— Что случилось-то?
— Грохнулась в обморок. Ничего особенного. Кроме причины, конечно.
— Я наслышан уже. Марина Александровна тоже видела, была там. Прибежала, раскудахталась, как будто на премьеру сходила.
— Это ужасно. Совсем молодые. Казалось бы, и чего? Еще жить и жить.
— В последнее время все чаще слышу о таких случаях, – Феликс на мгновение задумался и снова принялся уговаривать меня отправиться домой.
Устав убеждать его в том, что все в порядке, и болезненно ощущая обратное, я сдалась. Уже возле машины я вспомнила о сегодняшнем мероприятии.
— Сегодня иду на собрание Комиссии.
Феликс вздохнул и скорчил унылую мину:
— Должен пожелать тебе удачи, но не буду.
— Спасибо, я знала, что ты хороший.
— Я расчетливый. Вот получишь разрешение, а я — ищи тебе замену. А работники знаешь как нужны! Если б еще в обмороки не падали…
— Пока, Феликс. Держи за меня кулачки, — улыбнулась я и села в машину.
Остаток дня прошел как в тумане. Все-таки чувствовала я себя не очень и причина, кажется, была не только в недавно перенесенном обмороке. Я приготовила ужин и спустилась в подвал. Меня слегка подташнивало, бросало то в жар, то в холод. Мама поойкала, попричитала о нынешней загрязненной до предела атмосфере и робко поинтересовалась:
— А ты часом не беременна?
— Ты что! Это исключено.
— На солененькое не тянет?
— Похоже, у тебя это главный показатель. Меня сегодня врач осматривала. Сказала бы, если что.
Я решила ничего не говорить о случившемся, убрала остатки ужина и пошла наверх.
Ровно в положенное время Глеб вернулся с работы. Виновато улыбаясь, достал из-за спины цветы и протянул мне. Он всегда так делал, полагая, что все обиды в жизни женщина непременно прощает за букет цветов. Чем он внушительнее по размерам, тем более виноватым себя считает муж. На этот раз по трем чахлым розочкам я поняла – передо мной невинный ангел.
Но демонстрировать обиду было некогда и незачем. Буквально через три часа нам предстояло изображать идеальную, счастливую пару, всей душой желающую обзавестись розовощеким малышом. Последнее было правдой.
За час до начала собрания мы вышли из дома. Глеб всю дорогу что-то рассказывал, улыбался, в общем, пребывал в прекрасном настроении. Я почти не слушала, отвечала на вопросы невпопад и думала только о том, как бы меня не стошнило прямо в машине.
— Заедем в магазин? – Глеб был так взволнован предстоящим собранием, что даже не заметил моего состояния.
— Какой магазин?
— Как какой? За погремушкой!
Это была наша старая традиция: каждый раз перед собранием мы покупали детскую погремушку или еще что-нибудь символическое. На счастье. Глупо, конечно, но мы надеялись, что это принесет удачу. В этот раз мне не до погремушек. Я с ужасом представляла, что придется провести в машине на десять минут больше.
— Давай не поедем. Я себя плохо чувствую и хочу побыстрее оказаться на месте.
Глеб нахмурился и замолчал. Наверное, он долго подбирал самые колкие слова, чтобы ужалить меня больнее. Что-что, а обиды мой муж не забывал никогда. Нашу вчерашнюю ссору тоже старательно положил на полочку будущих отмщений.
— Для тебя все это ничего не значит, — наконец выдавил он. – Может, ты вообще не хочешь детей?
Я чуть не задохнулась от обиды. И это он говорит мне, столько лет обивающей порог Комиссии по евгенике, терпящей боль в медицинских кабинетах!
— Или ты от меня детей не хочешь? А?
— Глеб, хватит говорить ерунду.
Но он еще не все сказал и продолжал буравить меня едкими заготовками.
— Конечно, есть кандидатуры более подходящие. Вот, например, господин Феликс, побогаче меня, ученый, начальник к тому же. Я уже надоел… жизнь большая, нужно успеть все… и всех.
— Замолкни! Слышишь, заткнись! – вырвалось у меня. В тот момент я готова была растерзать Глеба на мелкие кусочки. Он измучил меня ревностью. Вокруг него существовали только соперники и враги.
Похоже, он не ожидал от меня таких слов. Я и сама от себя такого не ожидала – привыкла во всем ему потакать, молчать и подчиняться. Он хмыкнул, скривил презрительную ухмылку и уставился на дорогу.
Мы прибыли на собрание за полчаса до начала. Не разговаривая друг с другом, нашли места в третьем ряду, прямо у огромного монитора, который занимал чуть ли не половину просторного зала. Все вокруг суетились, нарядные, улыбающиеся, теребили в руках розовые конвертики. Казалось, сейчас на высокий подиум к трибуне, светящейся ультрафиолетом, выйдет человек в смокинге и объявит номинации на Оскар.
Наконец, все уселись, раздался предупредительный сигнал. На огромном мониторе засияли милые личики малышей и счастливые улыбки женщин. Зал заполнила приятная музыка, вперемешку с заливистым детским смехом. От этой заставки по телу каждый раз бежали мурашки, и волнение переполняло до краев. Хотя бы ради этого стоило приходить на собрания.
Под общие аплодисменты на подиум вышел постоянный ведущий. Он уверенным шагом подошел к трибуне и объявил:
— Добрый вечер! Приветствуем на юбилейном, сто пятидесятом собрании Комиссии по евгенике! Возможно, сегодня настал именно ваш час! Итак, внимание на экран!
Я все время думала, ну зачем он говорит эту последнюю фразу, да еще так торжественно: «Внимание на экран!». На монитор трудно не обращать внимания, тем более что сам «конферансье» на фоне светящейся громадины выглядел жалкой козявкой в смокинге.
На мониторе появился довольно известный человек – главный специалист по евгенике Андриана Майер. Она улыбалась неподражаемой улыбкой, а я неизменно смотрела ей в рот и думала, что на этом мониторе один ее зуб больше, чем моя голова.
Андриана поприветствовала всех и торжественно объявила:
— Мы верим, что в этом зале собрались достойные члены нашего общества, способные воспитать новое поколение в лучших традициях патриотизма и ответственности! — пафос просто пер из Андрианы, но жутко не шел ее смазливому личику. — Мы надеемся, что каждый в этом зале понимает, какую ответственность на себя берет. Только от вас зависит будущее нашего государства. Правительство гарантирует вам помощь и полное обеспечение!
В тот самый момент, когда огромная, светящаяся Андриана произносила преисполненную глубокого патриотизма речь, я любила разглядывать лица сидящих в зале: завороженные, с приоткрытыми ртами, они немигающими глазами смотрели прямо перед собой и, кажется, не дышали от благоговения. Как будто к ним, на землю спустился бог и несет истину, ценнее и выше которой нет и быть не может. Удивительно, и как может вызывать трепет эта выученная наизусть речь? Заезженная пластинка. Меня поражал только размер Андрианы. Каждый раз после этих собраний мне еще долго снились кошмары, как будто она смотрит прямо на меня и кричит: «Ты не достойна иметь ребенка! Ты прячешь в подвале старуху!», — откуда-то появлялась такая же огромная рука с аккуратным маникюром, хватала меня и выбрасывала вон из зала под общие аплодисменты. А я плакала от обиды и страха, пока не просыпалась от собственных всхлипываний.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
