Налицо также явная ассиметрия в изучении двух частей темы, вынесенной в заглавие книги. Если одна только библиография работ, показывающих вклад поляков в науку и культуру России, может с легкостью заполнить целый том, русское присутствие в Польше остается намеченным схематично и, как правило, трактуется в сугубо традиционном ключе.
Ситуация, однако, продолжает ощутимо меняться. Русской администрации Царства Польского после восстания 1863–1864 гг. посвящены статьи Я. Козловского (Кельце) и Л. Химяка (Гданьск). Этой же темы касается книга А. Хвальбы (Краков)32. Углубленное изучение позволяет преодолеть сугубо мартирологические представления о польской ссылке. Заметно опережая российских ученых, разрабатывают польские коллеги историю своих ближайших восточных соседей. Свидетельство тому — новые журналы «Przegla4 Wschodni. Historia i wspolczesnosc Polakow na Wschodzie*33 и «Lithuania*, многочисленные исследовательские центры и международные конференции.
Историческая наука западных стран не обращалась в системе координат, заданной установками на противостояние или добрососедство, хотя существенную роль в ее развитии играли как русские, так и польские историки–эмигранты, а исследования России и Польши на Западе испытывали заметное влияние соответственно советской и польской ис–ториографий. В то время, когда для последних это было невозможно, за океаном началось систематическое изучение национальных окраин Российской империи (Russia's borderlands), к которому эпизодически подключались польские специалисты 34. Из новейших, наиболее близких нам по замыслу книг назовем монографии американца Т. Викса и француза Д. Бовуа.
Виксу принадлежит заслуга широкой постановки проблематики русско–польских отношений в последние десятилетия существования Империи. В изданной им книге весьма развита теоретическая часть, суммирующая многолетние наработки западной историографии. Автор стремится вписать региональный материал бывших земель Речи Посполитой в общий контекст российской национальной политики. На последней, по его мнению, сказывалось присущее имперскому менталитету архаичное «донациональное» начало, препятствующее восприятию этнической неоднородности общества. Ответственные за правительственный курс деятели разделяли это заблуждение (если не слепоту, то, во всяком случае, дальтонизм, как пишет Вике) с широким спектром общественной мысли. Взаимодействие идейно–политических течений с властными структурами отличалось значительной сложностью: даже близкие режиму правые круги могли блокировать важные правительственные инициативы. В книге задействован обширный архивный материал, а в своих выводах автор склонен руководствоваться принципом историзма. В конкретно–историческом плане Т. Виксом наиболее разработаны проблемы, связанные с политическими коллизиями начала XX в., точнее даже, кануна мировой войны (западные земства, городское самоуправление в Царстве Польском, образование Холм–ской губернии).
Крупное исследование Д. Бовуа о наступлении на польское землевладение в Юго — Западном крае, продолжающее цикл более ранних работ этого автора, концентрируется главным образом на последней трети прошлого столетия. Отмечая, что с конца 1980‑х гг. в Польше набирает силу «прославление прошлого, а также форм польского присутствия» в восточной части Речи Посполитой, Бовуа делает характерный акцент на польско–украинском антагонизме. Не менее примечательно неприятие Виксом крайних суждений авторитетного польского историка Т. Лепковского о национальном гнете в дореволюционной России 35. С распадом СССР изучение окраин Российской империи, на территории которых ныне утвердились самостоятельные государства, получило на Западе новый мощный импульс и обещает надолго потеснить разработку других областей ее внутренней политики 36.
На большом переломе, который переживает сегодня историческая наука, избранная нами тема стала необычайно актуальной, а историографическая ситуация, связанная с ее изучением, отличается редкой сложностью. Плюрализм подходов задан уже самим многообразием действующих «сторон». Вторую жизнь у себя на родине получили труды русских и польских историков–эмигрантов, а также дореволюционная (для Польши — довоенная) литература. В магистральный научный поток включается церковная историография, продолжавшая, хотя и несколько обособленно, развиваться в ПНР и практически сошедшая на нет в Советском Союзе. Изменилось «разделение труда» между национальными историографиями. На наших глазах происходит бурный рост украинской, белорусской, литовской исторической науки с присущими им борьбой с имперским прошлым, поиском и подчеркиванием собственных традиций. Из числа новейших изданий отметим работу киевского исследователя И. Т.Лисевича, написанную с сочувствием к польскому национальному меньшинству на Правобережной Украине и обличительную по тону, когда речь заходит о проводившемся в этом регионе правительственном курсе. В поле зрения автора сразу несколько сфер: история польской книги, функционирование системы просвещения, положение католицизма. Имеются в монографии, естественно, экскурсы в область государственной политики, однако в большинстве случаев они не носят характера специального исследования 37.
Описав за малый срок изрядную дугу (левые радикалы — либералы — консерваторы), историческая мысль России в последнее время все более обнаруживает тяготение к консервативному выбору 38. Особенно плачевными последствиями эта тенденция чревата для изучения истории межнациональных отношений. Рассуждения о русской идее стали также неизменным атрибутом «ученых социалистической ориентации», заявивших о себе в 1994–1995 гг., когда в стране набрало силу коммунистическое движение. Во всем этом калейдоскопе исследователям российско–польских отношений имперского периода предстоит найти свое место 39.
Определяя круг проблем исследования, автор руководствовался научной целесообразностью их постановки. Судьбам поляков в России и русских в Польше посвящены примерно равные объемы. В первом случае предпочтение отдавалось тем направлениям правительственной политики, которые затрагивали жизненные интересы значительной части польских подданных Империи, действительно формировали российско–польские отношения, но при этом до сих пор не становились предметом специального изучения. Таковым прежде всего является дискриминация поляков российским законодательством — нормы, регулировавшие местожительство, замещение должностей, доступ к высшему образованию, приобретение недвижимости и т. д. Специального освещения заслуживает складывание и применение законодательства о «разноверных» браках — использование в качестве инструмента национальной политики вмешательства в дела семьи. Важно показать реакцию на правительственный курс со стороны двух обществ и церквей, его региональные видоизменения. Оценка эффективности антипольских мер предполагает рассмотрение процедуры национальной идентификации в том виде, в каком она сложилась в административной практике и повседневной жизни XIX — начала XX вв. В этом блоке неизбежна постановка проблемы о соотношении курса в польском вопросе с политикой, обращенной к католической религии и костелу.
Во второй части книги центральное место будет принадлежать представлениям правительственных кругов о носителе «русского начала» на отошедших к России в конце XVIII — начале XIX вв. землях Речи Посполитой. Объектами исследования станут проекты и опыты крестьянских переселений, меры по распространению русского помещичьего землевладения, дискуссии о том, какой социальный слой, тип хозяйственной деятельности и набор национальных качеств в наибольшей степени отвечает главным целям колонизационной стратегии и, шире, установке на укоренение русского элемента в конфлик–тогенной части государства. Специальное внимание будет уделено чиновникам и выходцам из духовного сословия, привлекавшимся на западную окраину (последние в качестве преподавателей народных училищ и студентов). Соотнесения с широким кругом источников требуют сложившиеся еще в прошлом столетии стереотипы государственных служащих и семинаристов–поповичей. В этой связи две названные социальные группы предстоит охарактеризовать с точки зрения распространенных в их среде умонастроений, политических тяготений, взаимоотношения с высшими властями и инонациональным окружением.
Поскольку центральное место в монографии отведено разработке и реализации государственного курса, ей присущи черты историко–пра–вового исследования. Для изучения механизма принятия политических решений важным является взаимодействие правительственной и общественной мысли, государства и церкви. Однако исследователю внутренней политики нет нужды в одинаковой мере обращаться ко всем идейным течениям: предпочтение должно отдаваться тем из них, с позицией которых более всего считались власть имущие. Существует также проблема польского влияния на правительственный курс 40.
