Пользуясь машинкой каждый день, я пытался заранее угадать момент, когда в ней что-нибудь выйдет из повиновения, но, несмотря на все мои старания, устранение неполадок, мытье рук и исправление ошибок занимало по меньшей мере половину отведенного на работу времени.
После множества неудачных попыток написать сборник рассказов под названием «Нечистоты», театральную пьесу «Перемена времени» и цикл эссе о современной польской прозе (рабочее название «Якобы косвенная речь») я приступил к работе над очередной книгой.
Заглавие у меня уже было: «Репетитор». Сюжет в общих чертах тоже обрисовался: начинающий писатель, не имея средств к существованию, учит иностранцев польскому языку, попутно объясняя им на забавных примерах, чем жизнь в управляемой коммунистами Польше отличается от жизни в других, нормальных странах.
Идея была весьма недурна, но и тут у меня ничего не вышло. Однако названием «Репетитор» я так гордился, что даже перевел его на несколько языков. Больше всего мне понравилось немецкое «Der Einpauker»!
Я вставлял в машинку бумагу, поджимал разболтавшиеся детали, мыл руки, выстукивал одну фразу, отцеплял зацепившуюся за рычажок ленту, мыл руки, печатал вторую фразу, передвигая валик вручную, если застревала клавиша с буквой «а», и когда что-нибудь невесть в который раз заедало, снимал катушки, после чего долго разглядывал на свет поблекшую черную ленту, словно по следам сотен тысяч букв, накопившихся за долгие годы, пытался наворожить себе лучшее будущее.
Смеркалось. В столовой за стеной мать накрывала к ужину стол, а отец ловил «Свободную Европу» и, измученный адским шумом глушилок, вертел во все стороны приемник марки «Татры», заклиная ферритовую антенну поймать самую важную передачу дня «Факты, события, мнения».
— Я все предвидел, все предвидел… — поминутно повторял он, пока его любимый диктор Юзеф Птачек низким загробным голосом зачитывал последние известия.
— О да… — саркастически замечала мать. — Ты у нас ясновидящий. Жаль только, не предвидел, сколько будешь зарабатывать. Жаль, что не предупредил меня до того, как я за тебя вышла. Жаль, что не…
Отец крутил регулятор настройки, пуская радио на полную громкость, и последние слова матери заглушал голос Юзефа Птачека, заглушаемый глушилками. Я колотил кулаком по стене и кричал:
— Тише! Я не могу работать! Тише! Тише!
4
Черная бижутерия[9]
После ужина я спешил уйти из дома. На мои многочисленные, как правило кратковременные, знакомства с женщинами родители отзывались красноречивым молчанием, и только последний, довольно долгий роман с бывшей студенткой теологии, которая, бросив учебу, работала фотомоделью, позируя для снимков в настенных календарях, был встречен бурным протестом.
— Долго ты еще намерен путаться с этой шлюхой? — спрашивала мать и, не дожидаясь ответа, заводила свое: мол, дом для меня не дом, а гостиница или камера хранения багажа, за которую вдобавок я не плачу ни гроша.
— Ты отлично знаешь, что не в деньгах дело, — обижалась она, когда я предлагал давать ей каждый месяц определенную сумму. — Ты отлично знаешь, что меня волнует исключительно твое будущее. Тебе тридцать лет! Сколько еще времени ты собираешься тратить впустую?!
С фотомоделью, высокой, остриженной чуть ли не наголо девушкой, мы встречались каждый вечер в ее однокомнатной квартирке на Старом Мясте. Домой я возвращался поздно ночью и, хотя старался входить бесшумно, достаточно было повернуть в замке ключ, как у матери в комнате немедленно зажигался свет.
Живя под одной крышей, мы всё больше друг от друга уставали, но о том, чтобы разменять квартиру на две поменьше, отец не желал и слышать.
— Старые деревья не пересаживают, — повторял он в ответ на уговоры матери, которая мечтала еще об одном, последнем в жизни переезде и, в надежде, что вдруг подвернется потрясающий обмен, каждый день изучала объявления в газетах.
Я прекрасно помню тот вечер, когда мать ворвалась в мою комнату с таким сияющим лицом, будто минуту назад ей объявили Благую Весть. В торжествующе воздетой вверх руке она держала «Жице Варшавы».
— Читай! — она сунула мне под нос газету. На странице с мелкими объявлениями, в рубрике «Квартиры» одно из объявлений было обведено красным карандашом.
Комнату с кухней, 24 метра, на Старом Жолибоже продаю срочно. Тишина, зелень, телефон. Без посредников. 33-37-23.
Я пожал плечами. Старый Жолибож издавна считался в Варшаве районом с самыми дорогими квартирами.
— Меня сразу как ударило… — голос у матери тоже был торжествующий, — сразу, как только увидела это объявление. Телефон был беспрерывно занят, но в конце концов я дозвонилась. Знаешь, сколько времени я разговаривала с хозяином? Полчаса. Какой-то инженер, представь себе, очень культурный человек. А теперь угадай, на какой улице эта квартира. Не угадаешь. Скажу сразу. На Семирадского! Понимаешь?! На улице Генрика Семирадского!
Я не мог взять в толк, почему мать так разволновалась и что, по ее мнению, я должен понимать.
— Поразительное стечение обстоятельств! — мать продолжала как в трансе. — Ведь с Генриком Семирадским наша семья испокон веку в родстве. Только не говори, что впервые об этом слышишь, — опередила она мой вопрос. — Я сто раз тебе рассказывала. Если б ты пожелал услышать, услышал бы, но тебе, видно, даже на своих родных наплевать.
— К чему ты, собственно, клонишь, мама? — с раздражением перебил я ее.
— К чему клоню? К тому, что ты должен купить эту квартиру. Я чувствую: это рука судьбы.
Когда мать начинала говорить о руке судьбы, это означало, что она готова настоять на своем любой ценой.
— Ты слышишь, что я говорю? Ты должен купить эту квартиру!
— С превеликим удовольствием, — пожал я плечами. — Интересно только, на какие шиши?.. Ты хоть знаешь, сколько она стоит?
— Знаю. Сто пятьдесят долларов за квадратный метр, — голос матери неожиданно зазвучал очень деловито. — Совсем недорого для такого района. Старый Жолибож! Тишина, зелень. Идеальные условия, я б сама хотела там жить. Да и хозяин, скорее всего, немного уступит. Раз написал, что продает срочно…
— Сто пятьдесят за метр… — я быстро прикинул в уме. — Итого больше трех с половиной тысяч. Я могу купить метра четыре. На это моих сбережений хватит.
Мать театральным жестом извлекла из кармана передника какой-то предмет.
— У тебя есть еще кое-что, — она положила передо мной черный черепаховый футляр. — Такую вещь можно хорошо продать. Предпочитаю, чтоб ты это сделал сейчас, а не после моей смерти.
Я взял футляр и осторожно открыл. Внутри на атласной подушечке лежали золотые часы с черным рельефом на крышке. Последний раз я видел их в детстве. Мать много лет распродавала семейные реликвии, и я был уверен, что она давным-давно избавилась и от этих часов.
— Подлинный Патек[10]. Червонное золото. Три тысячи долларов за них наверняка можно получить. Честно говоря… — мать положила часы на ладонь и на минуту задумалась, — честно говоря, я их никогда не любила. Твоя прабабушка носила эти часы в знак траура. Оттого они такие грустные.
— Откуда ты знаешь, что их можно продать за три тысячи? — спросил я. — Откуда ты знаешь, что их вообще кто-нибудь купит?
— Я знаю только одно: надо поторопиться, — сказала мать. — Перво-наперво ты должен посмотреть эту квартиру. Позвони. Поезжай. Поговори с человеком.
Я позвонил. Мы договорились встретиться в квартире на Семирадского. Хозяин был моего возраста или чуть постарше. Невысокого роста, коренастый, в очках с толстыми стеклами, он выглядел добродушным и, должно быть, вызывал всеобщее доверие. Меня с первых же минут утомила его разговорчивость. Прежде чем мы перешли к делу (квартира мне очень понравилась), он успел рассказать всю свою жизнь.
Последние четыре года он занимался бизнесом в Нигерии. Миллион долларов якобы уже почти лежал у него в кармане, но компаньон из местных его облапошил, и он не заработал ни цента.
— Трудная страна, — говорил он, а я из вежливости поддакивал: «Очень, очень трудная» — хотя о Нигерии не имел ни малейшего представления и множество вещей узнал только из лекции, которую он не преминул мне прочитать.
Господи, думал я, он уже никогда не закончит! Озеро Чад, муссоны, тропический климат, пора дождей, саванна, засуха, баобаб, красное дерево, шоколадное дерево, двести языков и диалектов, племена ибо, хауса и йоруба, генерал Бабагида, то ли Бабангида…
— Мне просто чертовски не повезло, — говорил он, — вы только подумайте: вернуться из страны, где военные перевороты происходят чуть ли не каждый год, за месяц до введения военного положения. Из огня да в полымя, из огня в полымя…