Обратной стороной этой тенденции к натуральной оплате услуг и взиманию повинностей в натуре являлось стремление к изъятию денег из обращения, к тезаврации. Византийцы обычно хранили деньги как таковые, не вкладывая их в предприятия. Так, монастырь Спасительницы мира получил от основателя большую сумму — 30 фунтов золота, т. е. 2160 номисм: они должны были сберегаться в ризнице на тот случай, если понадобятся внезапные траты; туда же должны были поступать и избытки доходов от монастырских деревень над расходами монахов.
Монета использовалась не только как сродство обращения, но и как особая потребительная стоимость, как украшение. Определенная часть драгоценных металлов чеканилась в качестве памятных жетонов. Михаил Италик описывает золотую монету, украшенную жемчугом, которую носили на шнуре, считая талисманом, обеспечивающим здоровье. Наконец, монета с выбитым на ней изображением императора выступала в роли своеобразного средства политической пропаганды, поэтому каждое новое царствование ознаменовывалось прежде всего выпуском нескольких новых серий монеты, преимущественно полотой.
Противоречивым было и отношение византийцев к прибыли. Официально господствовал типично средневековый, освященный христианской традицией взгляд на прибыль. Нажива и прибыль осуждались. Неоднократно провозглашавшийся принцип нестяжателъства, разумеется, сам по себе чересчур неопределенен, но византийские памятники позволяют его конкретизировать. Кекавмел отрицательно относится к торговле, кроме «честной» продажи избытков, произведенных в собственном хозяйстве. Насаждать виноградники и возделывать землю — вот что кажется ему достойным порядочного человека. Тем же принципом руководствуется и основатель Бачковского монастыря: монахи всегда должны иметь запас в 10 фунтов золота, а все сверх того приобретенные деньги вкладывать в землю, в покупку недвижимости. Не мастерских, не лавок, а именно земли!
Доход от эксплуатации земли считался «почетным», если только корыстолюбие не приводило к нарушению обычных» норм прибыли; доход от сдачи в аренду земли домов также не противоречил установившимся этичеким принципам. Напротив, извлечение прибыли из ремесленной деятельности, спекулятивной торговли и особенно торговли деньгами встречало решительное осуждение.
Средневековое отношение к ростовщичеству хорошо известно, и византийцы не составляли исключения. Правда, после безуспешной попытки Василия I запретить взимание процента торговля деньгами была легализована — во всяком случае для мирян. И все-таки моральное осуждение ростовщичества сохранялось, переплетаясь, к тому же со страхом перед стихией неопределенности, которую порождали ссудные операции: Кекавмен подробно писал о неприятностях, выпадающих на долю и должника, и кредитора.
Признавая торговлю лишь как продажу произведенных в своем хозяйстве продуктов, византийская мораль осуж дала перепродажу с целью наживы. Дед передает характернейший эпизод. Константинопольские мелкие торговцы рыбой покупали на берегу по 12 рыбок на одну медную монету, а на рынке отдавали по 10 штук за одну монету; аналогично вели себя и торговцы фруктами. Это вызвало возмущение городского плебса, который принес жалобу властям, обвиняя торговцев в спекуляции. Цец, впрочем, замечает, что глупые горожане не хотели принять во внимание, какую тяжесть приходилось таскать этим торговцам на собственной спине от берега до рынка, но взгляды Цеца были, по-видимому, прогрессивнее экономических воззрений его рядовых современников.
Даже ремесло, по прямому утверждению Евстафия Солунского, не должно было создавать прибыль. Соответственно друг и ученик Евстафия Михаил Хопиат с осуждением говорил о попытках превысить традиционные нормы оплаты труда. Ремесленная прибыль и оплата подмастерьев подлежали государственной регламентации. В известных кругах знати официальное осуждение торгово-ремесленной прибыли встречало полную поддержку, л император Феофил, рассказывают, распорядился сжечь торговое судно, когда со стыдом услышал, что оно принадлежит его собственной жене. Но все же и византийские купцы сколачивали состояние, и многие аристократы прибретали богатства с помощью «недостойной» наживы — за счет торговли, ростовщичества или откупа налогов.
Общеизвестно, что на XI—XII столетия приходится начало экономического подъема в странах Западной Европы. Естественно возникает вопрос: каковы были тенденции византийской экономики в это время? Неблагоприятная политическая ситуация эпохи (наступление сельджуков с востока, захват норманнами итальянских владении империи и, наконец, завоевание крестоносцами Константинополя в 1204 г.) закономерно приводит к мысли об экономическом упадке. Мысль эта представляется вполне простой, ибо, в самом деле, чем, как не экономическим упадком, объяснить политическое бессилие Византии перед натиском крестоносцев? Однако любое простое предположение нуждается в проверке. Проверка же приводит к несколько неожиданному результату.
Прежде всего приходится констатировать, что в XII в. скорее растут новые города, нежели приходят в запустение старые. Идриси перечисляет ряд балканских и мало-азийских центров, процветавших в его время. Археологический материал позволяет представить динамику жизни византийского города: в XI—XII вв. застраивались пустовавшие ранее кварталы, оживлялось монументальное зодчество, улучшалось качество ремесленного производства в провинциальных центрах. Письменные источники единодушно свидетельствуют о славе фиванских (и в несколько меньшей степени — пелопоннесских) ткачей. Напротив, в константинопольском ремесле, переживавшем подъём в IX—XI вв., по-видимому, можно наблюдать в XII столетии известный застой.
Бок о бок с подъемом ремесленного производства и ростом провинциальных городов имело место, по-видимому, упрочение денежного хозяйства. Тенденция к переводу натуральных повинностей на деньги прослеживается начиная с X в . Интенсификация обмена требовала возрастания массы монет в обращении. Денег не хватало. К тому же, как уже было сказано, золото и серебро в большом количестве уходили за пределы страны, а россыпи и рудники, столь обильные в античное время, были практически исчерпаны. Увеличение массы монет сопровождалось в Византии, как, впрочем, и в западноевропейских странах, ухудшением ее качества.
Статистическая обработка нумизматических данных дает ориентировочное представление о возрастании массы монет в обращении: судя по византийским монетам, находимым в кладах или при систематических раскопках на территории Византии и в сопредельных с ней странах, чеканка византийской монеты в XI и особенно в XII в. значительно увеличилась. Подсчитано, в частности, что в болгарских землях половина известных монет X столетия найдена в городах и крепостях, тогда как из монетных находок XII в. свыше трех четвертей приходится на сельские местности. По-видимому, здесь в XII в. не только увеличивается масса монеты в обращении, но денежное хозяйство распространяется «вширь», все больше захватывая деревню(Г. Г. Литаврин. Болгария и Византия в XI—XII вв. М., 1960, стр. 28 и сл. ).
Рост производства отражается на материальном положении горожан. Именно с XII в. общим местом византийской литературы становится изображение состоятельного ремесленника или лавочника, у которого в кладовой полно хлеба, вина и рыбных блюд и которому жадно завидует голодный «мудрец».
Улучшается и уровень жизни деревни. Еще в X—XI вв. постоянными были аграрные катастрофы, неурожаи и голодные годы. Источники XII в. (несмотря на их большую подробность) не знают катастрофических голодовок. Византийцы начинают вывозить хлеб и другую сельскохозяйственную продукцию в Италию. Еще в X в. византийская деревня нуждалась не столько в земле, сколько в рабочих руках, чтобы обеспечить пустующие участки. Введение Василием II аллиленгия — обязанности состоятельных соседей возделывать выморочные наделы бедноты — весьма показательно для этой нужды в земледельческом труде. И еще показательнее, пожалуй, то враждебное отношение знати (прежде всего церковной, во главе с патриархом Сергием), которое встретила реформа Василия II. Называя аллиленгий беззаконным побором, хронисты подчеркивают, что его результатом было разорение налогоплательщиков, обеднение многих епископов. Вскоре после смерти Василия аллиленгий был отменен.
Но проходит немного времени, и отношение к выморочным землям начинает меняться. В XI в. монастыри добивались специального разрешения на передачу им опустевших наделов, претендовали на получение «избыточной» земли, не записанной за ними в податных списках. Имеем ли мы дело с частными случаями, с особо благоприятными условиями для сельского хозяйства — или же в Византии действительно происходит переоценка отношения к земле и ее реальная ценность начинает заметно превосходить сумму взимаемых с нее налогов?
