Отдернув нож от моего кадыка, они толкают меня на спину и выбегают из комнаты.
Удостоверившись, что они ушли, я стягиваю с себя окровавленную одежду и убираю ее в мешок для грязного белья. Прокрадываюсь к стоящей в середине сушилке, открываю ее и шепчу:
– Они ушли.
Простыни отодвигаются в сторону, и я вижу глаза Педро: испуганные, но благодарные.
– Сиди здесь, пока я не вернусь.
К счастью для него, Педро невелик ростом, но после того как он выбирается из сушилки наружу, видно, что он устал сидеть в таком положении.
Я чуть выше его, дюймов на пять-десять, так что сидеть внутри мне будет тесно, но тут уж ничего не поделать. Я с трудом могу идти и уж тем более не могу бежать или драться. Если придется сражаться – моя нынешняя форма явно не позволит проложить мне путь наружу.
Чтобы нас с Педро не было слышно, я включаю звук телевизора на максимум. Из сушилки, где сидел Педро, я слышу какой-то звук и понимаю, что он включил рацию, чтобы быть в курсе событий.
– Педро, – шепчу я, – ты должен выключить ее. Посторонние звуки – это смерть, друг мой.
С этими словами я забираюсь в сушилку, закрываю стеклянную дверь большой простыней и жду.
Я слушаю новости, пытаясь услышать хоть какие-то намеки на то, что происходит. Каждый репортаж по ТВ, похоже, посвящен Долгой Зиме и тому, как какая-нибудь семья смогла от нее спастись.
Я стараюсь не двигаться, но все тело болит как из-за той позы зародыша, в которой мне приходится сидеть, так и из-за поражения электрическим током.
Наконец, начинаются последние сводки, и мое внимание привлекают слова «бунт в тюрьме» и «Национальная гвардия». Отодвинув простыни, я вижу через стекло сушилки, как по телевизору передают посадку вертолетов вокруг тюрьмы. Это происходит не далее сотни ярдов от того места, где я прячусь сейчас.
Репортер эхом повторяет то, что я и так предполагал после начала бунта:
– Снижение внимания к обеспечению правопорядка федеральными и местными властями вследствие наступления Долгой Зимы привело к изменению правил подавления тюремных бунтов.
Мое внимание настолько захвачено новостями, что приближающиеся шаги я не слышу до тех пор, пока трое заключенных не входят внутрь. Они ищут нас, и в частности, Педро – им нужен козырь. Что касается меня, то, как только они поняли, что я сделал, они хотят отомстить. Месть в тюрьме – дело важное. И остановить их сейчас, похоже, некому.
5
Эмма
Я совсем потеряла счет времени. Прошло несколько часов, день, два дня?
Единственное, в чем я уверена, – у меня появились симптомы кессонной болезни. Не такие сильные, чтобы меня убить, но достаточные для того, чтобы я чувствовала их каждую секунду. Хочу, чтобы меня вырвало, но сейчас для этого не самое лучшее время.
Научное обоснование кессонной болезни звучит следующим образом. Давление на МКС и космическом шаттле равно 14,7psi[2] – то есть равно атмосферному давлению на Земле на уровне моря. Скафандры EVA имеют давление 4,3 psi, равное атмосферному давлению на вершине Эвереста. Чем это плохо? Быстрое снижение давления приводит к образованию азота в крови и тканях тела. Растворяясь, он формирует пузырьки – прямо как при открытии банки содовой. То есть внутри банки содержимое находится под давлением, но стоит ее открыть, как давление начинает резко падать. Что в итоге? Шипучие пузырьки двуокиси углерода в жидкости. В моем же случае это пузырьки азота, только не в жидкости, а в моем теле. Этакая человеческая банка содовой под давлением, которую резко открыли, и теперь она выливается наружу.
Ныряльщики со «скубой[3]» узнали о кессонной болезни давным-давно и с тех пор ищут способы ее избежать. На МКС у нас существует специальный протокол, которому мы следуем, перед тем как надеть скафандры EVA, чтобы избежать декомпрессии или даже смерти.
В настоящий момент мне настолько плохо, что я предвосхищаю свой следующий выбор. У меня все болит, я вымотана, но я ни за что не засну, потому что боюсь потом не проснуться.
Я изо всех сил цепляюсь за жизнь, за каждую ее секунду, и только сейчас понимаю, насколько хочу жить. Вот что действительно имеет значение в такой ситуации – желание жить.
Правда, прямо сейчас я мало что могу сделать. Просто смотрю на мусор, оставшийся от станции, пытаясь понять, спасся ли еще хоть кто-то или осталась ли у меня еще хоть какая-то возможность сохранить свою жизнь.
Временами часть станции падает в атмосферу и сгорает, как сверкающие частицы в песочных часах, отсчитывающих время до моей гибели. Я нахожусь на сходящей орбите, и это только вопрос времени, когда я вместе с той частью МКС, к которой прикреплена, упаду в атмосферу и сгорю.
Новая яркая вспышка – похоже, космического мусора сгорает все больше. Но нет, этот свет становится ярче и ярче – что-то приближается ко мне.
Ракета, все ближе и ближе.
От нее отделяется капсула и направляется в мою сторону.
За мной.
Я не верю собственным глазам, слезы текут по моему лицу – меня спасут.
6
Джеймс
В федеральной тюрьме с вами происходит, если так можно выразиться, удивительная вещь – вы получаете некую «уголовную породу». Вы не обычный вор или убийца, мотающий срок в тюрьме штата. Обитатели Эджфилда или других исправительных заведений – настоящие гении преступного мира. Ну или, как минимум, те, кто стремится совершить преступление, которое станет известным далеко за пределами штата, и нарушил федеральный закон.
Минус в том, что они достаточно умны, чтобы найти меня и Педро. Мои подозрения подтверждаются, когда я слышу, как открывается сушилка в самом начале ряда, а потом следующая.
Вдалеке слышен треск автоматной очереди. Национальная гвардия ворвалась внутрь, умело использовав фактор времени. Через несколько минут они будут тут, и тогда – никаких переговоров. Самое важное – элемент неожиданности.
Дверца моей сушилки распахивается, и чья-то толстая рука выбрасывает наружу простыни. Вслед за этим мне в лицо направляется дуло пистолета.
– Вылезай!
Подняв руки, я начинаю аккуратно выбираться из сушилки, превозмогая боль во всем теле.
Звуки выстрелов все ближе. Такое ощущение, что началась Третья мировая война.
– Закрой дверь и подопри ее столом! – кричит один заключенный другому.
Я уже почти вылез из сушилки, но хотел бы забиться обратно вглубь, потому что знаю, что меня ждет. Боже, эти ребята тупые. (Хотел бы я взять назад свои слова о среднем уровне интеллекта федеральных преступников.)
– Я сказал, вылезай!
Как бы я ни хотел остаться внутри, приказания под дулом пистолета нужно выполнять. Я пытаюсь встать на непослушных ногах, как молодой олененок, делающий первые шаги.
Педро находят пару секунд спустя. Он хоть и выбирается с трудом, но стоит, гордо выпятив грудь. Сейчас он мне нравится все больше и больше, и, надеюсь, мы не сдохнем здесь, посреди прачечной.
Они заставляют его встать на колени, предварительно отобрав рацию и электрошокер, который он использовал на Марселе.
Мне больно стоять, так что я, ссутулившись, приваливаюсь к сушилке и замечаю, что выстрелы стихли. Что бы там ни происходило – война закончилась.
Неожиданно оживает рация, которую один из заключенных, по-видимому, забрал у другого охранника.
– Обращаюсь к тем, кто находится в прачечной. Все кончено. Выходите с поднятыми руками – больше нам потери тут не нужны.
Предводитель мятежников выглядит совсем не так, как я ожидал. Белый, средних лет, не особенно мускулистый, с уже редеющими волосами и однодневной щетиной. Он похож на тех, кого вы можете видеть на канале CNBC рассказывающими о том, что вам стоит купить акции его компании, несмотря на то что в последних отчетах у них крайне сомнительные показатели. Может быть, именно такие аферы его сюда и привели.
