— А то, если что, зовите меня, — расправив плечи, проговорил сержант милиции. — Всех арестую.
— Не надо, Ваня, никого арестовывать, — сказала Светлана Борисовна. Садитесь-ка лучше с нами чай пить и слушать воспоминания Цицерона. — Она показала на железный ящик со светящимися зелеными фотоэлементами и добавила: — Это наш новый жилец, бывший грузовой робот.
— Симпатичная коробка, — мельком взглянув на Цицерона, вежливо похвалил Бурбицкий. — А от чая не откажусь. — Сержант милиции сел на место Алексея Александровича, который вышел на веранду за полотенцем, и отхлебнул из его чашки.
— Да, кстати, — вспомнила Ирина Константиновна и обратилась к Цицерону: — Вы кажется обещали ознакомить нас со своим сочинением.
— Да-да, — растерянно поддержал её Алексей Александрович. Он вернулся в гостиную с полотенцем, увидел свое место занятым и теперь раздумывал, куда бы ему пристроиться. — Давай, Цицерон, покажи нашим фантастическим писателям, на что способен робот с богатым жизненным опытом.
— Хорошо, — ответил Цицерон. — Моя книга называется "Записки железного гуманоида". Только попрошу не чавкать, пока я буду читать.
От этих слов Фуго едва не подавился.
— А кто чавкает? — обиженно спросил он и отложил плюшку.
— Вот теперь никто, — ответил робот и продолжил: — Сегодня я прочитаю вам первую главу. Она называется "Детство". Итак, я начинаю.
"Я — грузовой робот РГ-010353 по прозвищу Цицерон решил описать всю свою жизнь честно и подробно от первой секунды своего существования и до полета на планету Тимиук, который подробно отобразил мой биограф и друг Андрей Васильевич Саломатов в повести "Цицерон — гроза тимиуков". Положа одну руку на технический паспорт*, а другую на то место, где у всех нормальных людей находится сердце, обещаю писать только правду и освещать происшедшие события, насколько это возможно, точно.
Я родился 1-ого марта 2015 года в городе Москве, на заводе "Робототехника", в пятом цехе, на третьей поточной линии. Как впоследствии рассказывал бригадир — Штерн Борис Гидальевич — моему появлению на свет предшествовало несколько таинственных знамений: за день до этого знаменательного события ушел в отпуск начальник цеха; за пол дня перегорели пробки на всем заводе, за два часа — на склад привезли новые фотоэлементы, которые мне все равно не достались; а за пять минут до моего оживления разразилась ужасная гроза. Молнии лупили по громоотводу так, что от металлического стержня остались одни ошметки. Градом в цехе повыбивало все стекла, ливень был такой, что залило весь первый этаж завода, и люди вынуждены были трудиться по пояс в воде. Если же у кого-то из рабочих из ослабевшей руки выпадал гаечный ключ или молоток, бедняге приходилось нырять за ним на дно цеха.
Я сразу родился большим и тяжелым роботом, а потому никогда не был маленьким пухленьким мальчиком. Я не агукал и не шевелил пальчиками, как это делают новорожденные младенцы. Я даже ни разу не сосал соску и не знаю, какая она на вкус, потому что вообще не понимаю, что такое вкус. У меня было мужественное квадратное лицо и зеленые глаза, то есть, фотоэлементы. Две мои мамы, а точнее, два папы — механики Антон Молчанов и Иван Филимонов никогда не пели мне колыбельных песен и не шлепали меня по моему большому металлическому заду. Я не имел даже игрушек, а так же подгузников, потому что никогда не мочился в пеленки, которых у меня тоже никогда не было. Все мое имущество состояло из набора гаечных ключей и запасных аккумуляторов. Вот так, фактически без вещей и денег меня выпустили в жизнь, в этот большой и прекрасный мир.
Первое, что я увидел — это был свет. Он вливался в мои фотоэлементы и освещал меня изнутри. Я сразу почувствовал, что свет — это хорошо. Он вырвал меня из темного небытия и подарил жизнь. И тогда я подумал, что больше никогда не захочу вернуться обратно в темноту, туда, где я ничего не чувствую, не помню и не понимаю.
Сразу после рождения надо мной склонилось не доброе, улыбчивое лицо мамы, а усатая физиономия механика Филимонова. Он отнюдь не ласково ковырнул пальцем мой фотоэлемент и с силой хлопнул меня по животу. Первые слова, которые я услышал придя в этот мир, были: "Шабаш, пойдем обедать!"
Я был настолько потрясен нахлынувшими на меня звуками, что первые несколько минут не мог вымолвить ни слова. Я лежал на столе, глядя в потолок, и думал: "Как это странно. Совсем недавно меня не было вообще, а теперь я есть, и это правильно. А когда я сделаю свое дело, меня снова не станет. Наверное, это тоже правильно".
Когда кончился ливень и из цеха откачали всю воду, мои родители Молчанов и Филимонов отвели меня на склад готовой продукции, показали место, где я должен был дожидаться отправки на работы, и ушли. К счастью, из-за всей этой суматохи они позабыли меня отключить, и я получил возможность наслаждаться жизнью, подаренной мне этими замечательными людьми.
Так закончилось мое короткое детство, суровое детство грузового робота, которому никто никогда не дарил подарков и не устраивал для него новогодних праздников.
Сам того не заметив, я вступил в новую пору своей жизни — в отрочество".
Цицерон закончил читать первую главу книги, и некоторое время за столом царило молчание. Всем было немножко жалко бывшего грузового робота, а Алеша даже почувствовал угрызения совести. Ему почему-то сделалось стыдно за свое такое продолжительное и благополучное детство, и он подумал, что обязательно постарается как-то угодить Цицерону, сделать его отдых на даче приятным и запоминающимся.
Владислав Валентинович громко высморкался в носовой платок и наконец нарушил молчание:
— Очень интересное начало, — сказал он. — До слез прошибает. Да вы и не робот совсем. Вы прямо-таки голова профессора Доуэля*.
— У вас определенно писательский талант, — поддержала мужа Ирина Константиновна. — Если вы не против, мы обязательно придем завтра послушать продолжение ваших мемуаров.
— Спасибо, обязательно приходите, — польщенный похвалой, ответил Цицерон. — Когда гуманоид лишается тела, ему ничего не остается делать, как работать головой. Вот я и постарался.
После чая гости попрощались и ушли. Светлана Борисовна с Алексеем Александровичем занялись посудой, а Алеша собрался пойти к себе в спальню, но его остановил Фуго. Откуда-то из угла мимикр достал подаренную ему настольную лампу и поставил рядом с бывшим грузовым роботом. Затем он любовно погладил лампу по роскошному зеленому плафону и сказал:
— Значит это судьба.
— Какая судьба? — не понял Алеша.
— Судьба стать мне писателем, — ответил Фуго, которому не давало покоя то, что Цицерон написал книгу. — Я давно уже думал, заняться этим или нет? А тут, как назло, подарили письменный стол и настольную лампу.
— Ты тоже хочешь написать свои воспоминания? — спросил Алеша.
— Нет, — ответил Фуго и многозначительно посмотрел на голову Цицерона. — Я хочу стать настоящим писателем. Буду сочинять толстые романы из жизни землян.
— Интересно, — подал голос Цицерон. — Как же ты будешь писать романы из жизни землян, если ты не имеешь представления об этой жизни? Уверен, ты даже не знаешь, где находится Америка или, например, Африка.
— Почему это не знаю? — возмутился Фугою. — Знаю. Она находится на географической карте.
— Я имею в виду настоящую Африку, а не нарисованную, — сказал бывший робот.
— Ах настоящую, — нисколько не смущаясь, проговорил мимикр. Наверное, она находится там же, где и на географической карте. Иначе, зачем бы её рисовали на этом месте.
Глава 3
Всю ночь Цицерон простоял в гостиной на тумбочке, среди страшных экспонатов коллекции Алексея Александровича. Его зеленые фотоэлементы слабо освещали гигантские челюсти и рогатые черепа инопланетных животных, и бывший робот не без грусти вспоминал недавние приключения, которые ему пришлось пережить на двух далеких планетах*.
Когда же на улице рассвело, и над лесом поднялось огромное оранжевое солнце, он взглянул на сладко спящего мимикра и вдруг затарахтел густым басом:
— Тр-р-р-р! Подъем!
— Что?! Что такое?! — вскочив с дивана, спросонья закричал Фуго.
— Подмосковное время пять часов тридцать минут, — сообщил бывший робот.
— Ты с ума сошел, Цицерон, — возмущенно воскликнул мимикр.
— Нет, — ответил Цицерон. — Вчера ты сам попросил меня, чтобы я поработал будильником. Но, видно, забыл сказать, во сколько тебя разбудить.
— Вот люди, — пробормотал Фуго, снова укладываясь в постель. Наизобретали каких-то железных дуралеев, а они теперь нормальным мимикрам спать не дают. Тоже мне, писатель! Выключать надо таких писателей!
Едва Фуго улегся и с головой накрылся одеялом, как Цицерон громко запел:
"Черный ворон, что ты вьешься
Над моею головой?
