- Я прочитаю, давай слушай, ребята! - и Степан взял книгу.
Огонек лампы тускло дрожал в задавленной лесом, в заметенной снегом землянке. И три бородатых человека молча слушали четвертого, и из маленькой затрепанной книжки выпадали горячие готовые слова, выбегали горячими ручейками расплавленных строчек и жгли наморщенные лбы пропащих голов.
- Читай, читай, - изредка говорил Лбов, когда Степан останавливался, чтобы передохнуть, - начинай опять с прежней строчки.
- "...теперешнее правительство само порождает людей, которые в силу необходимости должны переступить закон. И правительство, с неслыханной жестокостью, плетьми и нагайками пытается взнуздать этих людей и тем самым еще больше ожесточает их и заставляет их решиться: или погибнуть, или попытаться разбить существующий строй..."
- Это про нас, - перебил Лбов, - это написано как раз про нас, которые жили, работали и которым некуда теперь идти. Для которых все дороги, кроме как в тюрьму, заперты до тех пор, пока будут эти самые тюрьмы. Давеча вот ты читал что-то насчет цены...
- Ценности, - поправил Федор.
- Насчет ценности. Это лишнее. А вот про это, про что ты читал, писать надо. И потом, достань мне, милый друг, где-нибудь книжку, в которой написано, как самому делать бомбы.
- Хорошо, я пришлю, - сказал питерец и с удивлением посмотрел на Лбова: сколько в нем энергии, неорганизованной воли и ненависти.
И питерский товарищ подумал, что хорошо бы частицу этой глубокой, сырой ненависти вселить в умы рабочих столицы; тех, которые, сдавленные жандармскими аксельбантами после проигранного восстания, начинают опускать головы и падать духом.
Они долго еще говорили.
В эту снежную, темную ночь долго трепыхался огонек в маленьком окошке лесной землянки, и в эту ночь выросла из сугробов заброшенная землянка, выросла и бросила вызов городу, застывшему над берегом Камы.
Но город усмехнулся в ответ сотнями огней. Был он закован в каменные стены, был он богат белым серебром винтовочных пуль и красной медью казачьих шашек.
Усмехнулся и не принял вызова город.
5. Странное появление...
С первым пароходом шестеро рабочих Сормовского завода, приговоренных к смертной казни, бежали из Нижнего Новгорода в Мотовилиху. Несколько дней они трепались с гармошкой без дела по улицам, был их коновод Митька Карпов голосист, и черный чуб чертом выбивался из заломленного картуза.
Однажды вечером, когда всей гурьбой они шатались по улицам, с ними встретился конно-казачий патруль и потребовал предъявления документов. И ловко закинулась гармошка на спину, и быстро вынырнули из глубины карманов револьверы, и громко ахнули шесть выстрелов в гущу казачьего патруля.
Наклонился набок стражник Ингулов и, падая, выстрелил и прошиб шею Митьке Карпову, которого подхватили товарищи и под выстрелами унесли прочь.
- Стой! - крикнул около одной из хат Симка-сормовец. - Они нагонят нас, давай стучись в эти ворота. Тут свой человек живет.
Калитку отперла хозяйка, и все шесть ввалились в сени.
- Дома хозяин?
- Нету! Нету! - испуганно заговорила хозяйка. - Да куда же вы идете, у меня там чужой человек сидит.
- Стой, стой ребята... Кто это чужой человек?
- Еврейка какая-то попросилась переночевать.
На улице послышался топот, и тяжело дыша, громыхая шашками, пробежали мимо городовые.
- Вот те и ядрена мамаша, - почесывая голову, проговорил Симка, - а что ж теперь делать-то и на какой черт впустила ее? Ну все равно на улицу теперь не выйдешь, леший с ней, с бабой.
Митьку ввели в хату. Черная женщина лет тридцати пяти с распущенными волосами испуганно вскочила с лавки, когда увидела перед собой шестерых незнакомых человек и кровь, расплывавшуюся по шее и лицу одного из них.
- Откуда это? - спросила она, запахивая распахнутый ворот кофточки.
- Оттуда, - коротко ответил Симка и выругался. - Дайте же чем-нибудь человеку шею перевязать, али не видите, как у него кровь хлыщет?
Женщина быстро раскрыла дорожную сумку, вынула оттуда бинт, надломила стеклянную пробирку с йодом и умело начала перевязывать раненого.
- Ишь ты, - удивленно сказал Симка, - и откуда это она, на наше счастье, взялась? Ты кто хоть такая?
Но прежде чем она успела что-либо ответить, в окошко постучали. Ребята схватились за револьверы. Распахнулась дверь, вошел хозяин квартиры Смирнов, и с ним Лбов.
Лбов вошел, как будто бы давно был со всеми ребятами знаком. И заговорил быстро:
- Давай раненого оставьте здесь, завтра к нему придет доктор. А все остальные - за мною. А то полиция тут так и кружится, я насилу прорвался.
Ни у кого в голове не мелькнуло даже и мысли ослушаться его, и все пятеро направились к выходу, но Лбов вдруг быстро шагнул вперед, крепко стиснул руку незнакомой женщины и, дернувши ее к свету, спросил с удивлением у хозяина:
- А это кто? Откуда еще тут такая?
- Не знаю, - смущенно ответил тот. - Это баба без меня кого-то пустила.
- Просилась переночевить, рубль дала, вот я и впустила, - запальчиво ответила жена. - У тебя, у черта, хоть копейка есть? К завтраму жрать нечего, а ты вон чем занимаешься.
Муж не ответил ничего. Лбов нахмурил брови, достал из кармана десятку, положил на стол, потом сказал:
- Оставить тут ее нельзя, черт ее знает, что за человек, а кроме того, у баб языки долгие. Одевайся валяй.
Но черные, точно выточенные брови еврейки даже не двинулись - она молча накинула пальто, яркий цветной платок и вышла на улицу.
Два раза от разъездов шарахались все в темноту.
Чтобы не навлечь полицию на оставленного раненого, Лбов умышленно избегал перестрелки.
На берегу Камы он легонько свистнул и замолчал. Прошло минут пять никого не было.
- Ты зачем свистишь? - спросил его Симка.
- Увидишь, - коротко ответил Лбов, - я даром никогда не свищу.
Послышался плеск, из темноты вынырнула лодка и причалила к берегу. Все семеро сели молча, и лодка темным пятном заскользила по Каме. Слезли на том берегу. На опушке, пока ребята закуривали, Лбов подошел к еврейке, молча усевшись в стороне на срубленном дереве, и спросил:
- Чего же ты молчишь и откуда ты на нашу голову взялась? Убивать тебя вроде как не за что, а в живых оставлять тоже нельзя. И куда я тебя дену?
А ночь была такая звездная. И вечер был такой мягкий. Женщина встала, скинула платок и вдруг неожиданно обняла его за шею.
- Милый, - сказала она шепотом, - милый, возьми меня с собой.
Лбов никак не ожидал этого.
- Вот дура-то, и как это ты скоро... Да на что ты мне нужна! - Он хотел было оттолкнуть ее, но она еще крепче зажала руки на его шее и, прижимаясь к нему всем телом, прошептала:
- А может, на что-нибудь?
А ночь была такая звездная, и вечер был такой весенний. И Лбов вспомнил, что собственная его жена теперь отгорожена барьером казачьих шашек, и Лбов уже мягче разжал ее руки.
- Ты дура, - сказал он ей.
И Симке-сормовцу, который стоял недалеко, показалось, что он улыбнулся, а может быть, и нет - разглядеть было трудно, потому что ночь была весенняя, говорливая, но темная.
Но то, что женщина улыбнулась и блеснула черными глазами, - это Симка-сормовец разглядел хорошо.
6. Встреча
Это было на берегу речонки Гайвы, узенькой мутной полоской прорезавшей закамский лес.
Лбов лежал на берегу речки, а Симка-сормовец запекал в углях картошку, когда невдалеке послышался вдруг резкий свист.
- Бекмешев пришел, - не поворачивая головы проговорил Лбов. - Давно я уже его жду, дьявола. А ну-ка, свистни ему в ответ.
Но это был не Бекмешев, а паренек лет шестнадцати. Он вынырнул из-за кустов и сказал, чуть-чуть задыхаясь от быстрого бега:
- Ишь куда запрятались, а я искал, искал... Тебе, Лбов, записка от Степана. А сам он не может, занят чем-то.
- "Занят"! - хмуро передразнил Лбов. - Чем он там занят? А ну, дай сюда!
Он взял записку, распечатал ее, повертел перед глазами и сунул ее Симке.
- На, читай!
Симка прочел. Там было несколько бессвязных и непонятных слов: "Приходи как под луну, в девятый, четыре патрона есть".
Но смысл этих слов был, очевидно, понятен Лбову. Он улыбнулся, привстал с земли, потом сжал губы и задумался.
До сих пор он действовал на свой риск и совершенно один. Сормовских ребят считать было нельзя, они были пришлыми и непостоянными, а Стольников за последнее время ни в какие дела не вмешивался, он стал каким-то странным, все ходил, часто хватался за голову и бормотал какие-то несуразные слова. А теперь - кто они, эти четыре, с которыми придется рыскать, нападать и, если нужно, то умирать? Кто они?
Весь день он был задумчив. В девять вечера был на обычном месте, верстах в пяти от Мотовилихи. Прошел час - никого не было. Лбов нервничал, и эта нервность еще усиливалась окружающей обстановкой, потому что темный лес, насыщенный весенними тревожными шорохами, напитанный сыроватым пряным запахом преющей прошлогодней листвы, бил в голову и слегка кружил ее.