Позади остались ещё три мили – ребёнок хранил молчание… Очевидно, девочка могла делать это с тем же энтузиазмом, как и когда говорила.
– Полагаю, вы очень устали и голодны, наверно, – рискнул, наконец, нарушить затянувшуюся паузу Мэтью, приписывая внезапный «приступ немоты» только этим двум причинам, – другое, просто не могло прийти ему в голову, – но нам осталось совсем не много! Всего около мили!
Она вышла из своей глубокой задумчивости и глубоко вздохнула; взгляд её был затуманенным: душа её всё ещё спускалась со звезд…
– О, мистер Катберт, – прошептала она. – То место, которое мы проехали-то, белое место – что это было?
– А, должно быть, вы это об «авеню», – протянул Мэтью после секундного размышления. – Да, красивое местечко.
– Красивое? Не то слово! И даже не просто великолепное, а – чудесное! Единственное из всего того, что я видела, превосходящее моё воображение. Я получила полное удовлетворение! – Она положила руку на грудь. – Я словно в состоянии опьянения! Но это – приятно! Когда-нибудь вам приходилось чувствовать себя подобным образом, мистер Катберт?
– Ну, сейчас я что-то не могу вспомнить.
– Со мной такое частенько происходит. Когда я встречаю нечто, воистину прекрасное! Но они не должны называть то место «авеню». Это ничего не значащее имя. Они должны дать ему другое название. Ну, скажем, э… Белоснежный Путь Восторга. Не правда ли, очень образно? Когда мне не нравятся названия мест или имена людей я всегда придумываю что-нибудь своё, и с тех пор только так их и называю. Одну девочку в приюте звали Генсиба Дженкинс, но я всегда представляла её с другим именем, как Розалию де Вере́. Остальные пусть называют то место «авеню», но для меня оно навсегда останется Белоснежным Путём Восторга. Так нам действительно осталась только миля? Я и рада и не рада этому. Не рада, потому что путешествие было таким хорошим, а мне всегда жаль, хотя я и знаю, что всё хорошее когда-нибудь кончается. Конечно, в один прекрасный день ты можешь увидеть что-нибудь и получше, но это ещё не факт. В любом случае, так плохо расставаться с хорошим! Ведь правда?… Но я рада тому, что мы вскоре окажемся дома! С тех пор, как я себя помню, у меня никогда не было настоящего дома. Мысль о том, что я буду жить дома, снова опьяняет меня. Как же это чудесно!
Они въехали на гребень холма. Внизу виднелся длинный, со своеобразными «излучинами», пруд, который скорее напоминал реку. С начала моста, перекинутого через этот пруд, открывался вид на его дальний песчаный крутой берег. Эта своеобразная «пограничная полоса» холмов совершенно янтарного цвета, отделяла пруд от синевшего внизу морского залива; на водной поверхности мелькали цветовые пятна самых разнообразных оттенков; цвета крокуса и розы внезапно сменялись светло-изумрудными и такими, для которых, кажется названий ещё и вовсе не найдено. Аппендикс пруда, неподалёку от моста, вдавался в пихтово-кленовый лесок, сумрачные тени которого придавали неспокойной поверхности воды тёмный цвет. И здесь, и там длинные сливы склонялись к пруду с берега, точно стоявшие на цыпочках девушки в белых одеждах, залюбовавшиеся своим отражением. В заболоченной части пруда мощным, сладкоголосым хором пели лягушки. Среди яблоневого цвета в саду, на холме, виднелся серый домик, и хотя ещё достаточно не стемнело, свет струился из одного из его окон.
– Это пруд Берри, – сказал Мэтью.
– Думаю, такое название ему не подходит… Сейчас придумаю что-нибудь… гм… например, Озеро Сверкающих вод. Да, пожалуй, это то, что надо. Я узнаю это по трепету. Когда имя правильное, я вся начинаю трепетать. А Вы когда-нибудь трепещете перед чем-нибудь?
Мэтью задумался. – Ну да, бывает, меня аж в дрожь бросает, когда я вижу, как мерзкие белые личинки копошатся среди огуречных грядок… Не выношу один вид их!
– О, не думаю, что дрожь эта одной природы с моей. А вы полагаете, это не так? Разве могут личинки сравниться с озёрами?! Но почему же другие называют это озеро «прудом Берри»?
– Я считаю потому, что мистер Берри проживает вон в том доме. Название его усадьбы – «Очард Слоуп» («Фруктовый сад на склоне»). Если б не тот огромный куст позади домика, вы смогли бы увидеть отсюда Грин Гейблз. Но мы проедем мост, и дорога завернёт. А вообще, осталось полмили отсюда.
– А у мистера Берри есть девочки? Ну, не такие уж маленькие, – моего возраста?
– Да, есть одна. Её зовут Диана.
– О, – затаив дыхание, прошептала она, – какое прекрасное имя!
– Право, не знаю. По-моему, в нём есть что-то варварское. Я бы предпочёл такие деликатные имена, как Джейн или Мэри, или что-то вроде того. Но когда родилась Диана, у Берри столовался один школьный учитель, так что они предоставили ему назвать девочку.
– Хотелось бы, чтобы где-нибудь поблизости тоже находился какой-нибудь учитель, когда родилась я… О, мы едем по мосту!.. Зажмурю-ка я покрепче глаза. Боюсь езды по мостам. Не могу отринуть от себя роковой образ… мне видится, как мы подъезжаем к середине моста, а он вдруг складывается, как перочинный ножик, и вместе с нами… Так что я уж лучше закрою глаза. Но на середине моста я их открою, и всегда буду открывать, так как мне хочется увидеть, как он сложится, если сложится… Какой забавный звук он издаст при этом, наверное! Свист или что-то вроде того. И мне бы это понравилось. Разве не здорово, что на свете множество всего такого, что мы любим?!.. Так, мы приехали. Надо оглянуться назад. Спокойной ночи, дорогое Озеро Сверкающих вод! Я всегда желаю, словно людям, спокойной ночи тем вещам или местам, которые люблю. Думаю, им это нравится. Вот и озеро будто улыбается мне!
Когда они въехали на холм и завернули за угол, Мэтью сказал: – Ну вот, мы почти дома. Вот там – Грин Гейблз.
– О, не показывайте мне, – быстро перебила она его, хватая за поднятую было руку и, зажмуриваясь, как если бы она не видела его жеста. – Попробую угадать! Знаю, у меня это получится.
Она открыла глаза и оглянулась вокруг. Они вновь оказались на гребне холма. Солнце уже село за горизонт, но окрестности всё ещё хорошо просматривались, освещённые последним отблеском заката. На западе темнел высокий шпиль собора на фоне пурпурного закатного неба. Внизу виднелась лощина, а за ней она увидела пологий склон, по которому были рассеяны аккуратные фермы. Детский взор заметался по ним, полный надежды и лёгкой грусти. В конце концов, он остановился на далеко расположившемся слева от дороги матово-белом доме с садом в белом цвету, на фоне темневшего леса. Над ним, на юго-западе, в кристально чистом небе светилась алмазным светом путеводная звезда надежды и счастья…
– Вот она, не так ли? – воскликнула девочка, показывая жестом руки усадьбу.
Мэтью довольно подхлестнул вожжами кобылу.
– Молодец, вы отгадали! Но, полагаю, миссис Спенсер описала её вам.
– Да нет, вовсе она этого не делала. Всё, что она мне рассказывала, могло бы быть отнесено к любой другой усадьбе. Я не имела точного представления о том, как она выглядит. Но стоило мне её увидеть, я поняла – это мой дом! О, не снится ли мне всё это? Знаете, моя рука повыше локтя, должно быть, вся посерела от синяков. Столько раз я уже щипала себя в течение сегодняшнего дня! Всякий раз, когда у меня вдруг начинало ныть в груди из-за боязни, что я вижу сон; я делала это до тех пор, пока не сообразила, что пусть уж лучше он мне снится, как можно дольше. И я прекратила себя щипать. Но всё это – не сон, и мы почти дома!
Восторженно вздохнув, она вновь впала в молчание. Мэтью неловко пошевелился. Хорошо, что это всё-таки не он, а Марилла вынуждена будет сказать этому «Гаврошу в юбке», что напрасно она надеялась найти здесь свой дом. Они проехали Линдз Холлоу – лощину миссис Линд, – на которую уже спустились сумерки. Но ещё не было достаточно темно, чтобы миссис Линд не смогла увидеть со своего пункта наблюдения у окна, как они въезжают на холм. Вот уже проехали достопамятную дорожку Грин Гейблз. Когда они прибыли в усадьбу, Мэтью поймал себя на том, что с непонятной для него самого удвоенной энергией, представил себе неотвратимый откровенный разговор с девочкой. Нет, он не думал ни о Марилле, ни о себе, ни обо всех тяготах ситуации, в которой они оказались. Он словно сам переживал горькое разочарование, которое неминуемо испытает эта девочка. Когда он живо представил себе, как погаснет восторг в этих глазах, у него возникло неприятное чувство, как если бы он готовился принять участие в убийстве. Подобные ощущения всегда присутствовали, когда он должен был зарезать ягнёнка или телёнка, или любое другое невинное создание. Они вошли во двор, когда стало уже совсем темно, наступая на упавшие то там, то здесь шелковистые тополиные листья.
– Послушайте, как деревья разговаривают во сне, – прошептала девочка, когда они поднимались по ступенькам. – Ах, какие прекрасные, должно быть, эти сны!
Затем, прижимая к себе «все сокровища мира», уместившиеся в саквояж, она последовала за Мэтью в дом.
