— У одного — контузия, у другого осколком зацепило ногу. Сражаться могут, — сообщил Иванов.
— А сам ты как, с нами или в Черновцы?
— Пока с вами, до особого распоряжения.
— Приказать тебе, Леонид, я не могу, но попрошу на время заменить политрука комендатуры Мешкова, пока из отряда не пришлют ему замену.
— А с ним что?! — в один голос воскликнули Иванов и Базылев.
— Убило! Прямым попаданием снаряда — глухо произнес Алексеев.
— Как?.. Я полчаса назад видел его живым и невредимым! — не мог поверить Базылев.
— Это война, Леня, — с ожесточением произнес Алексеев и, поиграв желваками на скулах, склонился над картой-схемой обороны заставы.
На стыке центра и левого фланга линию обороны в районе шоссе пронзали жирные красные стрелы. Он ткнул карандашом в это место и объявил:
— За последние два часа они трижды атаковали на данном направлении. Следующую атаку, я думаю, надо ждать здесь.
— Понятно! Гады, хотят прорваться по шоссе, чтобы отрезать нас от погранотряда! — заключил Базылев.
— Правильно мыслишь, Леня! Поэтому сделай все возможное и невозможное, но не дай пройти противнику! — потребовал Алексеев.
— Есть! — принял к исполнению Базылев и посетовал: — Мне бы гранат подбросить, а то как кот наплакал.
— Будут тебе гранаты, будет тебе и пулемет, — пообещал Алексеев и обратился Мордвинову: — Миша, весь резерв гранат и пулеметный расчет Скляра передашь Лене!
— Есть передать! — принял к исполнению Мордвинов и, помявшись, спросил: — А я с чем тогда останусь?! С чем, Кирилл Григорьевич?!
— Не переживай, Миша! Будет с чем, — заверил Алексеев и поинтересовался: — Ты лучше скажи, сколько у нас лошадей осталось?
— Десять или одиннадцать, точно не скажу. А что?
— Сажаешь на них отделение Беляева и скрытно проникаешь на сторону противника по нашему левому флангу.
— Понял. А дальше что? — уточнил Мордвинов.
— Как только они попрут на Базылева на стыке левого фланга и центра нашей обороны, ты ударишь им в тыл. Задача ясна?
— Так точно! — подтвердил Мордвинов, не удержался и проворчал: — С карабинами много не навоюешь.
— А кто сказал, что с карабинами. Я снимаю со своего участка расчет Дроздова и передаю тебе.
— Кирилл Григорьевич, может, не стоит так оголять центр. Давай я отдам мой пулеметный расчет, — предложил Иванов.
— Справлюсь, Леонид. У меня остается дот с Никитиным и Шередягой. А эти ребята свое дело знают. Тем более они к местности хорошо пристрелялись. Так что силенок на моем участке хватит, — отказался от помощи Алексеев.
— Кирилл Григорьевич, разрешите вопрос, — обратился Мордвинов.
— Слушаю тебя, Миша.
— А что слышно про то, когда Красная армия ударит?
Алексеев прокашлялся и, потупив взгляд, сказал в сторону.
— Сейчас идет перегруппировка ее частей. Сегодня-завтра, а возможно, в ближайшие часы она нанесет сокрушительный… — последние слова Алексеева заглушил взрыв артиллерийского снаряда.
Он разорвался в нескольких десятках метров от КП. Под ногами пограничников и Иванова земля заходила ходуном, над головой жалобно затрещали бревна перекрытия.
— По местам, товарищи! Ни шагу назад! — приказал Алексеев, бросился к стереотрубе и приник к окулярам. Из леса показалась густая цепь вражеской пехоты. Над полем боя зазвучал злобный лай автоматов и пулеметов.
Рассредоточившись по позиции, пограничники продолжали стойко держать оборону. Безуспешные атаки румын, видимо, вывели из себя немцев, и они бросили им в подкрепление до батальона пехоты. На пятые сутки боев им удалось блокировать дзот, где держал оборону пулеметный расчет Николая Никитина и Алексея Шередяги. Они отстреливались до последнего патрона, когда те закончились, пустили в ход гранаты, а затем вступили в рукопашную. Силы оказались не равны. Истекающие кровью Алексей и Николай попали в плен и подверглись чудовищным пыткам.
Удержать захваченную позицию немцы не смогли. Пограничники нанесли ответный удар, прорвались к доту и вступили в рукопашную схватку. В своей ненависти противники потеряли человеческий облик. Окровавленные, рычащие клубки тел катались по земле, кололи тесаками и штыками, рвали зубами и душили друг друга. Чужая и своя кровь хлестала по лицам и рукам, но они не замечали ее и не чувствовали боли, они жили только одним — уничтожить, убить врага. Не выдержав натиска, те из немцев, кто уцелел в беспощадной схватке, бежали. Пограничники занялись поисками Никитина и Шередяги, и когда обнаружили их обезображенные пытками тела, то ужаснулись. У Николая были выколоты глаза, а лоб и спина сочились кровью пятиконечных звезд. Нелюди-садисты отрезали Алексею нос и уши.
В тот день немцы и румыны больше не решились атаковать позиции пограничников. Ночь прошла без сюрпризов, а с наступлением рассвета бой возобновился. На шестые сутки противник предпринял очередную попытку захватить господствующую высоту — гору Буковинка, обрушил на нее плотный минометный огонь, накрыл расчет пулеметчиков и не замедлил этим воспользоваться, ринулся на штурм позиций пограничников. Все решали секунды. Алексеев не стал медлить, оставив за себя Базылева, вместе с резервом бойцов бросился на помощь товарищам. Это был его последний бой. Заменив пулеметный расчет, он продолжал сдерживать противника, а когда тот прорвался на позицию, вступил с ним в рукопашную схватку и героически погиб.
Потеряв командира, пограничники не дрогнули и продолжали сражаться до 3 июля. За это время они отразили 58 атак противника и не уступили ни пяди своей земли, когда, наконец, поступил приказ занять новый рубеж обороны. Покидая заставу, «алексеевцы» посчитали это решение командования 97-го Черновицкого погранотряда тактическим маневром. Они все еще надеялись, что вот-вот ударит Красная армия, уничтожит врага, и они вернутся обратно. Ни Базылев, ни Иванов, ни их боевые товарищи еще не знали, что пять дней назад пала столица Белоруссии — Минск. В те роковые июльские дни 1941 года никому из них даже в самом чудовищном сне не могло присниться, что фашисты будут стоять под Москвой, что прорвутся к берегам Волги и стиснут в кольце блокады Ленинград, что война продлится бесконечных 1418 дней и ночей, что за будущую Победу придется заплатить страшную цену, отдать жизни 27 миллионов человек.
Тем более такое не могли представить сугубо гражданские лица. У подавляющего большинства из них не возникало сомнений, что в течение нескольких недель «…несокрушимая и легендарная, в боях познавшая радость побед» Красная
