«Не терять головы, ни в коем случае не терять головы», – остерёг префект сам себя.
Ему даже почудился запах опасности, будто кто-то поджёг в таблине бумагу.
– Прежде всего, никто не должен знать, кто ты, – сказал Гай Аврелий, невольно понижая голос. – Ни с кем пока не вступать в контакты от собственного имени. Ни при каких условиях. Летиция тоже приехала?
Элий отрицательно покачал головой.
– А приедет?
– Не знаю.
Последовала пауза, длинная и неловкая.
«А ведь правду говорят, что она бросила Элия и исчезла, – подумал Гай Аврелий. – Он – перегрин, она – Августа. Ни одна женщина такого не стерпит».
– Деньги есть? – спросил префект резко, почему-то все сильнее злясь на Элия. Чего этот человек от него хочет? Чего он вообще от всех хочет?
– У меня достаточно средств.
– Очень хорошо. Если что-то понадобится, обращайся прямо ко мне. Я дам свой личный телефон. К тому же Секст будет в курсе дела. Есть какие-нибудь планы?
– Пока никаких. – Казалось, Элий поддерживает разговор через силу.
– У меня есть, но слишком безумные, – отвечал Квинт, решив, что удачно пошутил. – Но это лучше, чем ничего.
– Жаль, что я не могу окружить тебя почестями, достойными бывшего Цезаря…
– Таков путь изгнания, – прервал префекта Элий.
– Но тебя не приговаривали к изгнанию, – заметил префект, внезапно обидевшись не за себя – за свой город. – Уже давно пребывание в Северной Пальмире никто не рассматривает как изгнание. Это же не пустыня какая-нибудь.
– Я был в пустыне, – отвечал Элий. – В пустыне проще. А здесь… Вокруг меня люди, они чем-то заняты, куда-то спешат, работают, развлекаются, смеются. А между нами – стена, как будто в прозрачном карцере. Я – мёртв, они живы. Это больнее, чем в пустыне.
– Нам здесь нравится, мы в восторге! – тут же попытался исправить оплошность хозяина Квинт. – Лучше твоего города только Вечный город, да и то потому, что там дождей меньше.
– Мне нравится, когда идут дожди, – сказал префект вызывающе, хотя раньше не замечал за собой подобной тяги к сырости.
– Мне тоже, – поддакнул Квинт, – но вот у Элия в сырую погоду болят ноги.
– Нам пора, – Элий поднялся. – Я рад, что мы союзники, совершённый муж.
– Я тоже рад, – спешно отвечал Гай Аврелий. Неловкость все возрастала. В таблине сделалось неуютно и тесно. Каждое слово, каждый жест задевали.
«Сейчас лягу в тёплую ванну», – подумал префект.
И вдруг спросил напоследок против воли насмешливо и дерзко:
– Ты уже сочиняешь свой библион? В изгнании всегда пишутся самые хорошие книги.
Элий не ответил. Но Гаю Аврелию показалось, что бывший Цезарь смутился.
IV
Всеслав давно выделил их в толпе. И теперь шёл следом. Заметили? Нет? Неважно. Он шёл и не мог отстать. Как будто за девчонкой увязался. Будто поманила, стрельнула глазками, и он припустил следом. Хотя эти двое были мужчинами, причём немолодыми.
Римляне. Обмануться Всеслав не мог: их латынь была безупречна. Это в самом деле римляне, а не какие-нибудь германские торговцы, года три или четыре назад получившие право носить тоги. Тот, что помоложе, – темноволосый и гладко выбритый, в красной шерстяной тунике. Второй – пожилой (лет что-то около сорока, а возраст этот казался Всеславу безумной временной далью и почти что старостью), седовласый и худощавый. На Всеслава римляне внимания не обращали. Тот, что помоложе, что-то втолковывал своему товарищу. Седой молча слушал. Внезапно седой оглянулся. Взгляд его будто царапнул по лицу, и Всеслав даже подался назад. Этот профиль. Это лицо! И прищур серых глаз. Сколько раз Всеслав видел это лицо на портретах. Куда моложе, без складок и морщин. Другой бы не узнал… Но художник, пусть и несостоявшийся, не мог обознаться. Это он!
Будто чья-то сильная, холодная и властная рука толкнула Всеслава в спину. Юноша ринулся вперёд, рассчитывая налететь и сбить седого с ног. Как бы случайно. Но не вышло. Почему-то он налетел не на седого, а на его товарища. И сам Всеслав потерял равновесие и очутился на мокрой мостовой, а черноволосый навалился на него сверху. Силён был римлянин, но и Всеслав не слаб. Так боролись они несколько секунд, юноша сумел подняться, но черноволосый вновь его повалил.
– Отпусти его, – приказал седой.
Квинт неохотно повиновался.
– Прости, – пробормотал Всеслав, поднимаясь и отряхивая перепачканную куртку, – я за девушкой побежал, за любой своей, и вот, неуклюж больно! – врал он довольно правдоподобно. Он заметил, что черноволосый держится за рукоять кинжала, а седой хмурится. Своей выходкой он незнакомцев напугал, причём сильно. – Вы ведь из Рима, так? А я всю жизнь мечтал быть римлянином. Кстати, я по усыновлению римский гражданин. Но это неважно. Главное, я – римлянин душою. – Его латынь была почти безупречна, и все же незнакомцы приметили акцент. Всеславу показалось, что именно акцент их успокоил. Во всяком случае, тот, что помоложе, снял ладонь с рукояти кинжала. – Вы недавно из Рима – это видно. И устали с дороги – это тоже видно. Но я рад вам услужить и помочь, чем могу.
– Странно ты предлагаешь помощь, – прервал его излияния седой римлянин.
– Думаете, что я какой-нибудь надоеда или соглядатай, которому «Целий» платит по два асса в сутки? Вот и не угадали! Моё настоящее имя – Всеслав. Учился в риторской школе в Северной Пальмире. Несостоявшийся художник и дружинник, тоже несостоявшийся.
Римляне переглянулись очень выразительно, будто спрашивали о чем-то взглядами и взглядами друг другу отвечали.
– Видели новую картину в академии? Так это я художнику идею подсказал… Честно – я. Это красное небо и падающие статуи – мои… Хотя автор теперь ни за что в этом не сознаётся. – Всеслав болтал, не в силах остановиться. – Можно вас на обед пригласить в порядке компенсации?
– Какой обед? – оживился Квинт.
– Сегодня вечером. В таверне «Медведь».
– Мы придём, – сказал седой, хотя юноша и не надеялся, что тот согласится.
А может, он согласился лишь для того, чтобы от Всеслава отвязаться?..
Они ушли, а юношу охватила досада. Что он такое болтал? Глупости какие-то. А вдруг этот седой римлянин подумал, что Всеслав дурак и надоеда? Вдруг подумал… Он подумал! Юноша почувствовал, что щеки его пылают. Нет, такого Всеслав не переживёт. От чувства неловкости все переворачивалось внутри.
– Ненавижу! – выкрикнул Всеслав как приговор – неведомо кому и за что.
V
– Ты специально выбрал эту гостиницу, или просто попалась? – Квинт огляделся.
Гостиница, впрочем, была не самая худшая, а из ближайшей таверны неслись аппетитные запахи. Квинт подумал, что хотел бы сейчас служить на кухне, резать мясо или обжаривать на огромной сковороде золотистый лук. И, сооружая из паштета фигуру грифона, подмигивать румяной подавальщице. Да, кухня – место тёплое и сытное. Мечта бродяги, который таскается за своим господином из города в город. Прячется, вынюхивает, дерётся, примитивно шутействует. А вечерами проигрывает мелким жуликам пригоршни сестерциев в кости. Разумеется, когда есть деньги. А деньги теперь у них есть далеко не всегда. Вот и сейчас в карманах одни медяки.
– Просто попалась, – меланхолически отвечал Элий. – Гостиница эта, конечно, не Палатин. Но и мы персоны незаметные. Зато дёшево.
По деревянной лестнице они поднялись в комнатёнку, где имелись два ложа, столик да шкаф. Квинт повернул выключатель, но лампа не загорелась – комнатка экономно освещалась светом фонаря, болтающегося как раз напротив окна. Занавесок на окне не было.
– И то правда, – пробормотал Квинт. – С деньгами-то у нас, как бы это выразиться помягче… да что там говорить – с деньгами у нас фекально. Это словечко теперь популярно. Или ты не замечал? Гладиаторский жаргон.
– Фекально, – повторил Элий.
– Да, я и говорю, что денег у нас почти не осталось, ну, может, два сестерция, может, три. Ну разве это деньги?! А ты имел глупость отказаться от помощи префекта.
– Он не предлагал помощь.
– Разумеется, он о деньгах заговорил из вежливости. Но неужели нельзя хоть раз быть не вежливым, а наглым и взять несколько тысяч?
– Не у префекта.
– Ладно, хорошо, нас на даровой обед пригласили. Обед нам не помешает. – И в подтверждение сказанному в животе у Квинта громко забурчало. – Неужели надо было…
– Замолчи! – оборвал его Элий.
– Молчу. Что ж мне ещё остаётся? Бывший Цезарь и муж самой богатой женщины Рима сидит в мерзкой гостинице и даже не знает, где будет обедать завтра… Сегодня, подозреваю, мы постимся.
– Летиция мне теперь не жена.
– Да, фекальный закон. Ох, прости! Справедливый, мудрый закон! – хмыкнул Квинт. – По которому муж и жена больше не считаются мужем и женой, если несчастный угодил в плен.
– Справедливый закон, – подтвердил Элий без тени иронии, расстилая сероватую простыню на своём ложе. В двух местах простыня была прорвана. – Тем более справедливый, что Летиция меня бросила.
