за руль, но всякое случалось. Да и законы тогда были другие.
— Какие года вы считаете временами бурной молодости? Два года назад еще была она?
Норф пытался держаться и не реагировать на пассивные нападки. Он понимал, о чем идет речь, но не показывал этого, хотя внутри готов был взорваться.
— Знаете, это иносказательное выражение. Я же не учебник истории пишу, чтобы периодизацию составлять. Наверное, где-то на мои 27–30 лет пришлась моя бурная молодость. Да, был молод, мог сделать что угодно, но сейчас — нет.
В этот момент Джен ощутила на себе взгляд Эммы, которая явно испытывала не самые приятные чувства. Она смотрела то на журналистку, то на Норфа, пытаясь взглядам передать свои гневные послания.
В такой момент у Джен было плохо с математикой, но ей удалось собрать свои крохотные познания, вычесть из 31 два и получить 29.
— То есть, два года назад еще проходила ваша бурная молодость?
— Да что вы заладили со своими «Два года назад». Мы что задачу решаем или вы следователь? У меня допрос или интервью?
Норф был вне себя. Он нервничал, больше не мог спокойно сидеть на кресле, хотя во всех журналах об интерьерах его описывали как самое комфортное из всех возможных.
— В том и дело, что я не следователь, но, по моим наблюдениям, два года назад он плохо выполнил свою работу. Вам сейчас 31, тогда было 29. Как раз, по вашему описанию, время бурной молодости, когда вы «могли сделать, что угодно». Этим «что угодно» стала авария во время вашего отпуска. Вы сбили девушку. Это так?
В этот момент Эмма вскочила со своего места, как грозная гиена, затаившаяся в углу.
— Так, стоп! Остановите съемку. Мы так не договаривались, вы нарушаете договоренность.
Глаза Эммы пылали, она была готова разорвать Джен на части. Тогда, после аварии, Эмма чудом собрала репутацию Норфа по частям и сделала, как ей казалось все, чтобы об аварии никто не узнал, а позже выдала за слухи. До сегодняшнего дня у нее все получалось. Этот разговор Норфа и Джен был важен ей, но не из-за переживаний об актере, а из-за перспектив лишиться карьеры — кому будет нужен менеджер, который не сумел сохранить репутацию подопечного. Но в этом случае было уже поздно. Норф и Джен смотрели друг на друга, их взгляды словно приклеились.
— Да! Я сбил ее, она выскочила неожиданно, а я не заметил и не смог отреагировать из-за скорости. Она осталась жива, ей вызвали скорую и мы договорились, что я оплачу лечение и об этом никто не узнает.
— Норф, прекрати! Ты пьян и просто выдумываешь!
— Но ее отец, то есть отчим, чертов бизнесмен. Он хотел открыть автомастерскую и потребовал денег в обмен на молчание. Я заплатил, но спустя месяц он попросил еще. Меня тогда только взяли в новый фильм — известная франшиза, мечта любого, я не мог так рисковать. Но к тому моменту он успел намекнуть о случившемся какой-то мелкой газете, поползли слухи. Мне пришлось взять его на что-то вроде попечения и отстегивать регулярно определенную сумму. Но я оплачивал и восстановление девушки, потом высылал деньги, пока она не устроилась на работу.
— Как вы жили столько лет с таким грузом? Девушка, насколько известно, полностью не восстановилась.
Эмма не могла остановиться и пыталась прекратить разговор. Она была готова броситься на Норфа и заклеить ему рот.
— Остановите съемку! Зачем вы его слушаете, он не в себе, и вообще, мы заканчиваем интервью. Давай мне все карты памяти!
Ее никто не слушал, все замерли в ожидании того, что Норф скажет дальше, и при этом стали свидетелями полной потери самообладания его менеджера. В какой-то момент Эмма просто опустилась на кресло и, держась за голову, смотрела на происходящее. Остановить съемку было невозможно. Бариста и официанты давно включили прямую трансляцию на своих телефонах — история Норфа быстро открылась их трем с половиной подписчикам. Но, как известно, иногда и они сработают, достаточно одного хештега.
Джен смотрела на Норфа и чувствовала, как та маленькая девочка внутри нее разочаровывается. Нарисованный в ее воображении образ актера рушился, и она не понимала, что с этим теперь делать.
— Не знаю, так и жил. Я подумал, что принесу ей больше пользы, если буду обеспечивать, чем сяду. Поэтому мы все сделали, чтобы этого не случилось. Вы журналист, не мне вам рассказывать схему подобных историй. Хотя это было ужасно трудно, особенно первые месяцы. Тогда я и начал много пить. Сначала просто чтобы отвлечься. Мне казалось, что так новый день наступает быстрее, а потом появились новые проекты, я работал так много, чтобы ни на секунду не отвлекаться на мысли. И каждый месяц уже на автомате переводил деньги и ей, и ее папаше.
— Вы же понимаете, что все, что вы сказали сейчас попадет в сеть, если еще не попало. Что дальше?
Тут очнулась Эмма, у которой, как у бегуньи на дистанции, открылась второе дыхание.
— Нет уж, знаете ли, вам это расхлебывать. Мы вас засудим, вы не сдержали тайну, нашу договоренность.
— Засудите меня? За то, что я сделала свою работу? У вас, мне кажется, нет понимания, кто здесь виноват. Да, и, кстати, расхлебывать вам придется совсем другое.
Джен смотрела в огромные окна отеля. Туда как рой саранчи слетались журналисты. Они шумели, делали сотни кадров в минуту и пытались прорваться в отель — охранники размером со шкаф стойко отбивали нападки. У Джен звонил телефон, это Джон пыталась достучаться до подчиненной и выразить свое восхищение. Если это можно было назвать приличным словом «восхищение» со всем запасом его ненормативной лексики.
Норф сидел в кресле и, казалось, впервые за долгое время не обращал внимание на журналистов. Нужно было что-то делать. Он не мог сидеть так вечность. Эмма быстро приняла решение вывести актера через другой вход. Толпы репортеров уже столпились у служебного входа, но в отеле был еще один — через кухню ресторана.
Джен пыталась осмыслить происходящее, пока отвечала на сообщения Джона, как в этом момент к ней подошел Норф.
— Хм, впервые не знаю, что
