Я знал, что на планете есть вода. Два пресноводных океана снабжались талой водой рек, стекавших со снежных вершин четырех хребтов. Литература свидетельствовала: вода эта скверно пахла, а на вкус была еще хуже, однако пить ее все-таки разрешалось. Я не имел ни малейшего представления о том, водится ли в этих водоемах рыба, однако допускал подобную возможность. Добравшись до звезд, мы смогли уяснить себе одну вещь: жизнь не только принимает самые странные обличья, но и возникает в самых неожиданных местах.
Согласно имевшейся у меня карте, я находился в четырех милях от места сражения, а значит, от оружейного склада. Я следовал путем, который прошла наша диверсионная группа. Корабль опустился на дальней стороне планеты, тысячах в трех миль отсюда, а потом под покровом ночи скоростной аэрокар доставил бойцов в это место, хотя последние несколько миль им пришлось пройти пешком.
Я поискал было взглядом следы лагеря, однако тут же сообразил: тайная диверсионная группа не станет разбивать бивак под носом у противника, но продолжит свой путь, стараясь, чтобы ее не заметили.
Почва оказалась ровной, трава невысокой, так что я шел и шел, пока наконец не достиг своей цели. Там, где прежде находился склад амуниции, зияла воронка метров 500 в окружности и глубиной примерно 15. Экипажи спасательных кораблей обеих сторон явным образом не имели возможности одновременно позаботиться о живых и погибших, и кое-где виднелись скелеты людей и патрукан, дочиста обглоданные мелкими животными и насекомыми. Кости патрукан отливали сине-зеленым — я так и не понял почему.
Я обошел место сражения и решил, что выбрали его весьма неудачно: абсолютно негде укрыться. Ночная атака не давала никаких преимуществ: если патрукане располагали сверхсветовыми кораблями и импульсными пушками, уж в устройствах ночного видения, способных превратить ночь в день, у них точно не было недостатка. Помню, как однажды подростком я стоял на верху Кладбищенского Гребня,[2] гадая, каким образом Пикетту удалось провести своих людей вверх по длинному и голому склону, где солдаты были как на ладони. Позиция на Никите казалась ничуть не лучше.
Я вернулся к не дававшей покоя мысли: как уцелевшие в такой переделке люди могли столь пренебрежительно относиться к собственной жизни? Скорее, им надлежало благодарить судьбу и праздновать каждый выпавший на их долю послевоенный день.
Такими были мои первые впечатления. А потом я принялся обследовать местность с точки зрения военного. Диверсантам не следовало слишком приближаться к складу: во-первых, неизвестно, что там хранят, а во-вторых, неясно, какой силы взрыв прогремит. И поскольку уцелевшие после взрыва враги могут перестрелять твой отряд, следует окружить склад по возможности плотным кольцом, чтобы успеть застрелить всякого патруканина, который вывалится из огненного ада. Поперечник воронки в итоге достигал четверти мили, поэтому людей следовало расставить мили за полторы до ее края, а может, и подальше, если учитывать точность патруканского оружия. Скажем, мили за две…
Я вновь оглядел местность. При минимальном удалении от склада на одну милю и промежутке между бойцами более четверти мили, все наши солдаты оказались в одиночестве. А раненый первым делом ищет путь к безопасности, он хочет просто уйти подальше от места сражения, он не будет искать своих товарищей.
После, оказавшись в безопасности, не зная, уцелел ли кто-нибудь из врагов, ты по-настоящему ощущаешь, насколько болезненна рана, — если только пребываешь в состоянии, позволяющем оценить это, — а уж на поиски своих спутников ты отправишься в последнюю очередь.
Значит, все пятеро оставались в одиночестве до прибытия спасательной команды, а она появилась не ранее чем через пару недель. Итак, располагали ли наши люди недельным запасом еды и питья? Если нет, то могли ли они найти себе пропитание на этой планете? Потом, имелись ли у них при себе лекарства? Насколько тяжелые раны они получили и каким образом сумели выжить? Я не знал ответов на эти вопросы, однако у меня оставалось целых десять дней, чтобы найти их.
«Всего десять, — напомнил я себе, — ведь вопросы эти составляют первую и самую легкую часть загадки».
Солнце начинало клониться к закату — продолжительность дня на планете составляла 19 земных часов, — и я решил, пока еще светло, разбить лагерь. Достав из мешка свой стационарный пузырь, я произнес активировавшие его кодовые слова, и по прошествии нескольких секунд место моего будущего ночлега обрело облик куба со стороной два метра, после чего я забросил туда рюкзак, вытащив из него сперва несколько рационов. Приказав двери закрыться, я собрал несколько сучьев, сложил их пирамидкой и поджег лазерным пистолетом, а затем кинул в самое пламя три часовых рациона. Они выкатятся из огня, когда полностью пропекутся. Я решил съесть их, не запивая ни водой, ни пивом, поскольку не собирался справиться со всеми запасами питья за семь или восемь дней и после этого обратиться к услугам ближайшей речки.
Я осмотрел пустынную местность, пытаясь понять, почему разумная жизнь не укоренилась на этой планете, как случилось на многих сотнях подобных миров. Природа всегда находила причину наделить мозгами один или пару местных видов, сколь бы странным ни оказывался их облик. Однако на Никите следов разума обнаружено не было. И если патрукане упоминали о существовании на планете достаточно крупных животных, наш диверсионный отряд так и не увидел никого, кроме совсем мелких, похожих на мышей зверьков, попадавшихся по дороге и мне. Военные решили, что хищники были крайне осторожны: увидев аэрокар или людей, они предпочитали держаться подальше.
Думаю, тогда поторопились с ответами. Пятерых тяжело раненных разбросало по этой местности в таком состоянии, что они едва ли могли позаботиться о себе и тем не менее благополучно протянули до прилета спасательного корабля. Отсюда следовало, что крупные хищники здесь не водятся. Однако и с этим выводом я решил не торопиться: в условиях слабого тяготения животные становятся крупнее, а не мельче.
Подождем. Утро вечера мудренее. Обитатели Никиты не имеют никакого отношения к причине моего прилета на планету, а кроме того, я ни в малейшей мере не собираюсь гоняться за крупным зверьем по темным кустам и рощам.
Тут мои рационы стали по очереди восклицать «готов!», выкатываться к моим ногам и раскрываться.
Начав с эрзац-мяса, я прикончил упаковку и перешел к фальшивому картофелю. Разделавшись с этим блюдом, я понял, что сыт, и приказал третьему рациону закрыться.
— Меня можно съесть в течение 16 стандартных часов, — напомнил тот.— После этого я самоуничтожусь, чтобы ты не мог отравиться. Самоуничтожение произойдет бесшумно и не будет сопровождаться внешними проявлениями, так что в этот момент меня можно даже держать в руке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
