Чумаковъ остановился, оглянулъ молчаливо-внимательную толпу и крикнулъ:
— Вѣрно ли сказываю, атаманы!?
— Вѣрно! Вѣрно! Искони велися оные порядки казацкiе!
— Еще до-прежъ царя Михайлы такъ то было…
— Любо ли, атаманы, оное житье-бытье дѣдово?.. выкрикнулъ Чумаковъ.
— Любо! Ой, любо!..
— Толь житье наше нонѣшнее? Нутка!
Загудѣла толпа — заволновалась, заревѣла.
— Памятуете-ль, атаманы, чтò было по запрошлый годъ въ Яицкѣ? продолжалъ Чумаковъ. Памятуете ли генерала Фреймонова, да сотни побитыхъ, да сотни въ Сибирь погнатыхъ!.. По всему Яицку то аукнулось!
— Туда треклятымъ и дорога! вымолвилъ тихо дѣдъ Архипъ.
Ближайшiе казаки огрызнулись на него.
— Чего брешетъ старый!.. Почто забыли его надысь успокоить.
— Не замай его. Не даромъ онъ дѣдъ Ахрипъ!
— Вѣдомо вамъ тоже, каки нынѣ порядки повели въ Яицкѣ? Какъ дьяковъ московскихъ послѣ бунта прислали туда, да посадили росправу чинить… Чтожъ, атаманы? И намъ посиживать въ спокоѣ да ждать пушки къ себѣ?
— Почто! Не гоже въ спокоѣ быть!..
— Досидишься до лиха!
— Вѣстимо досидишься, атаманы! продолжалъ Чумаковъ… Пора намъ разсудить въ кругу: кàкъ славное казацкое житье-бытье завести на дѣдовъ ладъ? Посудите, порядите, умные, бывалые люди и честные атаманы. На тотъ рядъ и сполохъ битъ, на тотъ конецъ и рѣчь свою я заводилъ!.. Чтò порѣшите — тому и быть! А я слуга мipy!! Чумаковъ слѣзъ въ толпу…
Толпа загудѣла. Всѣ заговорили вдругъ.
— Золотыя твои рѣчи, Чумакъ! сказалъ молодой казакъ изъ ближайшихъ.
— Медъ точешь, молодецъ! прибавилъ другой.
— Ишь загалдѣли… замѣтилъ кто то, оглядываясь на толпу.
— Набрешутъ гораздо, а разсудятъ — что калено желѣзо въ воду ткнуть — одинъ пшикъ!
* * *
Надъ толпой поднялся подсаживаемый молодцами на скамейку старикъ Стратилатъ.
— Гляди, старый вылѣзъ. Слухай дѣдушку…
— Гэй! Атаманы! Возьми угомонъ!
— Гэй! Буде врать то! Аль въ Кieвѣ не слышно! кричали со всѣхъ сторонъ.
Смолкла понемногу толпа. Стратилатъ поклонился всѣмъ и заговорилъ.
— Поведу я рѣчь, дѣтушки, съизначала какъ разуму хватитъ… Вѣдомо всему станичному казачеству, яко мнѣ годовъ много… Кто сказываетъ десятый десятокъ къ концу идетъ, а кто, слышь, завѣряетъ, что давнымъ-де давно вышла пора костямъ твоимъ на упокой. А я молвлю: что успѣю-де, належуся еще въ досталь до суда-то Божьяго… А сколько-де мнѣ годовъ, того я не вѣдаю, и житiю, чтó послалъ мнѣ Господь, счета не велъ, грѣха сего на душу не прiялъ и безумiя въ томъ Богу не далъ…
— А ты не смазывай повозку-то… Время не терпитъ! сказалъ старшина Чика.
— Проселками то не води! Умаешь и себя и кругъ.
— Валяй на прямки, дѣдусь, что кружить-то по пусту!
— Не спѣши, люди православные… Не смазамшись, на дорогѣ сядешь… А безъ пути на прямки скакать, такъ невѣдомо куда прискачешь и придется тебѣ прохожаго человѣка опрашивать: куда-де занесла меня нелегкая и какъ званье мѣсту? И осмѣютъ люди!.. Коня-де умаялъ, а куда прискакалъ не вѣдаетъ.
— Невременное дѣло теперь смѣхоту заводить!
— Не гнѣвитесь, атаманы. Къ тому я о годахъ помянулъ своихъ, чтобъ свѣдали молодцы, сколь многое довелося мнѣ видѣть на вѣку моемъ. Вѣдомо вамъ, что совершилъ я многiе походы. Еще при царѣ бѣломъ Ѳеодорѣ наряжалъ я службу подъ Чигиринъ, будучи еще выросткомъ, и помнится билися мы люто съ туркой; бояринъ Ромодановскiй велъ насъ и двѣ рати разбили и весь край тотъ въ пустоту привели. И въ полтавскомъ побоищѣ по своей охотѣ и безъ наряду былъ я, дѣтушки, и получилъ самоличное спасибо отъ великаго императора Петра Алексѣевича, за то, что когда клюнулъ землю свейскiй то королевичъ, то я изъ первыхъ наскочилъ полонять его. Такъ вотъ, молодцы, уходился я гораздо и разума немало пособралъ, и смогу я нынѣ точно отвѣтствовать Чумаковой рѣчи, безъ урону чести моей… Вѣрно сказывалъ онъ объ старомъ житьѣ атаманства Яицкаго… Время, подлинно, устрашенной доблести! Но къ тому я рѣчь сведу, что времена тѣ не вернешь, да и не гоже вертать ихъ.
— Почто не гоже? Поясни! быстро отозвался Чумаковъ.
— Малоль-ль чтò бывало въ старину… Во всѣ то вѣки свои порядки… Мните вы себя равными дѣдамъ силой и крѣпостью. Ой, молодцы, истинно сказываю: никакого подобiя нѣтъ. Нонѣ на прикладъ возьмемъ, чуть малая стужа, морозится казакъ, лупится казачья личина, якобы тыква она; захватитъ кого буранъ въ степи и поминай его въ молитвѣ упокоеньемъ… А моего, вотъ, родителя, царство ему небесное, застигъ пѣшаго буранъ за полъ-ста верстъ отъ дому. Забился онъ подъ великiй сугробъ, улегся теплехонько и вздремнулъ лихо, отъ сумерекъ и до сумерекъ. Вылѣзъ и пришелъ домой. А гляньте-ко тоже на кладбище, велико ли число могилецъ дѣдовыхъ, отцевыхъ, да и своихъ… Дѣдовыхъ совсѣмъ мало, отцевыхъ болѣ, а вашинскихъ тьма тьмущая. А почто… скажите?
— Скажи самъ… Чего опрашивать-то?
— У дѣдовъ про обычай было сказывать: пошелъ кувшинъ по водичку, тамъ ему и натычка… Почалъ выростокъ въ татарву бѣгать, тамъ ему дѣдушкой и остаться. И подлинно помянешь вотъ хоть бы моихъ кумовъ: Пéтра косой — въ Хивѣ загибъ, Наумъ съ Андрюхой на Каспiи остались рыбу кормить, изъ Степана кайсаки несказанное сотворили. Да и многое множество иныхъ дѣдовъ, кои воинскую смерть получили въ предѣлахъ далекихъ…
— А дѣдушка Стратилатъ почто же уберегся? У храма лечь хочетъ! усмѣхнулся Чумаковъ, а за нимъ фыркнули нѣсколько ближайшихъ казаковъ.
— А пото, молодецъ — обернулся къ нему Стратилатъ — чтобъ предъ кончиной своей отъ худаго малоумныхъ внучатъ отвести, да чтобъ въ иныя медовыя рѣчи на сполохѣ дегтя накласть, не во гнѣвъ будь сказано твоей чести.
И Стратилатъ, усмѣхаясь, поклонился Чумакову въ поясъ.
Громкiй хохотъ прiободрилъ его и онъ продолжалъ.
— Сказываю я, много перемѣнчивъ свѣтъ. Полагаете вы тѣже ханы нынѣ и тѣже полки ихнiе. Нѣтъ, дѣтушки. Ханы нынѣ тоже дурачество свое бросили, тоже ума набрались и полчища ихнiя и безчисленнѣе и оружены инако. У нихъ, поди, и пушки есть не хуже государственныхъ. Истинно сказывалъ вамъ Чумаковъ и объ дружествѣ съ царями московскими; подлинно посланцы наши ѣзжали съ подарками и казну возили, да опять, дѣтушки, перемѣнилися порядки. У царицы Катерины своей казны много и ей нѣтъ нужды въ вашихъ алтынахъ яицкихъ, и подобаетъ ей содержать молодцевъ-атамановъ въ смиреньи, потому что состоитъ она, матушка, нынѣ въ уговорѣ съ ханами и хивинскими и иными, и не можно ей попустить васъ разбойничать въ ихъ предѣлахъ… И времена, дѣтушки, другiя, и казаки яицкie не тѣ нынѣ! И вотъ сказываю я вамъ: безумiя Богу не давайте и на времена нонѣшнiя не ропщите.
— Что-жъ хороши новые-то порядки?
— Что отняли у васъ расправу-то круговую? Поводка сiя добрая, да вотъ что, дѣтушки, кругъ-то вашинской не подобенъ дѣдову. Мы живали въ несравненномъ съ вами согласiи, судили и рядили безъ ехидства… А нонѣ собери кругъ, онъ тебя почище московской волокиты изволочить!
Ропотъ пошелъ по всей толпѣ.
— Знамо всѣмъ, что ты радъ бы старшинскую руку тянуть! огрызнулся Чумаковъ.
— Почто пущали стараго народъ блазнить! крикнули изъ толпы. Долой его! Его на кладбищѣ черви ждутъ не дождутся!
— Смѣкайте вотъ! усмѣхнулся Стратилатъ. У дѣдовъ-то на кругу что хошь молви; коли любо тебѣ, такъ хоть за татарву стой. А вы чтó? Онъ-де блазнитъ! Долой-де его! Стало однимъ согласникамъ судить. Одни согласники добра не разсудятъ.
— Почто-жъ? Тебя не спросились!
Усмѣхнулся Стратилатъ, покачалъ головой и вымолвилъ:
— Скажу я притчей: была у Софрошки телка. Утащили волки телку и сожрали. Пошелъ Софрошка въ степь, и кличетъ: Собирайтесь, атаманы-волки, въ кругъ. Разсудите лихъ мой; пожрали мою телушку волки! Гожее ли дѣлo? Собралися волки на майданъ. Разсудили его. Нутка по твоему, Чумаковъ, чтò волки разсудили-то?
Громкiй хохотъ опять пошелъ по толпѣ.
Чумаковъ заговорилъ что-то, въ отвѣтъ старику, но гульливый, раскатистый хохотъ заглушилъ eго слова.
Чика влѣзъ на бочку и обратился къ Стратилату:
— Дѣдушка! Ты гораздъ смѣшить майданъ, а ты лучше молви, чтó рѣшить казачеству? Чтó дѣлать? Кашу заварили, а расхлебать не въ моготу.
— Сиди смирно, не сожалѣючи времена прошлыя… Вотъ что старшина! А за грѣхъ, что натворили, виновные отвѣтъ и дадутъ.
— Такъ что-ль разсудите, атаманы-молодцы? обратился Чика къ толпѣ. Ждать розыску и виновныхъ выдавать въ Яицкъ, на расправу?
Толпа безмолвствовала.
— Ну, добро! Погоди, атаманы! Коль поясницу отлежали, дѣвки бородатыя, я вамъ заднiя ноги подшибу!..
* * *
— Слухай повѣщенье!.. крикнулъ Чумаковъ.
— Какó повѣщенье?
— Смирно!! гаркнулъ Чика. Иная рѣчь теперь. Старшинская! Слухай!.. Чика откашлянулся и грознымъ голосомъ заговорилъ протяжно: По указу императорскаго величества повѣщаю всему казачеству станичному вѣдомость, пущенную изъ Яицкаго города. Поелику россiйскiй государь Екатерина Алексѣевна въ войнѣ великой съ царьградской туркой и съ ляхами польскими, то многiе свои полки уложила на сраженiяхъ лютыхъ… Пo сему повелѣно выставить къ Рождеству въ Москву пять тысячъ казакъ съ Яика.
