Когда Борис назвал его андроидом, он, в сущности, был не так уж и далёк от истины. Обычно такие, как Ефим, не становились космолетчиками, они обычно не становились вообще никем, сидя на дотациях от государства, устремив взгляд в потолок и мыча что-то себе под нос, роняя слюни. Но в данном случае родители Ефима двадцать лет назад подписали договор с лабораторией профессора Краевского, и через три месяца получили обратно почти нормального сына. Ключевое слово тут было «почти», но для его родителей все побочные эффекты лечения были несущественны, ведь их Фимочка теперь мог нормально говорить, что-то осознанно делать и начал, наконец, вести себя как обычный ребёнок… А то, что в голове Ефима был теперь встроенный нанокомпьютер, обрабатывающий всю входящую информацию, анализирующий её и после посылающий сигналы на нервные окончания ребёнка — это были такие мелочи, право слово! Ну и что, что киборг. Зато может жить полноценной жизнью. Являет собой личность. Вроде бы как. Наверное. Но лучше об этом не думать.
Личностью Ефим был. Через некоторое время человеческий мозг пророс сквозь нано-капилляры компьютера, произошло слияние технологии и органики, то есть на выходе получился именно тот результат, что и планировал Краевский. Ребенок излечился от даун-аутизма, все довольны, все аплодируют. Спустя несколько лет опыты профессора были официально запрещены, сам профессор изгнан на орбитальную станцию, и на все его научные разработки был наложен запрет. Но профессор еще в то время чувствовал, что его, мягко выражаясь, не очень любят в среде официальной науки, и все свои опыты проводил нелегально — не оставляя после себя никаких следов и беря с родителей либо опекунов, буде таковые имелись, обещание держать язык за зубами. Пригодилось. А так как почти никакие сканеры и прочие рентгеновские аппараты не могли определить наличие симбиотического нано-процессора в головах у подопытных, то для общественности такие люди, как Ефим, как бы и не существовали. Вернее, существовали, но как обычные, а не проапгрейженные граждане Земной Федерации.
Процессор был первого поколения, у профессора Краевского не было возможности развивать и улучшать свои проекты. Чуткие датчики обрабатывали лишь ту информацию, что поступала визуальным и голосовым путем. Все остальные чувства были для Ефима загадкой. Он не чувствовал запахов, вкуса, боли, и лишь со временем научился имитировать всё это во избежание ненужного внимания.
В жизни у Ефима было лишь два увлечения, лишь две вещи заставляли его сердце биться быстрее. Первым была техника. Ефим мог разобрать, а потом и собрать любой сломанный прибор, и при том, что всегда оставались лишние детали, это вновь работало, и обычно даже лучше, чем прежде. Первым этот талант в Ефиме обнаружил — с огромным удивлением — его отец. Герман Исаакович работал в Космофлоте, в инженерной группе подготовки межзвездных кораблей, и порой ему приходилось, так сказать, брать работу на дом. Иногда сутки напролет в свои законные выходные он просиживал в мастерской, устроенной в гараже таун-хауса, где семья Довгань жила вот уже второе поколение. Когда Ефим вернулся после недолгого пребывания в клинике профессора Краевского, двери в доме перестали запираться, и в один прекрасный момент Герман Исаакович обнаружил сына рядом, с интересом наблюдавшего за тем, как он безуспешно пытается починить датчик давления из шлюза недавно вернувшегося корабля. Поковырявшись еще немного, глава семьи отлучился минут на пятнадцать, и, вернувшись, увидел Ефима, протягивающего ему собранный датчик со словами: «Папа, посмотри, оно так должно работать?». Проверив датчик, Герман Исаакович понял, что если бы сейчас профессор Краевский запросил в два раза больше уже заплаченной суммы, он, не задумываясь, заплатил бы. Датчик работал. Герман Исаакович обнял сына, прослезился, и почувствовал себя абсолютно счастливым. Затем были несколько лет в техническом колледже, потом стажировка в Космофлоте, и, как логичный итог, постоянная работа в инженерной группе. К этому моменту Герман Исаакович из простого инженера стал начальником отдела, и, когда сын выразил желание попробовать поработать в межзвездной экспедиции, сделал всё, чтобы это желание исполнилось. И вот уже шесть лет Ефим странствовал по космосу, приводя в порядок частенько выходившее из строя оборудование, и получая от этого несказанное удовольствие.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вторым увлечением в жизни Ефима были женщины. Могло показаться странным, что он, не чувствующий боли, испытывает неописуемое наслаждение в момент оргазма… И, тем не менее, именно эти сигналы от внешних раздражителей наносимбиот почему-то не только пропускал, но и усиливал, добавляя к ощущениям еще и цветовую палитру. Выражаясь проще, таращило Ефима при этом так, что никаких наркотиков не нужно было. Естественно, он хотел испытывать всю эту гамму чувств снова и снова, и женщин в его жизни было всегда много, разных, но при этом долго никто из них рядом с ним не задерживался — если свести все их впечатления от Ефима в один общий знаменатель, звучало бы это так: «Долбанутый он какой-то, право слово. Ну его на фиг». Но, благодаря высокооплачиваемой работе и довольно-таки привлекательным внешним данным Ефим с легкостью находил себе новых, и продолжалось всё это ровно до того момента, когда Ефим решил сменить наземную работу на межзвёздную. Теперь женщины были у него только в моменты отдыха между экспедициями. Хотя периодически экипажи кораблей и делались разнополыми, развитие романов во время полётов не только не приветствовалось, а наоборот, даже запрещалось. Ефим же был законопослушным гражданином, и выходить за рамки инструкций и правил даже и не думал. Во время полётов у него оставалось его первое увлечение… Удовольствие от него было совсем другим, нежели от секса, но, если бы у Ефима кто-нибудь спросил, что бы он оставил, первое или второе, он бы, не задумываясь, выбрал первое — технику. Да, феерические волны удовольствия и радуги в глазах были, конечно, очень приятной штукой, но, лишь копаясь в недрах какого-нибудь прибора или же механизма, Ефим чувствовал себя по-настоящему живым. А это дорогого стоило…
Ефим допил третий стакан компота и с сожалением встал из-за стола — больше в него при всём желании не поместилось бы. Пора было идти обратно на вахту, в инженерный отсек. Там его ждало тестирование системы кондиционирования — вот уже второй день он чувствовал какую-то неисправность в работе охлаждающей системы. А Ефим привык доверять своей интуиции.
Он очень удивился бы, если бы узнал, что это была совсем не интуиция — это всё, как, собственно, и любовь к технике, было лишь следствием работы наносимбиота. Живой компьютер был живой не только из-за своей материальной, физической составляющей. Не зря опыты профессора Краевского были запрещены и засекречены! Ох, не зря…
ГЛАВА ВТОРАЯ
Звездный ветер ласково шлифовал мелкой пылью обшивку корабля, потихоньку, микрон за микроном истончая её, стараясь добраться до таких мягких, таких беззащитных созданий, таких нелепых в своих претензиях на космическое пространство. Он царствовал здесь миллионы долгих веков, да что там — веков, концепция времени была чужда ему, властелину бесконечности. Он видел зарождение планет, вспышки сверхновых, образование чёрных дыр, стада комет, смерть звезд и многое-многое другое, для чего у человечества даже и названия-то не было. А вот такой странный объект, похожий на астероид, но гораздо более быстрый, видел в первый раз. И теперь перекатывал как игрушку на ладони, подбрасывал, скрёбся в обшивку, стучался в задраенный люк — пустите в гости, хозяева! Но корабль продолжал движение, приближаясь к своей следующей цели, не обращая на него внимания, и звездный ветер, наконец, разочарованно отстал, напоследок вогнав крупный кусок космического железа ему в борт.
****
— Уф, и что это было? — спросил Святозар, вытирая пот со лба.
— Если верить приборам — в нас просто воткнулся какой-то метеорит, — пожал плечами капитан. — Мы проходили зону турбулентности…
— Турбулентности?! Кто только придумывает эти названия? Мы же в космосе, в конце-то концов! Какая, к чертям, турбулентность?
