Конечно, можно освободиться от прошлого и начать все сначала. В конце концов, Никсон и Мао в начале 1970-х гг. решили, что их странам пойдет на пользу прекращение двадцатилетней вражды. Список друзей может измениться, а союзы могут быть разорваны – как это произошло с Италией в начале Великой войны, когда она отказалась сражаться вместе со своими товарищами по Тройственному союзу – Австро-Венгрией и Германией. Но когда проходит много лет, накапливаются взаимные обязательства и личные связи, и маневрировать становится сложнее. Один из неотразимых аргументов сторонников британского вмешательства в 1914 г. состоял в том, что Британия убедила Францию положиться на английскую помощь и отвернуться от союзника в такой ситуации было бы бесчестным. Тем не менее даже в 1913 г. предпринимались попытки навести мосты между двумя военными союзами. Германия и Россия время от времени обсуждали пути к разрешению своих противоречий. То же самое порой происходило между Германией и Британией, Россией и Австро-Венгрией, Германией и Францией… Тем не менее эти попытки не привели ни к чему – и не важно, что было тому причиной: сила инерции, воспоминания о былых стычках или опасения предательства.
И вот в конце концов мы имеем некоторое количество генералов, венценосцев, дипломатов и политиков, которые летом 1914 г. обладали властью сказать войне «да» или «нет»: «да» или «нет» мобилизации армий, «да» или «нет» компромиссу, «да» или «нет» исполнению тех планов, что уже были разработаны в их штабах. Знание контекста необходимо для понимания того, почему эти люди стали такими, какими стали, и повели себя так, как повели.
Мы, однако, не можем списать со счетов и их индивидуальные особенности. Канцлер Германии, Теобальд фон Бетман-Гольвег, только что потерял горячо любимую жену. Могло ли это усилить тот фатализм, с которым он рассматривал разгорающуюся войну? Российский самодержец Николай II был в принципе человеком слабым. Это определенно мешало ему сопротивляться давлению своих генералов, желавших немедленно начать мобилизацию. Франц Конрад фон Хётцендорф, начальник Генерального штаба Австро-Венгрии, хотел славы для своей страны, но также и для себя самого – ведь это позволило бы ему жениться на любимой, но разведенной женщине.
Когда война все же началась, она оказалась столь пугающей, что сразу же возник поиск ее виновников, который продолжается и до сих пор. При посредстве пропаганды и продуманной публикации официальных документов все враждующие стороны пытались доказать свою невиновность и указывали на других. Левые обвиняли капитализм, а также производителей и продавцов оружия, этих «торговцев смертью». Правые обвиняли левых или евреев – или и тех и других. Во время Парижской мирной конференции в 1919 г. победители обсуждали возможность привлечь к суду виновных в разжигании войны: германского императора, некоторых его генералов и дипломатов, – но в итоге из этого ничего не вышло. Вопрос ответственности имел существенное значение, поскольку если Германия и правда виновна, то и наложение на нее репараций было справедливым актом. Если же нет – а так, естественно, считали в самой Германии, а со временем и в англосаксонском мире, – то тогда и репарации, и другие ограничения, наложенные на нее, были незаконными и несправедливыми. В межвоенные годы утвердилась точка зрения, которую Ллойд Джордж выразил следующим образом: «Нации соскользнули с края в кипящий котел войны без какого-либо признака опасения или беспокойства»[6]. В начале Великой войны были виноваты все или никто.
После Второй мировой войны несколько смелых германских историков во главе с Фрицем Фишером снова обратились к архивам, чтобы аргументированно обосновать вину Германии и найти мрачную взаимосвязь между намерениями германского правительства перед Великой войной и планами Гитлера. Им бросили вызов другие авторы, и споры на эту тему все еще идут.
Изыскания в этой области, вероятно, никогда не прекратятся, и я, со своей стороны, тоже полагаю, что некоторые державы и их лидеры были более виновны в начале войны, чем другие. Безрассудная решимость Австро-Венгрии уничтожить Сербию в 1914 г., намерение Германии поддерживать союзника до последней крайности, нетерпеливая мобилизация России – все это, как мне кажется, возлагает на эти страны наибольшую ответственность за начало конфликта. Ни Франция, ни Великобритания не желали войны, хотя можно указать и на то, что они могли сделать больше, чтобы не допустить ее. Тем не менее я нахожу более интересным вопрос о том, как именно Европа достигла к лету 1914 г. такого состояния, что война стала более вероятной, нежели мир. Что, с их точки зрения, делали люди, принимавшие тогда решения? Почему они тогда не «сдали назад», как делали прежде? Иными словами – почему мир не удался?
Глава 1
Европа в 1900 г.
Когда 14 апреля 1900 г. президент Франции Эмиль Лубе открывал Всемирную выставку в Париже, он в своей речи призывал к справедливости и доброте. В комментариях же прессы того времени доброты недоставало. Экспозиции не были закончены, пространство выставки представляло собой пыльную стройплощадку, а гигантская статуя при входе вызывала почти всеобщую неприязнь. Моделью для нее послужила актриса Сара Бернар в модном вечернем платье. И все же выставка имела успех и привлекла более 50 млн посетителей.
Стиль и содержание выставки были отчасти связаны со славными достижениями прошлого – каждая нация демонстрировала свои сокровища: картины, скульптуры, редкие книги, свитки… Кроме того, нашлось место и присущим каждой нации занятиям. Так, в канадском павильоне можно было полюбоваться мехами, в финском бросались в глаза изделия из древесины, а португальцы украсили свой павильон декоративными рыбами. Многие европейские павильоны подражали готическому стилю или постройкам эпохи Возрождения, хотя маленькая Швейцария построила шале, Китай воспроизвел часть Запретного города в Пекине, а Сиам (теперешний Таиланд) соорудил пагоду. Истощенная, но все еще великая Османская империя, простиравшаяся от Балкан через Турцию до самого Ближнего Востока, создала павильон, в котором различные стили смешивались так же, как и народы самой империи, включавшие в себя христиан, мусульман и иудеев, а также множество других этносов. Цветные плитки и кирпичи, арки и башни, готические окна, элементы мечетей и даже великого базара в Константинополе (тогда и ныне – Стамбул) – все это было выстроено так, что в целом каким-то образом напоминало Айя-Софию, некогда великий христианский собор Святой Софии, после османского завоевания превращенный в мечеть.
На крыше германского павильона высилась статуя трубящего герольда, вполне подходившая к образу самой молодой из великих европейских держав. Внутри находилась точная копия библиотеки Фридриха Великого – немцы тактично не стали заострять внимание на военных победах последнего, многие из которых были одержаны над Францией. Западный фасад павильона намекал, однако, на новое соперничество, разворачивавшееся между Германией и величайшей морской державой мира – Великобританией: там было изображено бурное море с поющими сиренами и афоризмом, который, ходили слухи, сочинил лично германский император Вильгельм II: «Звезда фортуны зовет смельчака поднять якорь и устремиться на завоевание морей». В других частях выставки можно было увидеть множество свидетельств стремительного роста могущества страны, возникшей лишь в 1871 г. Например, во дворце электричества имелся сделанный в Германии огромный кран, который мог поднять груз 25 тонн.
У Австро-Венгрии, ближайшего союзника Германии в Европе, было два отдельных павильона – по одному на каждую из частей дуалистической монархии. Австрийский был триумфом стиля арнуво, который появился недавно и как раз завоевывал Европу. В фонтанах там играли мраморные херувимы и дельфины, а лестничные марши поддерживали огромные статуи. Каждый дюйм стен, казалось, был покрыт золотой листвой, драгоценными камнями, комическими или трагическими масками или гирляндами. Главный зал был зарезервирован для членов семейства Габсбургов, которые веками правили великой империей, простиравшейся от центра Европы до Альп и Адриатики. Экспозиции содержали работы поляков, чехов и южных славян с берегов Далмации – и лишь некоторых из народов, живших под властью двуединой державы. Между австрийским павильоном и экспозицией Венгрии находился небольшой павильон Боснии, формально еще являвшейся частью Османской империи, но с 1878 г. управлявшейся из Вены. Боснийский павильон, изящно отделанный мастерами из Сараева, столицы провинции, был, согласно путеводителю издательства Hachette, похож на юную девушку, впервые выведенную в свет родителями[7]. И «родители» явно были не очень этому рады.
