— Вот этого — точно хочу. И еще, кто-то недопустимым образом задерживает завтрак для больной женщины!
— Французская диета! Сначала кусочек секса, а потом все остальное! — Меир ныряет головой под одеяло.
— Опоздаем же! — на этом мои слабые возражения заканчиваются.
По дороге мы молчим. Меир, хоть и математик, но еще сын двух врачей, и ему не надо ничего объяснять. Большое преимущество иметь такого мужа: и сам все понимает, и нам есть к кому обратиться за советом.
Показав приглашение, мы заруливаем на VIP стоянку и поднимаемся на лифте в гематологию. Начальник отделения не заставляет себя ждать ни минуты. Бросив все дела, он спешит принять нас, выказывая всяческое почтение и даже слегка суетясь. Его взгляд непроизвольно оценивает мою субтильную фигуру: хорош донор, нечего сказать.
— Прочтите внимательно, — он протягивает каждому из нас листки бумаги, на которых изложена процедура поиска донора костного мозга.
Памятка предназначена для пациентов, а не для доноров, и подробно объясняет долгий и бюрократический процесс. Начинается он с того, что координатор вводит данные о тканевой совместимости во всемирную базу данных с целью найти подходящего кандидата среди пятнадцати миллионов. Первичное сканирование дает общую картину потенциальных доноров. В первую очередь координатор запрашивает данные в Израиле, и лишь потом, если ничего не обнаружено, то в центре, находящемся в Голландии…
Делю в уме все население земного шарика на пятнадцать миллионов и получаю примерно пятьсот, то есть по одному донору на каждых пятьсот представителей человечества. Пытаюсь поделить количество жителей Израиля на пятьсот и получаю смехотворно мало.
— А сколько доноров у нас в стране? — машинально спрашиваю профессора.
— Почти шестьсот тысяч.
Еще одно нехитрое деление, и получаю двенадцать. То есть, один из двенадцати.
— Шестьсот тысяч из пятнадцати миллионов у нас?
— Представьте, да.
Представьте… Мы мельком переглядываемся с Меиром. Со слова «представьте» начинается большинство его головоломных логических задачек, доступных исключительно касте посвященных. Последнее простейшее арифметическое действие, и я понимаю, что израильтяне, составляющие ничтожную тысячную долю поголовья планеты, дают восемь процентов людей, готовых пожертвовать костный мозг.
«Если найдено первичное соответствие тканей», говорит инструкция, «то происходит дополнительное обращение с целью провести детальную проверку его подтверждения».
— Что такое соответствие тканей?
— У нас в организме есть несколько генетических маркеров, находящихся в лейкоцитах и называемых антигенами. «Соответствие тканей» — это тест на выявление этих самых антигенов.
— И они совпали?
— Далит, мне не хотелось бы вдаваться в подробности. На основе маркеров делают выводы о признании родства, а это скользкая тема. Дочитайте, пожалуйста, до конца, права реципиента закон защищает не меньше, чем ваши.
На следующем этапе инструкция требует связаться с донором, получить от него дополнительную пробу крови и окончательно установить соответствие. Донор также должен подтвердить, что он готов пожертвовать костный мозг и согласен сделать это в ближайшее время. Факт сдачи данной пробы еще не несет в себе никакого формального обязательства. Лечащему врачу сообщается о наличии подходящего донора только после окончательного установления соответствия. Консилиум врачей принимает решение о принципиальной возможности пересадки костного мозга, после чего координатор связывается с донором, которому сообщается, что он подходит для пересадки. Ему подробно разъясняется процедура, а также испрашивается его формальное согласие, после чего следует физическое обследование и проверки на гепатит, ВИЧ и прочие заразные болезни.
Чем дальше я читаю, тем больше во мне растет недоумение. Особый упор делается на полную анонимность как пациентов, так и доноров, которые на всех стадиях, кроме последней, общаются не с врачами в отделении, а исключительно со специальными координаторами. Понятно, конечно, что после письма, разошедшегося в Интернете, и обращения по телевидению, никакой анонимности пациента не существует, но мне совсем не улыбается раскрывать свою личность. Я вообще еще ничего не решила. Сидящий рядом со мной Меир начинает слегка сопеть и пофыркивать, как рассерженный кот, — явный признак того, что ему тоже не нравится эта история. На последней странице написано, что должно пройти не меньше года перед тем, как закон позволяет прямой контакт между донором и пациентом.
— Ну и зачем мы тратили время, чтобы все это внимательно читать? — язвительно спрашивает Меир, делая упор на слове «внимательно».
Он аккуратно перегибает свой экземпляр два раза и засовывает его в задний карман джинсов.
— Если вы обратили внимание, то там в начале написано, что всемирная база данных насчитывает пятнадцать миллионов доноров костного мозга. Мы уже ни на что не надеялись, это единственное совпадение. Нам не из кого выбирать.
— Мне не хотелось бы получать наркоз.
— Для пересадки не обязательно везти вас в операционную, давать наркоз и брать у вас непосредственно костный мозг. Можно выделить стволовые клетки из вашей крови. Процедура длится в среднем часов пять. И, если вы решитесь, то вы должны пройти курс филграстима, который усиливает деятельность костного мозга.
— Это что, химиотерапия?
— Нет, конечно, но, сами понимаете, возможны побочные явления или неадекватная реакция организма на лекарство. Полной гарантии никто не может дать.
— И какова вероятность такой реакции? — вставляет Меир.
— Один тысяч на двадцать…
Меир хмыкает, в законы Мэрфи и Паркинсона он верит больше, чем в теорию вероятности.
— Вы не должны сегодня ничего решать, — мягко говорит профессор, — только еще немного крови, если не возражаете.
— Послушайте, уважаемый, — начинает Меир с не самого презрительного обращения, — то, что вы нам дали прочитать не имеет никакой связи с действительностью, — он выразительно хлопает себя по заднему карману со сложенной памяткой.
Я с трудом сдерживаю смех, потому что жест у него вышел довольно непристойный.
— Какая, к черту, может быть дискретность и соблюдение конфиденциальности, если вы пригласили нас непосредственно в отделение еще до того, как получили окончательное подтверждение о совместимости тканей, не говоря уже о решении консилиума врачей на пересадку и согласия донора. Если следовать правилам, то вам, на данном этапе, вообще запрещено контактировать с потенциальным донором.
— Но позвольте, — наш собеседник слегка опешил, — госпожа Далит сама пришла к нам в отделение несколько дней назад, чтобы сдать кровь. Она могла обратиться в центральную лабораторую, адрес которой указан в справочной, и где можно совершенно анонимно сделать аналогичную проверку. В полном соответствии с процедурой.
— Но это так неожиданно, я еще ничего не решила.
— Да и мы ничего не решили, мы с вами даже не начали толком разговаривать… — профессор пожал плечами. — Если вы настаиваете, то я передам результаты анализа координатору, и вас пригласят в другой раз, а до того у вас будет время подумать.
— Не надо, раз мы уже пришли. Но мне не хотелось бы…
— Я понимаю. Мне тоже не хотелось бы делать преждевременных выводов и создавать напрасные надежды. В любом случае, на данном этапе вы не даете никаких обязательств.
Я смотрю на Меира и пожимаю плечами.
— На условиях анонимности и без обязательств, — говорит он.
— Естественно, — подтверждает наш собеседник.
Он вызывет ассистентку, чтобы скрупулезно запротоколировать беседу. К компьютеру, на котором она печатает, подключено два экрана, один из которых повернут в нашу сторону, и мы можем видеть каждое слово. Очень скоро выражение лица профессора начинает меняться с улыбчиво-благодушного на задумчивое, а в конце и вовсе на хмурое. Все присутствующие в комнате, после заданных вопросов и записанных ответов, понимают, что риск велик, и донора из меня может не выйти и безо всяких повторных анализов. В комнате повисает довольно тягостная и напряженная тишина.
— Вы на все сто уверены, что не беременны? — переспрашивает профессор, при том что я уже ответила отрицательно при заполнении этой длиннющей анкеты.
— Ну, если только дня два или три, — мы с Меиром смотрим друг на друга и улыбаемся.
Профессор сначала качает головой сверху вниз, потом из стороны в сторону и снова вверх-вниз. Он глубоко вздыхает и, видимо, что-то решив, подается вперед.
— Ну вот что, дети мои, для начала надо убедиться, что вы не беременны… — его помощница прыскает от смеха, и обстановка слегка разряжается, — поэтому отправляйтесь домой и следите за трусиками.
