Затем человек рассказал, что у него была хорошая работа, он открыл довольно успешное предприятие, купил неплохую квартиру. Вложил все свои сбережения в акции предприятия, занимавшегося недвижимостью, чтобы его дети получили работу получше, чем была у него, и купили квартиры попросторнее, и не ложились бы спать в изнеможении, считая гроши с калькулятором в руках. Потому что родители должны подставлять плечо. Сидя на плечах у родителей, маленькие дети открывают для себя мир. Когда они подрастают, то, стоя на плечах у родителей, они могут дотянуться до облаков. Они могут уткнуться в плечо, если стоят перед выбором и сомневаются. Они верят нам, и это непосильная ответственность, ведь они не понимают, что мы сами ничего не знаем об этом мире. Поэтому человек на мосту так и сделал: притворился, что что-то знает. Знает, почему какашки коричневые, что происходит после смерти и почему белые медведи не едят пингвинов. Дети выросли. Иногда он на мгновение забывал об этом и пытался взять их за руки. Господи, как они этого стыдились. Он тоже. Трудно объяснить двенадцатилетнему человеку, что, когда он был маленьким и ты шел слишком быстро, а он догонял тебя и брал за руку, это были счастливейшие моменты твоей жизни. Его мягкие пальчики в твоей ладони. Он пока что не знал, что ты лузер.
Человек на мосту притворялся – во всем. Финансовые эксперты пообещали, что акции этого предприятия – надежное капиталовложение, ведь все знают, что недвижимость не падает в цене. И все же она упала.
Случился финансовый кризис, банк в Нью-Йорке обанкротился, а человек в маленьком городке на другом конце потерял все, что имел. После беседы со своим адвокатом в окне своего офиса он увидел мост. Дело было рано утром, было необычайно тепло для того времени года, но моросил дождь. Человек как ни в чем не бывало отвез в школу детей. Сделал вид, что все в порядке. Шепнул им на ухо «люблю», и сердце его разрывалось, когда они закатывали глаза. Затем он поехал к реке. Припарковался в запрещенном месте, оставив ключ зажигания в замке, вышел на мост и забрался на парапет.
Все это он рассказал подростку, и тот понял, что теперь все наладится. Потому что, если человек на мосту тратит время на то, чтобы рассказать незнакомому мальчику о том, как любит своих детей, ясно, что прыгать он не собирается.
И тут он прыгнул.
Глава 11
Десять лет спустя молодой полицейский стоял у двери кабинета для допросов. Его отец сидел внутри и допрашивал риелтора. Мама была права: им не надо работать вместе, будут сплошные ссоры. А он ее, как всегда, не послушал. Иногда мама, уставшая или после двух бокалов вина, смотрела на сына и, забывшись, говорила: «Бывают дни, дружок, когда мне кажется, что ты до сих пор стоишь на мосту и пытаешься спасти того человека, хотя это было невозможно ни тогда, ни сейчас». Может, все и так, у него не хватает сил думать об этом. Десять лет спустя его по-прежнему мучает один и тот же ночной кошмар. После Высшей школы полиции, экзаменов, смены за сменой, бессонных ночей, работы в участке, за которую он получил много похвал, но только не от собственного отца; и после новых бессонных ночей и такого количества работы, что он начал ненавидеть свободное время, после утренних променадов на подкашивающихся ногах он возвращался домой к стопке неоплаченных счетов в прихожей, к пустой постели, снотворному, алкоголю. Когда ночью было особенно невыносимо, он отправлялся на пробежку и бежал в темноте милю за милей, в холоде и тишине, все быстрей и быстрей стуча подошвами по асфальту, не имея ни определенного направления, ни цели. Большинство мужчин бегают на манер охотников, а он мчался, как добыча. Вымотанный, он наконец возвращался домой, шел на работу, и все начиналось заново. Иногда, для того чтобы заснуть, хватало пары стаканов виски, а по утрам – холодного душа, чтобы проснуться. В промежутках он делал все, что угодно, лишь бы окунуться в бесчувствие. Слезы застревали где-то в груди, по дороге к горлу и слезным каналам. И всякий раз – тот же кошмар. Ветер, треплющий куртку, скрип подошвы о парапет, мальчишеский крик, разносящийся над водой, в котором не ощущаешь и не узнаешь собственного голоса. Еле слышный, тонущий в потрясенном сознании, звучащий в ушах до сих пор.
Сегодня он первым вошел в квартиру, после того как оттуда вышли заложники и послышался выстрел. Первым забежал внутрь, ступил на пропитавшийся кровью ковер и распахнул балконную дверь. Постоял там, в отчаянии глядя по ту сторону перил, потому что при всей кажущейся нелогичности его главным опасением и первой мыслью было закричать: «Он тоже прыгнул!» Но внизу ничего не было, только журналисты и любопытные соседи, смотрящие на него в телефоны. Грабитель бесследно исчез, и полицейский в растерянности стоял на балконе. Оттуда был виден тот самый мост. А теперь полицейский стоял в коридоре своего участка, не в силах заставить себя отмыть ботинки от крови.
Глава 12
Воздух с рокотом перекатывался в горле старого полицейского, словно тяжелую мебель двигали по неровному полу. Он дышал носом, и дыхание эхом отдавалось в горле. В определенном возрасте и при определенном весе дыхание тоже становится тяжелее. Старый полицейский смущенно взглянул на агента.
– Понимаете, мой коллега… это мой сын.
– О! – кивнула риелтор, будто бы хотела сказать, что у нее тоже есть дети, а если и нет, то она читала про них в руководстве для риелторов. И что она предпочитает тех, что играют в игрушки натуральной расцветки, потому что она ко всему подходит.
– Моя жена говорила, что нам не надо работать вместе, – признался полицейский.
– Понимаю, – соврала риелтор.
– Она упрекала меня в гиперопеке. Что я как те пингвины, которые высиживают камень вместо яйца, потому что не могут смириться с мыслью, что яйца больше нет. Она считала, что мы не можем защитить своих детей от жизни, потому что от жизни защитить невозможно.
Риелтор снова собралась сделать вид, что все понимает, но вместо этого выпалила:
– Что вы имеете в виду?
Старый полицейский покраснел.
– Я не хотел… н-да, глупо, конечно, все это говорить вам, но я не хотел, чтобы мой сын стал полицейским. Он для этого слишком чувствительный. Слишком… хороший. Понимаете? Десять лет назад он забежал на мост, чтобы отговорить человека, стоящего на парапете, прыгать. Он сделал все, что мог, ВСЕ, что было в его силах! Но человек все равно прыгнул. Понимаете, каково было сыну после такого? Он… он всегда хотел всех спасти. Я думал, после того случая он расхочет быть полицейским, но вышло наоборот. Он захотел этого больше, чем когда бы то ни было. Потому что ему необходимо спасать людей. Даже если это преступники.
Риелтор затаила дыхание.
– Вы про грабителя?
Старый полицейский кивнул:
– Да. Когда мы вошли, вся квартира была в крови. Мой сын говорит, что, если мы вовремя его не найдем, он умрет.
Под ресницами старого полицейского пульсировала такая печаль, что риелтор поняла: для него это очень серьезно. Он поскреб ногтями по столешнице и вымученно добавил:
– Хочу напомнить вам: все, что вы говорите на допросе, записывается на диктофон.
– Принято, – заверила риелтор.
– Важно, чтобы вы это понимали. Все, о чем мы говорим, записывается в протокол и может быть прочитано моими коллегами, – настаивал старый полицейский.
– Все могут прочитать. Я вас услышала.
Старый полицейский аккуратно развернул смятый листок, оставленный молодым. Это был рисунок, сделанный либо очень одаренным, либо абсолютно бездарным ребенком – в зависимости от возраста. Рисунок изображал трех животных.
– Вам знаком этот рисунок? Мы нашли его на лестнице.
– Мне очень жаль, – ответила риелтор, и, судя по ее виду, не соврала.
Старый полицейский выдавил подобие улыбки:
– Мои коллеги утверждают, что на рисунке изображены обезьяна, лягушка и лошадь. Но я думаю, что это не лошадь, а жираф. Ведь она без хвоста! А у жирафов хвоста как раз и нет! Да, пожалуй, это самый что ни на есть жираф.
