Ну, а раз так, то ясно, что требуется делать. Тут сомнений быть не может. Допущено прямое антипартийное дело — создана тайная группировка, чтобы провалить на выборах его, Семенова, рекомендованного крайкомом в первые секретари. Об этом надо писать в крайком и ЦК. Конечно, придется говорить все начистоту, показать этих Шадриных и прочих такими, каковы они есть; возможно, и ему самому достанется, что до сих пор не заявлял о неблагополучии в отдельных звеньях парторганизации, но зато план Маркова, поначалу так удавшийся, начисто сорвется. Вот так: писать в крайком и ЦК, завтра же писать. Но писать не одному — это будет несолидно; нужно, чтоб его заявление поддержали самые видные, самые уважаемые люди организации, такие, как Лазарев, как Ружанский. Вот с этого и надо начинать — он вызовет к себе их двоих, вероятно они даже сами к нему придут, и они договорятся, как все это можно сделать. Да, Алексей Антонович, мира ты не обещал и не дал — ну, что ж, раз война, значит, по-военному: первый тур ты взял, а дальше — увидим.
Семенов встал. В окне светлело. Он чувствовал голод и усталость. Он вышел в гостиную. На столе стояла нетронутая им еда и холодный чай. Он залпом выпил стакан чая, проглотил бутерброд, потом возвратился в кабинет и лег на диван. Он почти сразу же уснул. Последней его мыслью было: никого не принимать, никого не видеть — только Лазарева и Ружанского, Чибисова уже после них.
3
Его разбудила Лиза. Он поднялся с тяжелой головой, непроспавшийся. Лиза была бледна и растеряна, ее большие круглые глаза с ужасом смотрели на Семенова. Она спросила:
— Васечка, да как же это? Неужто правда? Мне Ружанский встретился, он первый сказал, я не поверила. Потом Чигин повстречался — то же самое говорит. Да как же это? Тебя же крайком рекомендовал, как же они посмели?
— Смелости у Маркова хватит, — усмехнулся Семенов. Ему не хотелось говорить с Лизой. Даже сейчас, когда она все знала, ему было тяжко рассказывать о провале. Но она требовала ответа на все свои вопросы. Он нехотя объяснил: — Все было заранее подстроено, Лизанька. Марков, оказывается, провел перед конференцией агитационную работу. Все делалось тайно, на конференции ни один из них не решился выступить с прямым отводом, а на голосовании развернулись, тут им фамилию мою вычеркнуть смелости хватило: никто не видит, как ты блудишь, а при прямом вопросе можно и отпереться.
— Это все Шадрин, — быстро, убежденно сказала Лиза. — Он, Вася, он, это месть тебе за то, что ты его разоблачил в бытовых делах.
— Я тоже думаю, что Шадрин к этому грязному делу лапу припечатал, — согласился Семенов. — Головою всему, конечно, был Марков, а Шадрин у него в подпевалах.
— Надо было исключить Шадрина из партии, — с гневом проговорила Лиза. — Я тебе тогда говорила: ты его покрываешь… Такого распутника надо гнать, а ты все свое доказывал — производственник он неплохой, нельзя оголять важный цех. Ты его пощадил, а он первый тебе мстит. Они все такие, эти люди; раз он жену каждый день обманывает, значит, ни на что у него совести нет. А ты среди этих лгунов — как честный дурачок, всем веришь.
От возмущения и обиды она заплакала. Семенов отвернулся. Лиза говорила то самое, что он себе твердил этой ночью, — нужно было поступить с Шадриным жестче. Но признаваться Лизе в этой ошибке было опасно — она потом десять лет будет напоминать: вот ты сам соглашался, что я права! И тон ее возмущения ему не нравился — она вносила в это серьезное политическое дело что-то свое, бабье, сугубо личное.
— Что же ты теперь будешь делать, Вася?
И об этом ему не хотелось говорить с ней, пока он не обсудил положения с Лазаревым и Ружанским. Поэтому он ответил неопределенно:
— Вот разберусь в обстановке, поговорю с людьми, что-нибудь придумаю.
— Писать в крайком надо! — воскликнула она. — Жаловаться в ЦК. Немедленно жаловаться!
— Возможно, и в крайком и в ЦК напишу, — сказал он. — Ну, об этом мы как-нибудь потом потолкуем, Лизанька. Ты мне вот что скажи — Ружанский тебе ничего больше не говорил? Не собирается он ко мне зайти?
— Нет, больше ничего не говорил. Слушай, Вася, вызови к себе Ружанского, посоветуйся с ним! — сказала Лиза горячо. — Я уверена, он против тебя не голосовал, ты столько для него сделал, он это ценит. Ты попроси его, чтоб он подписал вместе с тобою заявление в ЦК, не может быть, чтоб он отказался, а там, знаешь, как посмотрят на его подпись — ведь это такой крупный рудник!
Семенов про себя удивился, что жена, независимо от него, приходит к тем же мыслям, что и он. Это было добрым признаком — мысли, явившиеся сразу нескольким людям, обладают большей ценностью. Он сказал заканчивая:
— Ты извини, мне нужно срочно сесть за телефоны. Пусть Пахомовна принесет мне сюда перекусить.
— Хорошо, хорошо, Вася! — сказала она торопливо — она понимала, что ему в самом деле не до нее: нужно вызывать людей и действовать.
Он, однако, несколько минут не решался звонить, потом набрал номер Лазарева. Секретарша Лазарева ответила ему, что директор шахты спустился на горизонт двести двадцать второго метра. Семенов вспомнил — это самый глухой угол шахты, телефонной связи с ним нет.
— Пусть, как придет, позвонит мне, Семенову, — распорядился он, раздосадованный своей неудачей. — Нет, не в горком, прямо домой.
Глупый вопрос секретарши — куда звонить ему, в горком? — рассердил и взволновал Семенова. В нем вдруг снова бурно поднялись ожесточение и горечь. Он сам поразился тому, что может так разволноваться от случайного вопроса постороннего человека, может быть даже не знающего еще, что вчера произошло. Когда он набирал номер Ружанского, руки у него дрожали. Ружанский оказался у телефона.
— Слушай, Сергей Иванович, — сказал Семенов, — я знаю, ты очень занят. Но мы с тобой не первый год знакомы, сам можешь понять, каково мне. Очень прошу, приезжай ко мне сейчас же.
Ружанский сказал коротко:
— Буду через пятнадцать минут, Василий Петрович.
Это быстрое согласие бросить все дела и приехать тоже показалось Семенову хорошим признаком. Несомненно, он в Ружанском не ошибся — этот за него.
Ружанский, войдя, крепко пожал руку Семенова. Он сам казался взволнованным и растерянным — Семенов сразу объяснил это тем, что вчерашняя история сильно подействовала на Ружанского. Не отвлекаясь ничем и не жалуясь, Семенов прямо приступил к делу.
— Нам, Сергей Иванович, не следует особенно копаться и раскладывать, чьих это рук дело, — сказал он. — Ясно одно: история скверная.
— Скверная история, — подтвердил Ружанский, съежившись в кресле и глядя в угол. Это была его привычка — Ружанский, разговаривая, смотрел не на собеседника, а в сторону.
— Очень скверная, Сергей Иваныч. И теперь надо искать выхода из нее. Я, как ты сам понимаешь, этого безобразного дела оставить не могу. Мне помогут честные товарищи из нашей организации, Чибисов окажет свое содействие. Думаю сразу писать в крайком и ЦК партии.
— Стоит ли? — тихо спросил Ружанский.
— То есть как это — стоит ли? — изумился Семенов. — Да разве ты не понимаешь, совершено самое настоящее антипартийное дело. Марков путем тайного сговора с дружками своими добился моего провала, несмотря на прямую рекомендацию крайкома. Как можно такие вещи оставлять безнаказанными? Об этом кричать надо, притянуть людей к ответу, чтоб впредь не повадно было, а ты — «стоит ли»!
Ружанский с сомнением покачал головой.
— Я понимаю твое состояние, Василий Петрович, все в тебе кипит. Но ты задумал рискованное дело. Не соображу, как ты, например, будешь доказывать, что организовали тайный сговор? Стенограммы конференции имеются — тебя критиковал каждый второй выступающий, открыто критиковал, не тайно.
— Да ведь отвода мне прямого не было, — проговорил Семенов, раздражаясь из-за сомнений Ружанского и из-за того, что не мог сразу опровергнуть их. Он сам чувствовал, что его аргументы об отводе не имеют веса, но хватался за них, потому что других доводов не находилось. Он упрямо повторил: — Ты пойми это — не было отвода, а голосовали против. Что это значит? Одно: прямо сказать: «Не голосуйте!» — боялись, а про себя уже готовились.
Ружанский промолчал, еще более съежившись в своем кресле.
Семенов продолжал горячо:
— Возьми второе — работу горкома признали удовлетворительной, а меня отстранили. Кто работал в горкоме? Я работал. Как же это так — моя работа хорошая, а я — плохой? Где же тут логика, я тебя спрашиваю?
— Я за всю конференцию не ответчик, — возразил Ружанский. — Логика, впрочем, тут есть — не ты один работал в горкоме. И я тебе скажу так: многое, что о тебе говорилось, правильно — есть в тебе и грубость, и эдакое диктаторство, и поверхностный подход к делу. Все не буду перечислять, много глупостей говорилось, а здоровые сигналы есть, надо к ним прислушаться.
