Наблюдая происходящее в интернате, она все больше ненавидела старость – в любых ее проявлениях. Творящееся вокруг именовала «картинками с выставки». Она была моложе многих здешних поселенцев – при поступлении ей не исполнилось семидесяти. К тому же природа наградила ее отменным здоровьем, блестящей, не упускающей мелочей памятью, но главное, служащим ей крепкой опорой, незыблемым духом противоречия. Ее бунтарская натура отказывалась принимать окруживший ее в последние годы безжалостный распорядок жизни, трагические телесные несоответствия: желудочные несварения, недержания сфинктеров, вставные челюсти, игру сосудов, повсеместные треморы, прыжки давления, аритмии, тахикардии, артрозы, склерозы разных мастей и прочее, прочее. Нередко Берту посещали мысли следующего порядка: «Ладно, были бы отпущены те же восемьдесят, даже семьдесят пять, только без отвратительного телесного и мозгового распада. Зачем Высшим Силам понадобился столь пошлый, циничный эрзац-маскарад со сменой молодой свежей оболочки на дряхлеюще-подтекающую? Однако распад тела не самое страшное, – все больше укреплялась в выводах Берта, – закостенелость мозга, неспособность воспринимать веяния нового времени и вечное брюзжание по любому поводу – вот самое отвратительное». Ей был гадок зависший под потолком этой бывшей усадьбы, зудящий с утра до вечера ропот в сторону теперешних времен. Она отдавала себе отчет, что неприятие ею заката жизни противоречит Божественному замыслу, но Берта не страшилась быть еретичкой. Она предпочитала бросать вызов – всегда. «Смирение» являлось одним из ненавистных для нее слов. Рядом со «смирением» с годами пристроилось, безнадежно уронив воображаемые плечи и голову, словосочетание «жизненный опыт».
Когда кто-либо из обитателей интерната заикался при ней о бесценном опыте прожитых лет, она, как правило, злорадно смеялась в лицо говорящему, а то и демонстративно плевала себе под ноги, провозглашая примерно следующее: «Упавшему на четвереньки остается тешить себя былым прямостоянием». Разномастные деятели культуры, оскорбленные ею таким нещадным образом, не отваживались вступать с ней в дебаты, позволяя себе всего-то покрутить пальцем у виска за ее спиной.
Сама же она с благоговением и трепетом лелеяла в сердце только память о тетке, сыгранные роли и сюжеты ослепительно прекрасных снов, где была вечно молода.
Но… здесь непременно напрашивается ремарка.
Было, конечно, было еще кое-что в молодых закоулках ее памяти: щемящее, остро будоражащее кровь – нечто невообразимо бесценное, главное, – хранящееся в самых потаенных глубинах души. Эту трепетно оберегаемую драгоценность Берта извлекала из душевных лабиринтов в редчайших случаях, всегда без посторонних глаз, непременно в одиночестве. И хрустальная святыня эта, уж точно, не имела отношения к ржавому, как она считала, металлолому (нередко и вправду скучнейше-ординарного и бесполезного) житейского опыта.
Глава 3. Друзья
Они оставили машину в жиденьком перелеске и шли по усеянной свежим снежком шоссейной обочине – трое приятелей с Большой Ордынки. Несмотря на разность социального статуса, образовавшуюся у их родителей к концу девяностых, парней объединяла детская дворово-школьная дружба. Девятнадцать лет назад они сидели на однотипных пластиковых горшках в трех скромно обставленных квартирах двух соседних домов, не предвкушая грядущего расслоения масс. Жизнь пока не успела раскидать их в недосягаемые стороны, и они упивались раздольем пригородной прогулки, где никто их не слышит, можно смело валять дурака, перекидываться фразами на птичьем языке, периодически гогоча в три крепких молодых горла. На совместную субботнюю поездку подбил их Сергей, которому понадобилось купить на Солнцевском авторынке детали для недавно отданной отцом старенькой «шкоды». Запчасти были куплены, помещены в багажник, однако в замоскворецкие квартиры троица не торопилась.
– Так ты ее трахнул? – интересовался у Сергея длинный и худой, словно жердь, светловолосый Алексей, забегая вперед, пытаясь заглянуть тому в лицо.
– Сайгаком не скачи, – отмахивался от него чернобровый, с дерзким прищуром карих глаз, атлетического телосложения Сергей.
– За сайгака ответишь! От вопроса не уходи, в глаза мне смотри! – требовал Алексей, по-шутовски, задом наперед, подпрыгивая перед Сергеем.
– Ну почти… Ее предки нарисовались раньше времени.
– Нельзя трахнуть наполовину, десант!
Тут Сергей, замедлив шаг, загадочно произнес:
– По мелочам не копай, посерьезней есть тема.
– Ну и?
– Вчера «лексуху» аварийкой притащили. Хозяйка лет сорока, не совсем увядшая, в лице вроде без ботокса. Курточка из соболя, на руке «Ролекс». Сейчас посмотрим, говорю, что у вас там с коробкой, а сам ненавязчиво поигрываю бицепсами под комбинезоном. Продиагностировал – точно, фрикционные диски полетели. Масло, спрашиваю, последний раз меняли когда? Говорит, не помню, что, все так серьезно? Делаю суровое лицо, отвечаю: «Естессственно». А она: «Понима-а-аете, раньше муж этим занимался, а я езжу и езжу два с половиной года. Вообще-то я продавать собиралась».
– Как ты их отличаешь? – Алексей, угомонившись, шагал теперь вровень с Сергеем.
– Кого?
– Меха эти.
– Отличать соболь от норки входит в базовую профподготовку. У соболя шерсть длиннее. Короче, говорю ей: «При наличии запчастей дня три». Она приблизилась вплотную и шепчет: «Молодой человек, давайте организуем наличие», – такой взгляд кинула, у-у-у. Телефон мой персональный попросила, не сервиса. Похоже, всесторонне меня заценила.
– С чего вдруг такие надежды?
– Та-ак, интуиция. Думаю, не сегодня-завтра позвонит. Сделает предложение, от которого не смогу отказаться.
– Слышал, Кира, – повернулся к третьему другу Алексей, – наш десантник, прикинь, наметил себе мамочку.
Третий, темно-русый Кирилл, одетый дороже двух других, похожий чем-то на породистую гончую, не так активно участвовал в разборе профессиональных подвигов Сергея. Он почти не спал этой ночью, до начала четвертого готовил реферат, а до двух слушал через стенку очередной эпизод родительских «звездных войн». Он первым заметил пытавшееся занырнуть в придорожный мусорный бак существо. Судя по торчащим из брюк ступням, обутым в ботинки малого размера, существо являлось женщиной. Настроение с утра преобладало в Кирилле недобро-скептическое, и он, сам от себя не ожидая, крикнул со своей стороны шоссе: «Вам помо-о-очь, ба-арышня?» Существо неторопливо оторвалось от бака, повернуло на голос голову. Да, это была женщина, явственно пожилая, однако стройная и подтянутая. Она оказа лась предусмотрительна. На ней сверкал желто-оранжевый прорезиненный фартук, какие использовали до недавнего времени мясники на цивилизованных рынках и патологоанатомы в прозекторских. Протянув в направлении Кирилла руку, она поманила его облаченным в шерстяную перчатку указательным пальцем. Кирилл, неготовый к подобной реакции, приостановился в замешательстве.
– Наука одолела, потянуло на местных аборигенок? Хорош, пошли, – ухватил его за рукав куртки Сергей.
Кирилл рывком высвободил рукав, лавируя между притормозившими машинами, перебежал на другую сторону шоссе.
– Барышни у нас в державе отсутствуют с семнадцатого года, мальчик, – миролюбиво сказала женщина, беззастенчиво разглядывая его с ног до головы. – Вы, как погляжу, не из люмпенов. Прекраасно. Конечности у вас длинные, помогите-ка достать во-он ту вещицу. – Она указала внутрь мусорного контейнера.
Кирилл проследил за ее пальцем и заметил крохотную фарфоровую ножку в балетке на фарфоровой подставочке, нелепо торчащую среди многочисленного разноцветного тряпья. Мусорный бак был примерно наполовину заполнен тряпичным барахлом и предметами отжившего домашнего обихода. Над пищевыми останками безраздельно властвовал бак соседний.
– Одна-а-ко, – присвистнул Кирилл. – У вас тут высокоразвитая цивилизация, просто европейцы какие-то.
– Да-да, на юго-западной окраине живут весьма приличные люди, только идиоты, – согласилась она, мелко кивая облаченной в мохнатый фиолетовый берет головой. У нее наблюдались аккуратные черты лица, серо-зеленые ясные глаза и не совсем морщинистая кожа.
Кирилл мысленно усмехнулся ее словам и общему несуразному виду, при этом скроил суперсосредоточенное лицо:
– Почему идиоты, позвольте узнать?
– Захламляют жилища разной дребеденью, а самое ценное предают лону помойки, – переминалась она с ноги на ногу.
– Что же, по-вашему, самое ценное? – осведомился он, не упуская из виду Леху с Сергеем, топчущихся на противоположной стороне шоссе. (Диалог с незнакомкой странным образом продолжал затягивать.)
– Осколки детства, дружок, память… – Нетерпеливым жестом она взбодрила берет. – Замечу, вы слишком переигрываете со своей физиономией.
