такое просто и в голову не пришло.
Он продолжал внимательно смотреть на нее, и его густые, наполовину седые брови почти сошлись на переносице.
— Почему? — спросил он наконец.
— Я знаю, что вы не поверите, но я говорю правду. Я.., я просто не могла дольше выносить все это. Он становился странным, иногда бранился безо всякой причины. Но какая женщина ушла бы от такого богатства? Бросила бы все? Это как раз то, что вы думали, да?
Он сказал:
— Тогда кто же убил Тимоти? “Бранился? Что он сделал?"
— Не знаю, я сотни раз задавала себе этот вопрос. Да нет, тысячи.
Ему хотелось ей верить. Боже, ему так хотелось ей верить!
— Тимоти знал, что вы собирались его оставить?
— Не думаю. Все эти часы, что я бродила в ту ночь, я обдумывала свое решение, строила планы.
— Черт возьми! Вы должны были сказать мне! Она просто смотрела на него, отчужденная, далекая от него и от всех.
— Почему? Ведь вы не сказали мне о Хантере?
— У меня-то была причина. Я опасался, что вы выкинете что-нибудь непредсказуемое и поставите под угрозу исход дела.
— Не правда ли, похоже на то, как действовал Перри Мейсон [4], а, Род?
Его порадовало это неожиданное проявление чувства юмора. Сколько прошло времени с тех пор, когда он видел ее улыбку? Но действительно ли она невиновна?
Он этого не знал, благослови его Бог.
— Нет, — ответил он. — Нет, гораздо лучше. Он принял от Коги следующий бокал шампанского — уж этот вездесущий Коги, которого не оказалось рядом с его господином в ночь убийства. Правда, в этом не было ничего необычного. Комнаты слуг располагались на четвертом этаже. Никто из них ничего не слышал, даже скрипа лифта. А Гэлэхер оставил свой пост, чтобы пойти пообедать в магазин деликатесов. Он это делал долгие годы в одно и то же время. Каждый, кто понаблюдал бы за ним день-другой, мог изучить его привычки. Род покачал головой, молча разговаривая с самим собой. Теперь все это не имело значения. Она свободна.
Он проглотил свое шампанское.
— В понедельник, Элизабет, — сказал он, — в понедельник в моем офисе. Там соберется весь клан. И вы тоже, конечно, должны быть.
Она закрыла глаза, мысленно представляя все их искаженные ненавистью лица.
— У вас достаточно вместительный офис, Род? Они ведь могут прихватить пушку. Он улыбнулся.
— По совести говоря, нет. Мы будем в помещении правления директоров. Дрейк доставит вас туда. Если вокруг будут увиваться какие-нибудь репортеры, он сумеет от них отделаться. Начнем в десять утра.
Их разделила стена молчания. Он хотел сказать ей, что из кожи вон вылезет, чтобы защитить ее, когда Элизабет наконец заговорила:
— Я хочу отдать им все.
— Нет!
— Но почему. Род? Я не член семьи, они не приняли меня. Всегда ненавидели, а теперь уверены, что это я убила Тимоти.
— Не надо широких жестов, Элизабет. Даже это не спасет вас от травли прессы, от ненависти Карл-тонов и от их постоянного осуждения.
Он наблюдал за ее упражнениями для пальцев, этот бессознательный жест завораживал его, как когда-то очаровал Тимоти.
— Должно быть, кто-то из них убил Тимоти, Род. Нет никого, кроме них, у кого был мотив. Вы уверены в том, что Тимоти не сообщал никому из них о том, что изменил завещание в мою пользу?
— Возможно, вы правы, — сказал он, — но у всех у них безупречное алиби, вы ведь знаете.
"А если они кого-нибудь наняли?” Эта мысль не раз приходила ему в голову. Конечно, он не был Полом Дрейком из романов о Перри Мейсоне. Черт бы побрал их всех, дело закончено. Пусть будет все так, как хочет Элизабет.
— Да, — ответила она. — Да, я знаю. — Она попыталась ему улыбнуться, но лишь мучительная судорога исказила лицо.
— Я обо всем подумаю, Род. Увидимся в понедельник утром.
Род уже почти добрался до дома, когда вспомнил, что она так и не выпила свое шампанское.
Здание “Аберкромби-Карлтон”, шестнадцатиэтажный дом на Парк-авеню, 36, еще довоенной застройки, как нельзя лучше подходил для Лоретты Карлтон. Она улыбалась каждый раз, когда видела восемь огромных дорических колонн, доходивших до третьего этажа, и их родственниц более скромного размера и менее претенциозных между десятым и одиннадцатым этажами.
Это было так давно. Она и Тимоти сидели над чертежами, и это продолжалось до бесконечности. Как же молод он был тогда, но они прекрасно понимали друг друга. Ее детище, ее старший сын. В то время, как Джордж, шофер, помогал ей выйти из белого кадиллака Карлтонов, ее взгляд упал на закопченный фасад.
— Здание нуждается в некотором косметическом ремонте.
Джордж только кивнул, выражая согласие.
— Как и большинство из нас, — добавила Лоретта себе под нос.
Первый этаж представлял собой огромный вестибюль с шестью кабинами лифтов у задней стенки. Потолок был красиво расписан и украшен резьбой работы итальянских мастеров, наводнивших Америку в тридцатые и сороковые годы. Дом впечатлял, пожалуй, более, чем знаменитый “Вулворт”, по крайней мере по мнению Лоретты. Полы итальянского мрамора блестели, как всегда, в понедельник утром. Она поднялась на шестнадцатый этаж на своем частном лифте. Мужчины и женщины переставали работать, когда она, опираясь на руку одного из помощников Брэдли, проходила мимо, чтобы улыбнуться ей и поздороваться. Ее провели в комнату, где собралось правление директоров.
И уже сидя за столом правления, она почувствовала, что ужасно устала. Она ощущала себя усталой с того самого момента, когда присяжные приняли вердикт “невиновна”. Она хотела бы, чтобы Элизабет на всю жизнь засадили в тюрьму, но в этой радости ей было отказано. Лоретта медленно провела рукой с выступающими набухшими венами по гладкой поверхности старого стола красного дерева, того самого огромного стола, за которым всегда заседали директора, и прислушалась ко все усиливавшемуся гулу голосов своих родственников. Собственно, она не очень-то и прислушивалась, потому что все их доводы уже слышала, и всю ярость видела, и настолько была в курсе всего, что могла бы высказаться сама вместо каждого из них. Сейчас говорил Майкл, и его глубокий голос разносился по комнате. Слова звучали взвешенно и спокойно, она явственно слышала в них затаенный гнев.
Для мужчины пятидесяти шести лет он выглядел удивительно подтянутым — это результат ежедневных упражнений в гимнастическом зале. Он походил на своего отца Мэйсона Дагласа Карлтона — крепко сколоченный., с широким лицом, но красивый с этими своими бледно-голубыми глазами и мощным подбородком. Хорошие зубы, подумала Лоретта. На минуту она закрыла глаза, чтобы заглушить ноющую, ни на минуту не оставлявшую ее боль. У Тимоти, конечно, зубы были не такими хорошими, но ведь ему исполнилось уже шестьдесят четыре.
— Скоро здесь появится эта женщина, — говорил Майкл. — Не делайте ошибок — говорю для всех. Род Сэмюэлс будет продолжать защищать ее, точно так же, как и раньше, вплоть до подкупа свидетелей, но мы должны опротестовать чертово завещание.
Рэмзи Денибар, ровесник Майкла, признавал блестящие способности Рода и не сказал ничего, продолжая полировать толстые линзы очков, его тонкие губы сжались в ниточку. Лоретта знала, о чем он думал, за тридцать лет она изучила все его привычки. Он думал, что у них нет надежды опротестовать завещание.
Лоретта слабо улыбнулась: а вот было бы хорошо, если б сейчас было Рождество и все ее дети и внуки собрались в ее имении на Лонг-Айленде. И никаких забот, кроме одной: сколько эг-нога [5] выпить перед обедом.
Брэд и Трент, оба сына Тимоти, спокойно что-то обсуждали. Кэтрин, ее прекрасная внучка и единственная дочь Тимоти, в свои двадцать три года обладавшая столь же агрессивным характером, как любой из ее дядюшек и братьев, внимательно изучала свои безупречно наманикюренные ногти. “Она спасет положение, — подумала Лоретта, — она не хочет тратить свою ярость попусту — на семью”. Третий сын Лоретты, Уильям, разговаривал с Рэмзи о своем путешествии в Австралию на собственной яхте. Милый, славный Уильям, который нисколько не интересовался делами их империи, а думал только о собственных удовольствиях. Возможно, в редких случаях, он имеет на это право. Лоретта не допускала мысли о том, что родила просто ничтожную, паршивую овцу.
