Хидинглей глубокомысленно покуривал свою сигару.
– У нас в Бостоне, на Бэк-Бей, стоит старый безобразный дом, – начал он медленно и рассудительно, – этот дом портит положительно весь вид. Он весь наполовину сгнил и развалился, ставни беспомощно висят, сад совершенно заглох, – но я, право, не знаю, вправе ли соседи ворваться в этот сад и этот дом, начать хозяйничать в нем по своему усмотрению и наводить свои порядки!
– Вы думаете, что они не имели бы на то права, даже если бы этот дом горел? – спросил полковник.
– Ну, этого, кажется, не предусмотрено в доктрине Монроэ, полковник! – ответил, улыбаясь, молодой американец, вставая со стула. Оба англичанина также поднялись со своих мест.
– Тем не менее, это какой-то странный каприз судьбы, – заметил Сесиль Броун, – что ей было угодно послать людей с маленького, затерявшегося среди Атлантического океана острова управлять Страною фараонов. Но можно сказать почти с уверенностью, что мы пройдем, не оставив здесь, то есть в истории этой страны, никакого следа, потому что у нас, англосаксов, не в обычае запечатлевать свои подвиги на скалах в назидание грядущим векам. И я готов поручиться, что с течением веков остатки нашей системы дренажа Каира будут нашим прочнейшим памятником в этой стране, если только они тысячу лет спустя не будут приписаны работам какого-нибудь из царей гиксосов. Однако, вон наши вернулись уже с прогулки по берегу!
Действительно, снизу доносился мелодичный голос миссис Бельмонт и глубокий бас ее супруга. Мистер Стюарт спорил из-за нескольких пиастров с бойким и задорным погонщиком мулов, а остальные его компаньоны пытались уладить их спор. Затем трое наших собственников встретили вернувшихся у трапа; все обменялись прощальными приветствиями и разошлись по своим каютам. И вскоре маленький «Короско», безмолвный и неподвижный, чернея в густом сумраке тени, которую кидал на реку высокий берег Хальфы, как будто тоже погрузился в сон.
Глава 3
«Стоппа! Бакка!» (Стоп, назад!) – крикнул туземец-лоцман английскому механику «Короско» в тот момент, когда маленький пароходик врезался носом в коричневый береговой ил, а течение прибило его так, что он стал вдоль берега. Длинный мостик был перекинут, и шесть человек рослых солдат в небесно-голубых мундирах Суданского регулярного корпуса, которые предназначались для эскорта туристов, ровным, мерным шагом сошли на берег; они смотрелись бравыми молодцами, и прямые, стройные фигуры их красиво выделялись на ослепительно ярком фоне утреннего неба.
На высоком берегу, вдоль самой кручи, выстроили ряд оседланных осликов, приготовленных для туристов, а в воздухе висел неумолчный гомон крикливых, разноголосых черномазых мальчуганов-погонщиков; каждый из них своим гортанным пронзительным голосом выкрикивал достоинства своего животного, всячески пороча осла своего товарища.
– Как жали что ваша супруга не едет с нами, Бельмонт! – заметил полковник Кочрейн.
– Я боюсь, что она схватила легонький солнечный удар вчера, у нее страшная головная боль!
– Я хотела остаться, чтобы она не была одна, – сказала сердобольная и самоотверженная мисс Адамс, – но узнала, что миссис Шлезингер отказалась участвовать в поездке из опасения, что она будет слишком утомительна для ее ребенка, следовательно, миссис Бельмонт не будет одна!
– Вы очень добры, мисс Адамс, но жена моя, вероятно, не успеет соскучиться; ведь часам к двум мы будем уже здесь! – сказал ирландский фрейшютц.
– Почему вы так думаете?
– Хотя бы уже потому, что мы не берем с собой никакой провизии, а я надеюсь, что наш проводник не задался целью заставить нас умереть с голода!
– Будем надеяться, – отозвался полковник. – Эта пустыня обладает замечательным свойством придавать особый вкус и прелесть даже самому скверному вину; наглотавшись пыли, всегда бываешь особенно рад проглотить что-нибудь получше этого!
– Высокоуважаемые леди и джентльмены! – провозгласил обычным торжественным и звучным голосом Мансур, драгоман и проводник. – Мы должны выступить в путь немедленно, чтобы вернутся до полуденного жара, который здесь в пустыне совершенно нестерпим. Советую вам, господа, вооружится вуалями, синими, или, лучше, зелеными, потому что свет ослепительно ярок для глаз. Вам, мистер Стюарт, я приготовил отменного, призового осла, которого мы всегда приберегаем для людей особенно полновесных. Так-с… теперь, высокоуважаемые леди и джентльмены, прошу сходить на берег!
Все стали, одни за другими, спускаться с мостика и затем выбираться на крутой, высоко вздымавшийся берег. Впереди всех выступал Стефенс, тонкий, сухопарый, обстоятельный даже в походе, с неразлучным «Бэдекером» в ярко-пунцовом переплете под мышкой. Он любезно предложил одну руку мисс Адамс, а другую ее прелестной племяннице, чтобы помочь им взобраться, при этом книга выскользнула у него из-под руки и полетела вниз, под ноги следующей пары, при громком детском смехе мисс Сади. Полковник Кочрейн любезно подобрал книгу, которую у него взяла Сади и, прижимая ее к груди, уверяла, что донесет ее более благополучно до верха, чем ее «законный» владелец. За полковником, рядом с которым горделиво выступил Бельмонт, следовал медлительный и равнодушный ко всему молодой дипломат, а за ним тучный священнослужитель и, наконец, стройный, легкий и сильный Хидинглей и добродушный, болтливый Фардэ, который заметил:
– Как видите, мы сегодня с эскортом!
– Да, я уж это заметил!
– Псс!.. – воскликнул француз, вскидывая вверх руки комическим жестом. – Это все равно, что брать эскорт от Парижа до Версаля! Все это та же комедия, mon ami! Она, конечно, никого не проведет, но это входит в состав программы. К чему эти бедняги солдаты, а? – обратился он к Мансуру.
Так как роль драгомана состояла в том, чтобы угождать всем и каждому, то осторожно, оглянувшись кругом и убедившись, что никого из англичан нет поблизости, он отвечал:
– Это смешно, но что вы хотите, таково официальное предписание египетского правительства.
– Египетского! Скажите лучше английского, исключительно английского!
Забавно выглядела эта пестрая кавалькада: люди, никогда не садившиеся верхом, принуждены здесь взгромоздиться на ослов; когда эти ослы пустятся вскачь (а нильская кавалерия мчится во весь опор), такую забавную картину с развевающимися по ветру длинными вуалями, разнообразными, неуклюже болтающимися в седле фигурами туристов, размахиванием рук и непроизвольным мотанием голов, – трудно увидеть еще где-либо. Бельмонт, прямой, как шест, на маленьком беленьком ослике, махал шляпой в воздухе, посылая прощальный привет жене, поднявшейся на палубу, чтобы проводить его. Кочрейн, соблюдая строго кавалерийскую посадку, ехал подле него, немного позади ехал Сесиль Броун с такой физиономией, словно он считал пустыню едва ли приличным местом для себя, да и вообще сомневался даже насчет добропорядочности целого мира. Позади них тянулись остальные. Подле каждого бежал черномазый крикливый мальчишка, подымая целые облака пыли своими босыми ногами.
– Право, как все это восхитительно и прекрасно! – весело воскликнула Сади. – Мой осел бежит, как на роликах, а седло у меня покойное, точно люлька. И посмотришь – как красивы, как кокетливы эти украшения на уздечке! Нет, право, вы должны написать «memo, re осленок», мистер Стефенс! – шутила девушка.
Стефенс смотрел на оживленное детское личико своей прелестной спутницы, приветливо улыбавшееся ему из-под кокетливой соломенной шляпки, и ему хотелось сказать ей так же искренно и просто, как всегда говорила она, что она восхитительна и прекрасна, – но его смущал страх, что он может обидеть этим, прогневать ее своими словами и испортить их милую дружбу, которою он так дорожил. И вместо того искреннего признания он только улыбнулся ей и сказал:
– Вы, кажется, особенно счастливы сегодня?
– Да кто бы не был счастлив и доволен на моем месте, вдыхая в себя этот чистый вольный воздух, видя над головой своей это чудное голубое небо, а кругом этот искрящийся желтый песок, сидя на превосходном животном, кротком и послушном! У меня всё есть, чтобы быть и чувствовать себя счастливой! – сказала она.
– Всё? – переспросил Стефенс.
– Все, что мне требуется в данный момент для моего счастья!
– Мне кажется, что вы еще ни разу не испытали, что значит чувствовать себя несчастной!
– О нет, я иногда чувствую себя ужасно несчастной, бывало я плакала целыми днями, когда была еще в Смис-колледже, и другие девушки просто до бешенства доходили, желая узнать причину моей горести, тогда как, в сущности, я сама не знала никакой причины. Вы знаете, иногда находит на человека Бог весть отчего беспричинная тоска, словно всё кругом вдруг затянет черной пеленой, и хочешь не хочешь – а ты чувствуешь себя глубоко несчастной, хотя и не понимаешь, не можешь дать себе отчета, в чем именно состоит твое горе!
