Рядом с городом находилась английская крепость — форт Вильям, солидное сооружение в виде восьмиугольника, снаружи почти незаметное, так как заросшие зеленью валы походили на постепенно возвышающиеся холмы. Перед устроенными в этих валах тяжелыми железными, крепко запирающимися воротами стояли караулы из европейских солдат, прекрасно вооруженных и одетых в легкие шерстяные мундиры. Над крепостью развевался английский флаг, а на платформах, через штукатуренные бойницы, виднелись пушки огромного калибра.
Форт Вильям, внушавший страх всем окрестным жителям, был цитаделью Ост-Индской компании, железной рукой управлявшей этой пестрой жизнью, центром которой был большой правительственный дворец, величественно возвышавшийся на большой площади, окруженной роскошными садами. У большого подъезда стоял двойной караул; во внутреннем дворе находилась охрана. Повсюду видна была оживленная деятельность, всегда присущая правительству страны, в которой военная сила, политика и дипломатия сливаются с торговлей и промышленностью.
Роскошные апартаменты губернатора, занимавшие комнату, выходящую в сад, в конце 1772 года пустовало. Бенгальский губернатор Кливе, долгое время управлявший страною, был отозван, а на его место назначен бывший губернатор Мадраса Уоррен Гастингс. В Индии он был известен как весьма деятельный, остроумный и деспотичный человек. Его приезда как англичане, так и индусы и магометане, ожидали с большим интересом, поскольку он был связан с реформой всего ост-индского управления, уже решенной в Англии.
Новый губернатор Бенгалии отныне должен был считаться генерал-губернатором всех владений Ост-Индской компании, и ему подчинялись остальные губернаторы. Следовательно, вся власть господствовавшей над Индией таинственно-безмолвной, почти мистической компании, должна была сосредоточиться в правительственном дворце Калькутты в руках одного лица. Но компания и английское правительство по весьма понятному недоверию не пожелали сделать власть эту неограниченной. Генерал-губернатор имел право объявлять войну, заключать мир, назначать чиновников или увольнять их, но во всех своих действиях обязан был подчиняться решению совета, состоявшего из четырех лиц. В совете он обладал одинаковым правом голоса с другими членами, и только при равенстве голосов его голос был решающим. Генерал-губернатор становился как бы исполнительным органом совета; члены же совета, в свою очередь, были ответственны перед управлением компании в Лондоне и ее акционерами.
При совете, кроме того, был верховный суд, которому предоставлялась власть, совершенно независящая от совета и генерал-губернатора. Высшая инстанция этого суда находилась в Лондоне.
Назначение Уоррена Гастингса состоялось; члены совета также были уже назначены в Лондоне, однако имена их еще не были известны, за исключением одного, а именно испытанного чиновника компании мистера Барвеля, сухого, спокойного дельца, до приезда генерал-губернатора заведовавшего делами компании. Очевидно, предстоял полный правительственный переворот, вследствие чего усилилось волнение среди магометан и индусов, постоянно оспаривающих власть и влияние во всей Индии.
Ост-Индская компания старалась постепенно присвоить себе весь контроль над страной, сохраняя при этом для вида старые порядки. В Дели еще владычествовал Великий Могол, повелитель всей Индии, которому компания платила ежегодную дань. Наместники Великого Могола, набобы, управлявшие отдельными округами страны, также получали определенные суммы на личные расходы в обмен на существенную часть своих правительственных прав, хотя формально все законы и распоряжения исходили от их имени.
В самых близких отношениях к компании находился набоб Бенгалии, живший в непосредственной близости к Калькутте, в Муршидабаде. Первый министр набоба получал личное содержание в размере ста тысяч фунтов стерлингов и, кроме того, заведовал частными расходами набоба в триста тысяч фунтов стерлингов ежегодно. На нем лежало содержание блестящего двора, и за все свои действия он был ответственен только перед компанией, которая выговорила себе у набоба право назначения на эту должность. Влияние министра было огромно, потому что в то время в Муршидабаде царствовал несовершеннолетний сын последнего набоба Мир Яссир.
Места первого министра всегда особенно добивались две сильные партии магометан и индусов. На этот раз особенно хлопотали брамин магараджа Нункомар и Магомед Риза-хан, знатный магометанин персидского происхождения. Губернатор Кливе назначил министром Риза-хана, и он неограниченно властвовал над двором в Муршидабаде, индусы же злобствовали и всеми силами старались оказывать сопротивление.
Таково было положение дел в то время, когда в Калькутте ожидалось прибытие нового генерал-губернатора Уоррена Гастингса.
В полдень одного из тех ясных дней, в которые солнце бросает свои палящие лучи на пестреющий разнообразием мир Востока, одетый по-европейски мужчина лет тридцати проезжал по улицам Калькутты верхом на маленькой сильной индийской лошадке в сопровождении индийцев-слуг. Судя по наружности, он едва ли принадлежал к важным чиновникам или знатным лицам, что подтверждалось ограниченным числом сопровождавших его слуг. Его оттененное соломенной шляпой лицо сильно загорело, и коротенькую бороду свою он, вероятно, отпустил ради того, чтобы избавить себя от труда бриться. Платье его из белой бумажной ткани было просторно и удобно, а через плечо была перекинута сумка из тонкой сафьяновой кожи. Его легко можно было принять за одного из купцов, специально приезжавших в Индию из Англии, а часто и из других европейских стран, чтобы закупить товары.
Должно быть, дорога была ему хорошо известна, так как он совершенно уверенно направлял свою лошадь по улицам, пока наконец не доехал до дворца, окруженного роскошным садом. Внутрь этого великолепного и необыкновенно обширного здания, на башнях и зубцах которого развевались пестрые флаги, вели высокие ворота. Их широко открытые чугунные створки были украшены красивой резьбой с позолотой, перед ними толпилось много людей всякого рода. Тут были нищие и снующие взад и вперед слуги, торговцы и мастеровые с товаром.
Всадник довольно бесцеремонно направил свою лошадь на всю эту толпу и вскоре пробрался через высокие ворота в первый внутренний двор замка.
С той стороны ворот на позолоченном деревянном кресле сидел привратник в белой одежде и взирал на толпившийся народ с величественным спокойствием. Он был уверен, что одного его знака или мановения золотого жезла в руке будет достаточно, чтобы ему тотчас же беспрекословно повиновались.
