по мячу.
В этот людской водоворот, плескавшейся буйством эмоций, Антонина окунулась, как только ступила на привокзальную площадь. Он захватил, закрутил ее и вынес в сквер перед авиационным институтом. Искать, где находится приемная комиссия, ей не пришлось, к двери вела огромная очередь. Выстояв несколько часов, Антонина наконец пробилась к секретарю. В первое мгновение у нее не нашлось слов, когда она услышала, что на одно место студента приходится 18 абитуриентов. Она, было, потянулась забрать документы, но ее руку остановил секретарь приемной комиссии. Что-то в худенькой большеглазой провинциалке тронуло его суровое сердце, он предложил не отчаиваться и попытать счастья.
Антонина осталась, поселилась в общежитии, нашла поддержку у старшекурсниц; среди них оказалась землячка, и вместе с ней занялась подготовкой к экзаменам. Первый пришелся на субботу. День выдался необычайно жарким. На небе не было ни облачка. Солнце палило немилосердно. Под его жгучими лучами начинал плавиться асфальт, железные крыши домов раскалялись, как сковородки, а воздух обжигал дыхание. В зыбком мареве столица Украины напоминала сюрреалистические пейзажи с полотен знаменитого испанца Сальвадора Дали.
В лекционных залах и учебных аудиториях Киевского авиационного института гражданского воздушного флота преподаватели и абитуриенты, истекая потом, ловили малейшее дуновение ветерка. Кандидат физико-математических наук Марк Соломонович Шун, подставив лицо под упругую струю живительного воздуха надсадно гудевшего вентилятора, попыхивал папиросой «Беломор» и скользил нетерпеливым взглядом по портретам великих ученых: математиков, физиков и напряженным лицам пяти абитуриентов. Они, сосредоточенно поскрипывая перьями ручек, готовились к ответам на экзаменационные вопросы. Шун смахнул платком бисеринки пота с лица, посмотрел на часы; истекли положенные на подготовку тридцать минут, пыхнул папиросой и спросил:
— Кто смелый и готов отвечать первым?
Абитуриенты переглянулись, никто не решался встать.
Шун хмыкнул, провел рукой по окладистой черной, как сажа, бороде и с улыбкой произнес:
— Если вас пугает мое прозвище Бармалей, то самому отважному даю полбалла за смелость.
Под худенькой большеглазой девушкой скрипнул стул, она поднялась и дрогнувшим голосом произнесла:
— Разрешите мне, Марк Соломонович? Шун прошелся по ней любопытным взглядом и спросил:
— Фамилия?
— Хрипливая, — представилась она. Он обратился к экзаменационной ведомости и уточнил:
— Антонина?
— Да.
— Ну что, Антонина, полбалла за храбрость ты уже заработала, — напомнил Шун о своем обещании и кивнул на стул перед собой.
Антонина подала листы с ответами, они были исписаны каллиграфическим почерком.
Шун прошелся по ним внимательным взглядом, покачал головой и отметил:
— Ну что я тебе скажу, с таким блестящим почерком ты далеко пойдешь.
Антонина зарделась и призналась:
— Я еще спешила, товарищ преподаватель.
— Ну тогда мне ничего другого не остается, как прибавить еще полбалла за почерк, — проявил великодушие Шун, провел рукой по бороде и затем сурово сказал: — А теперь будем искать блеск твоего ума, Антонина.
Перо его ручки хищно нацелилось на формулы и расчеты, но так и не коснулось и задержалось только на последнем уравнении. Хмыкнув, Шун покачал головой и с сомнением произнес:
— Х-м, даже не знаю, Антонина, какую тебе поставить оценку.
— Что-то не так, товарищ преподаватель? Вы же не сделали ни одного замечания?! — растерялась она.
— Ты где взяла этакое решение уравнения? — допытывался Шун.
— Ну… как-то само собой в голову пришло.
— Вот так просто и пришло? Как академику Ляпунову?
— Вы что, не верите, товарищ преподаватель?
— Верю, однако червь сомнения гложет.
— Но это правда! Честное комсомольское! Клянусь! — вспыхнула Антонина.
— Ну если только комсомольское, — голос Шуна потеплел и, обратив взгляд на портрет Ляпунова, он с улыбкой произнес: — Ничего не поделаешь, Александр Михайлович, придется ставить пять с сиянием.
Антонина зарделась от похвалы. Еще бы! Она удостоилась похвалы самого Марка Соломоновича — живой легенды института.
— Слов нет, ты молодчина, Антонина! — признал Шун, взял экзаменационную ведомость, вывел жирную пятерку в ореоле из шести лучей и заявил: — Теперь, Антонина, можно смело выходить замуж.
Она смешалась и не знала, куда себя девать под взглядами четверых абитуриентов.
Подмигнув, Шун заметил:
— Только смотри, Антонина, чтобы муж не оказался бухгалтером, его даже со светлой головой не проведешь.
— Я…я, — от радости у нее не нашлось слов.
Как на крыльях Антонина вылетела из аудитории и оказалась в объятиях подруг. Оставшиеся экзамены она сдала на хорошо, отлично и по общему итогу была зачислена на первый курс института. Радость от поступления омрачало отсутствие денег, домой ехать было не на что, а жить впроголодь уже не оставалось сил, и здесь на помощь пришли новые друзья.
«…стали съезжаться сокурсники, они меня поддержали, полуголодную пигалицу, которая поступила в институт»[6].
У Леонида Георгиевича, так же как и у Антонины Григорьевны, после окончания школы не возникало сомнений, что надо продолжать учебу в вузе. И он, паренек из сельской глубинки, набравшись смелости, отправился покорять столицу — Москву, надеясь осуществить свою заветную мечту: стать кадровым военным — офицером Красной армии. Как оказалось, не боги обжигают горшки, Леониду Георгиевичу удалось поступить в один из самых престижных военных вузов — академию связи. Во время учебы он и сокурсники не были обделены заботой государства. Она тронула Леонида Георгиевича до глубины души.
«…как окончившего школу с отличием, меня приняли в Академию, дали бесплатное место в общежитии и стипендию — 150 рублей. Этих денег хватало на скромное, порой полуголодное, но в целом безбедное существование <…>
Я был поражен щедростью государства и дал себе слово оправдать доверие. С рвением и усердием я набросился на выданные учебники<…>»[7].
Будущим защитникам Отечества государство отдавало последнее, и тому были причины. На календаре был 1939 год, на западных и восточных рубежах СССР все чаще вспыхивали зловещие всполохи грядущей войны.
Поражение японских войск, которое они потерпели в мае-сентябре 1939 года в боях с частями Красной армии и армией Монголии на реке Халхин-Гол и озере Хасан, не отрезвило политиков и военных в Токио. Они продолжали вынашивать замыслы захвата советского Дальнего Востока, Восточной Сибири. С
