– Куда он мог ездить с утра пораньше? – тревожно спросил Асвальд. – И совсем один?
– Может, в Пологий Холм. – Эренгерда пожала плечами.
– Чего ему делать у Хравна?
– Радуйся, что он ездил не к Хродмару.
– Вот еще! Как будто мне больше и порадоваться нечему!
– Тогда не приставай ко мне! Я тебе не вещая вёльва!
А Торбранд конунг провел это утро весьма необычным для себя образом. Второй ночью полнолуния он почти не спал, боялся задремать, чтобы снова не попасть в путы кошмара. Кошмар накинул на него лишь краешек своей темной сети, и поэтому Торбранд, почти мгновенно проснувшись, кое-что вспомнил. Ему снился Медный Лес, та небольшая его часть, что сохранилась в воспоминаниях конунга. Он видел даже не сам Медный Лес, а его ограду – рыжие кремневые скалы, которыми внутренняя загадочная область Квиттинга отделена от побережья. В его сне из-за гряды скал дул сильный ветер и что-то шептал; во сне Торбранд изо всех сил напрягал слух, стараясь разобрать хоть слово, но не мог. Ветер дул ему в лицо, но непонятная сила тянула против ветра, туда, за гряду рыжих скал, навстречу… Чему? Этого он не знал, но мучительно хотел знать.
Собирать дружину и рассказывать свои дурные сны означало бы своими руками копать себе могилу: Аскефьорд тут же наполнится страхом и самими неприятными ожиданиями. А совета все равно не дадут. Нынешним поколениям Аскефьорда не повезло с мудрецами, умеющими разгадывать сны. Что до молодой жены Хродмара, то к середине зимы опять ожидаются ее роды и ей, как справедливо говорит Стейнвёр хозяйка, не до ясновидения.
Из знающихся с иными мирами в Аскефьорде имелись двое: кузнец Стуре-Одд, водивший дружбу с троллем из Дымной горы, и Тордис дочь Хравна, родная сестра Эрнольва Одноглазого. Поразмыслив, Торбранд отбросил мысль о Стуре-Одде: ни кузнец, ни его приятель тролль не могут знать о Квиттинге ничего стоящего. А Тордис – другое дело. Боги дали ей способность видеть далекое. Она умела посылать свой дух в странствия, к ней шли, когда хотели узнать участь отсутствующих.
Дорогу Торбранд знал: от усадьбы Пологий Холм через лес тянулась заметная тропинка к избушке ведуньи. В Аскефьорде говорили, что с тех пор, как у Эрнольва родился первый сын, Тордис даже несколько раз навещала родной дом и в голове у нее малость посветлело. К Тордис ходили многие, но все же Торбранду было не по себе, как будто он собирался совершить что-то постыдное. Ему случалось видеть безумных, и вид их вызывал в его душе щемящее чувство, смесь страха и жалости, бесполезной и потому унижающей жалости к тому, кому ничем не можешь помочь. И где-то в глубине прячется страх: так и кажется, что жадный дух колдуньи сейчас сожрет тебя, потому что ему нужно очень много сил для его странной непостижимой жизни.
Торбранд медленно ехал по лесной тропинке, скользя взглядом по стене елей с правой стороны. Говорят, что избушка Тордис показывается неожиданно, будто сторожила путника в засаде. Торбранд не знал точного места и настороженно ждал, когда избушка появится. Он даже не заметил, что под одной из толстых елей стоит женщина. Она плотно прижималась к стволу, и ее буроватое простое платье, ее длинные прямые волосы были почти того же цвета, что и еловая кора. Она пошевелилась; Торбранд вздрогнул, вдруг заметив ее, и ему на миг померещилось, что она просто вышла из ствола дерева. На него смотрело невыразительное, по-звериному настороженное, бледное лицо самого леса.
– Кто ты? – хрипло от неожиданности выкрикнул Торбранд, сдерживая коня.
И тут же понял. Никого другого тут и не могло быть.
– Ты – Торбранд конунг? – спросила в ответ женщина.
Она оторвалась от ели, как расхрабрившийся ребенок от матери, и шагнула на тропинку. Между застежками платья на ее груди висело не меньше десятка серебряных цепочек разного размера и вида; они покачивались, позвякивали, как кольчуга, и удивительным казалось, что женщина выдерживает такую тяжесть.
– Ты – Тордис дочь Хравна? – спросил Торбранд. – Я искал тебя.
– Я знала. Я слышала, что ко мне едет важный гость. Твой конь так громко стучит копытами. Мы слышали. – Она погладила ладонью ближайшую ель.
Тордис оказалась не столь похожа на колдунью, как представлялось Торбранду по рассказам, и он вглядывался в лицо собеседницы, будто пытаясь найти что-то утаенное от него. Тордис дочь Хравна была худощава и даже худа, ее бледное лицо, казалось, не имело возраста, как случается у незамужних женщин, когда минует пора юности. Она, помнится, старше Эрнольва, ей должно быть лет тридцать-тридцать два. Серые глаза смотрели настороженно, тонкие брови подрагивали, как будто она силится что-то сообразить.
– Я не хотел тебя потревожить! – сказал Торбранд. – Я хотел попросить: не поможешь ли ты разгадать мои сны?
Тордис подошла совсем близко и положила ладонь на морду коня, посмотрела сначала на него и лишь потом подняла глаза к всаднику.
– Я не разгадываю снов. – Она покачала головой, снизу вверх глядя в лицо Торбранду. – Сон – это маленькая смерть, уход отсюда… Я могу следить только тропы живых.
– Кто-то на Квиттинге думает обо мне, – решился сказать Торбранд. Во сне ему смутно мерещилось присутствие кого-то живого… или бывшего живого. – Ты не можешь узнать, кто это?
Тордис опустила глаза и задумалась, а может быть, стала прислушиваться. Если она сейчас покачает головой, то больше идти не к кому.
– Я принес… – Торбранд вынул из-за пазухи обручье, завернутое в лоскут. – Посмотри. Может быть, это что-то скажет тебе.
Тордис не сразу решилась взять обручье и стала медленно разворачивать его. Ее движения были такими опасливыми, точно она боялась, что вещь вдруг оживет и бросится на нее. Торбранд и сам не знал хорошенько, зачем взял его с собой. Он слышал, что Тордис нужна для ворожбы какая-то вещь, а никакой другой вещи, прочнее связанной с Квиттингом, у него не имелось. У этого обручья была загадочная и, как видно, долгая судьба. Золотой дракон с блестящими, как звездочки, белыми камешками в глазах не мог быть сделан ни одним мастером Морского Пути, говорлинов, уладов – ни одним человеком известных земель. Может быть, его выковали свартальвы. К Торбранду оно попало как наследство молодого конунга квиттов Вильмунда, окончившего жизнь на жертвенном копье. Этой жертвой Торбранд обеспечил себе ту победу, которая теперь позволила ему требовать дани. Но обручье едва ли приносит счастье. Не зря сам Один советовал Торбранду никогда не надевать его.
Тордис развернула полотно и вдруг ахнула; едва она взяла золотого дракона, как пальцы ее разжались, она отскочила, а обручье с мягким стуком упало на тропинку. Конь Торбранда попятился. Обручье лежало между ними, и Торбранд некстати подумал, как хорошо цвет тусклого золота подходит к цвету порыжевшей хвои.
– Что с тобой? – тревожно вскрикнул он. Можно подумать, что ей дали живую змею. Впрочем, тогда она не испугалась бы…
– Ах, как страшно! – Прижимая ладони к бледным щекам, Тордис отступила еще на шаг. – Как страшно! Смерть… Он умер… Он так страшно умер…
– Кто?
– Тот, кто носил это на руке… последним. Я вижу… Знаю, висел я в ветвях на ветру… девять долгих ночей… пронзенный копьем… посвященный Одину… в жертву себе же… на дереве том… чьи корни сокрыты… в недрах неведомых… – тяжело дыша, бормотала она, и Торбранд с досадой узнал отрывок из песни про Одина.
За этим не стоило ездить, эти речи он и сам знает на память [7] .
Однако она правильно увидела образ смерти Вильмунда конунга. Торбранд заставил коня сделать два шага вперед, ближе к Тордис и обручью. Сойти на землю ему почему-то не пришло в голову.
– Послушай! – позвал он, вглядываясь в лицо Тордис. Оно как-то затуманилось, задрожало мелкой судорогой, и Торбранд встревожился, что разговор не удастся довести до конца. – Тот, кто носил это последним, принес его из Медного Леса. Может быть, ты знаешь, что за силы скрыты в этом обручье. Попробуй узнать! Я награжу тебя! Я дам тебе все, что в силах дать!
Сказав это, Торбранд отметил про себя некстати пришедшую мысль. Во многих сагах рассказывается, как некий конунг вот так же обещает за помощь или пророчество все, что в силах дать, а потом оказывается, что его жена ждет ребенка. Он же мог обещать спокойно: у него нет жены, и никакая другая женщина не может ждать от него ребенка сейчас.
Тордис едва ли слышала его. Ее взгляд был прикован к лежащему на земле обручью, и с ним она вела неслышный разговор. Вот она сделала робкий шаг к обручью и по-детски уселась на корточки рядом с ним. Некоторое время она молча рассматривала золотого дракона, а концы ее длинных прямых волос лежали на земле. Торбранд молча ждал. Потом она осторожно, пересиливая нежелание, коснулась обручья кончиками пальцев. Золотой дракон оставался тих и неподвижен. Тордис закрыла глаза, и Торбранд затаил дыхание: сейчас колдунья пустится в странствия. Сейчас ее лицо судорожно задергается, а потом на нем проступят черты того, кого она ищет. Так точно, что люди узнавали в лице колдуньи лицо того отсутствующего, о чьей судьбе пришли узнать. Тордис морщилась, как от отчаянного усилия, ее черты исказились страданием; у Торбранда мелькнула мысль, что она силится пролезть в какое-то узкое отверстие и не может. Тордис все крепче сжимала веки, лицо ее стало похоже на мордочку ежа; вдруг она вскрикнула и упала на бок, свернулась в клубок и затихла.
