Гордон часто становился свидетелем того, как гордыня принуждала людей совершать непоправимые глупости. Если дело дойдет до погони, то ему крышка: сейчас он не сможет тягаться в скорости даже с барсуком.
Глядя на звездочку света с противоположной стороны ущелья; он тем не менее пришел к выводу, что у него нет иного способа выжить.
Сперва он двигался к цели томительно медленно. Нога все еще болела, к тому же через каждые сто футов он останавливался, чтобы разглядеть следы неприятеля и запутать собственные. Поймав себя на склонности шарахаться от каждой тени как от вражеской засады, молча выругался. В конце концов, эти люди — не холнисты. Более того, Гордон уже окрестил их лентяями. Он догадывался, что их посты, если таковые вообще выставлены, расположены гораздо ближе к лагерю.
В сумерках он уже не мог разглядеть на камнях никаких следов, однако теперь уверенно продвигался в намеченном направлении. Нечто, отражавшее свет, пропало из виду, зато он прекрасно видел вход в боковое ущелье и, ступив на тропу, ведущую примерно в нужном направлении, прибавил шагу.
Становилось все темнее. С гор тянуло холодом. Гордон оставил позади очередное пересохшее русло и стал карабкаться с помощью лука-посоха на противоположный склон. Когда от цели его отделяло, согласно расчетам, менее четверти мили, тропа вильнула в сторону, и Гордон застрял в зарослях. Он загораживал лицо локтями, чтобы не исцарапаться, и отчаянно боролся с желанием всласть чихнуть из-за поднятой им густой пыли.
С вершин гор вниз сползал промозглый ночной туман. Еще немного — и под ногами заблестит изморозь. Гордон поежился, но не столько от холода, сколько от нервного напряжения. Он знал, что цель близка. Ему предстояла встреча со Смертью — и тут уж кто кого.
В юности ему приходилось читать о героях, вымышленных и существовавших в действительности. Почти все они обладали способностью отринуть в решающий момент собственные тревоги, смятение, застилающую глаза ярость и вспоминали обо всем этом только позже, в более подходящей обстановке. Однако Гордон был слеплен из другого теста. Вместо решительности его все больше одолевали сомнения и даже угрызения совести.
Сомневался он не в правильности принятого решения. Стандарты его теперешней жизни требовали именно таких действий, и никаких иных. Это был единственный способ выжить. Даже если ему суждено сейчас погибнуть, то он хотя бы унесет с собой в могилу нескольких негодяев, чем облегчит задачу следующим за ним путникам.
Однако по мере приближения схватки он все яснее сознавал, что не желает такой развязки. На самом деле ему вовсе не хотелось убивать этих людей. Он был таким всегда, даже в те дни, когда служил в крохотном взводе лейтенанта Вана и сражался во имя поддержания мира и сохранения хотя бы осколка нации, которую уже настигла смерть. Если потом он избрал жизнь менестреля, странствующего лицедея и время от времени наемного работника, то причина отчасти заключалась в том, что ему хотелось всегда находиться в пути, ибо так было больше надежды увидеть свет.
Некоторые выжившие после войны общины принимали в свои ряды чужаков. Желаннее всего были, естественно, женщины, но порой и мужчинам не давали от ворот поворот. Однако здесь нередко таилась ловушка: слишком часто новичку приходилось участвовать в дуэли, чтобы, умертвив соперника, завоевать право восседать за общинным столом; либо приносить как доказательство своей доблести скальп человека из враждебного клана. Настоящих холнистов осталось уже немного как на равнинах, так и в Скалистых горах. Однако в попадавшихся на его пути поселениях выжившие люди слишком часто требовали соблюдения ритуалов, вызывавших у Гордона непреодолимое отвращение.
И чего же он добился? Сейчас он пересчитывает пули, холодно отмечая про себя, что боеприпасов хватит, чтобы расквитаться со всеми бандитами до последнего.
Поперек пути встал новый раскидистый куст, усыпанный не столько ягодами, сколько шипами. Гордон решил его обойти, соблюдая в сгущающихся сумерках удвоенную осторожность. Его чувство направления — безошибочное после четырнадцати лет скитаний, как автоматический прибор — не давало сбоев. Двигался он бесшумно, предаваясь мех тем невеселым мыслям.
Если разобраться, то остается лишь недоумевать, как такой человек, как он, прожил столь долго. Все, кого он знал прежде, кем восхищался в юности, погибли, унеся с собой надежду. Приятный мир, созданный специально для таких мечтателей, как он, развалился, когда ему было всего восемнадцать. Прошло немало времени, прежде чем он осознал, что его неиссякаемый оптимизм, похоже, сродни помешательству с оттенком истерии.
Черт возьми, а кто в эти дни не безумен?
«Никто, — отвечал он себе. — Однако паранойя и депрессия вполне объяснимы при сложившихся обстоятельствах. Идеализм же — просто признак глупости».
Мазок синевы, замеченный уголком глаза, заставил Гордона остановиться. Вглядевшись в заросли, он обнаружил на расстоянии всего одного фута россыпь голубики, почему-то пропущенную медведем. Туман обострил обоняние Гордона, и он сумел различить слабый аромат ягод.
Не обращая внимания на колючки, он запустил руку в заросли и набрал целую гореть голубики. Через секунду он ощутил на языке сладость самой Жизни.
* * *
Сумерки сменились тьмой; в небе загорелись едва видные звездочки. Ледяной ветер задувал под изодранную рубаху Гордона, напоминая, что пора довести начатое до конца, иначе его пальцы онемеют от холода и он даже не сможет спустить курок.
Вытерев сладкие от ягод руки о штаны, он вышел из-за кустов. Внезапно футах в ста от него блеснуло стекло, отразившее последний луч заката. Гордон тут же шарахнулся назад, осторожно достал револьвер и долго сжимал левой рукой правое запястье, чтобы унять дрожь. Настала время проверить, в порядке ли револьвер. Раздался уверенный щелчок. Запасные патроны оттягивали нагрудный карман его рубахи.
Готовясь к прыжку, он откинулся спиной на стену кустарника, смирившись с уколами шипов, и напоследок прикрыл глаза, призывая себя к спокойствию и милосердию. В промозглой тьме Гордон слышал только собственное дыхание, да еще ритмичный стрекот кузнечиков. Вокруг свивался в кольца холодный туман.
«Что ж, — со вздохом заключил он, — иного пути нет». Держа револьвер наготове, он выглянул из укрытия.
Его взору предстало нечто странное. Удивительнее всего было то, что стеклянная панель оказалась совершенно темной. Загадкам не было конца; Гордон отказывался найти объяснение встретившей его тишине. Он полагал, что бандиты разведут огонь и будут шумно праздновать свою удачу.
Темнота уже до того сгустилась, что он не различал собственной руки. Вокруг высились деревья, напоминавшие сейчас гигантских троллей. Стеклянную панель окружало нечто темное; в стекле смутно отражались чуть светлеющие на западе облака. Между Гордоном и его находкой проплывали клочья тумана, отнюдь не помогая лучше видеть и соображать.
Он медленно двинулся вперед, все время поглядывая под ноги. Не хватало только наступить на сухой сук или напороться на острый камень!
Когда он снова поднял глаза, ему показалось, что он утратил связь с реальностью. То, к чему он приближался, не было похоже ни на что из того, что он был готов здесь обнаружить. Застекленный предмет больше всего напоминал ящик с большим окном в верхней части. Низ, впрочем, больше походил на крашеный металл, нежели на доски. По углам...
Туман неожиданно сгустился. Гордон сообразил, что заблуждался с самого начала. Он ожидал набрести на дом; сейчас, подобравшись ближе, обнаружил, что его отделяет от находки куда меньшее расстояние. Ее очертания казались ему все более знакомыми, напоминающими...
Случилось неизбежное: под ногой хрустнула ветка. Треск наполнил его уши, как раскат грома, и он мгновенно растянулся на земле, отчаянно вглядываясь в темноту. Его глаза обладали сейчас невероятной зоркостью, порожденной страхом; казалось, еще минута — и его взор пронзит туман.
И верно, туман послушно рассеялся. Зрачки Гордона расширились: оказалось, что он находится в какой-то паре метров от окна, в котором сейчас отразилась его физиономия с выпученными от ужаса глазами и всклокоченными волосами. Но в окне он увидел не только себя: из полутьмы за стеклом его приветствовал оскалом голый череп.
Гордон отпрянул, чувствуя, как по его спине с шуршанием путешествует легион мурашек. Револьвер беспомощно повис в упавшей руке, рот беззвучно раскрылся. Он тонул в тумане, ожидая дальнейших доказательств собственного безумия; при этом ему все же очень хотелось, чтобы мертвая голова оказалась обманом зрения.
«Увы, бедный Гордон!..» Жуткий образ Смерти, на который наложилось сейчас его отражение в стекле, покачивался, приглашая новичка в свою компанию. Еще ни разу за все эти страшные годы овладевшая миром Смерть не являлась ему в виде призрака. Голова Гордона сделалась пустой до звона в ушах; он и помыслить не мог, чтобы отклонить предложение этого обитателя замка Эльсинор. Он прирос к месту, не в силах отвести взгляд и пошевелиться. Череп — и его, Гордона, лицо... Его лицо и череп... Он был сражен без боя, и победитель довольно ухмылялся, празднуя победу.
