Вестовой скромно ответствовал, что он не бирюк и что воинского духу в нем не меньше, чем в ком бы то ни было, но он не считает правильным изумляться уду боевого товарища.
– Да ты посмотри получше, каков у него уд! Только посмотри, каковы размеры-то! – запальчиво восклицал подполковник.
Вестовой на это опять же скромно заметил, что у него самого уд едва ли меньше, чем у меня. Ганич, разумеется, потребовал, чтобы Базиль немедленно представил на обозрение свое орудие.
– Не считаю возможным это сделать, господин подполковник, – сказал тот.
– А это почему же?
– Свой уд я показываю только дамам, а господам – стесняюсь.
Будь на месте Ганича какой-нибудь пехотный командир, несдобровать бы вестовому, но наш подполковник, несмотря на вспыльчивость, был человеком либеральным и зачастую впадал в мысли там, где в них обычно не впадают. Вот и теперь он потер нос и уперся вдумчивым взглядом под стол. Признаться, и сам я задумался над этими словами вестового. Действительно, почему мы легко и без стеснения обнажаем свои орудия пред дамами, а пред товарищами тушуемся это сделать?
Всякое размышление, как известно, порождает желание выпить. Как-то само собою получилось, что в бокалах оказалась мадера, и мы с подполковником выпили.
Базиль же стоял в дверях и переминался с ноги на ногу, ожидая приказаний. Ганич прошелся по комнате, помотал головой в разные стороны и вдруг воскликнул:
– Ах, как нехорошо получилось! Мне стыдно за себя! Это недостойно офицера и благородного человека! Я, поручик, твой уд видел, ты, как честный человек, показал его мне, а я… Стыдно мне, стыдно!
Тут подполковник решительно расстегнул ремень и потянул свое орудие на обозрение.
– Смотрите! – воскликнул Ганич. – И хоть мой уд не такой геройский, как у тебя, поручик, но я тоже показываю его! Братья по оружию должны быть до конца честны друг перед другом! Ты показал, и я покажу!
Тут уж и Базиль, почесав за ухом, расстегнул штаны и вышел на середину комнаты.
Разумеется, я не мог остаться в стороне. Теперь все трое мы стояли кружком, каждый держал на ладони свое орудие и разглядывал чужие. Орудие Базиля и в самом деле лишь немного уступало моему в размерах, а вот подполковнику похвастаться было нечем. Если наши с Базилем уды были подобны вольным донским лещам, с той лишь разницей, что мой больше нагулял «жирка» и был куда осанистее и серьезнее, то подполковничий уд лежал на его ладони, как пьяный инвалид на площади, вытоптанной у кабака, вокруг которой одни репейники да проплешины. Разумеется, чтобы не обидеть командира, я сказал, что его орудие, хоть и не такое могучее, как у нас, но сразу видно, что оно хорошо закалено в любовных баталиях.
Базиль поддержал меня, простодушно отметив, что орудие подполковника хоть и невелико размерами, но смотрится очень грозно.
– Как глянешь, ажно мурашки по спине бегут! – молвил Базиль.
– Это ты хорошо сказал – грозно смотрится! – Ганич довольно хохотнул и, поводя головой из стороны в сторону, чтоб не пропустить ни один ракурс, любовно осмотрел свой уд. – Действительно, грозен. Именно, именно так!
Подполковник осторожно отпустил свой уд на волю и застегнул штаны. Мы последовали его примеру.
Затем Ганич наполнил мадерой три бокала и предложил всем нам выпить за доблестное гусарство. Вестовой начал было отнекиваться, ссылаясь на то, что он не смеет выпивать во время несения службы, но Ганич усовестил его:
– Ну, вот опять! Да ведь тебе не Пронька в кабаке предлагает, а командир твой! Да какой же ты воин, коль не желаешь с командиром своим выпить?!
– Так ведь служба же! Как же я ее нести буду, коль пьяным стану?
– Эх, баба ты, баба!
– Никак нет, не баба!
– Докажи, что не баба!
Вестовой нехотя принял бокал и, поморщившись, выпил.
– Что, мадера не нравится? – с лукавинкой в голосе спросил подполковник и подкрутил ус.
– Да вы же, господин подполковник, знаете, что я водку люблю. Что толку от этой микстуры! Пожаловали бы уж водки, коли желаете, чтоб я непременно выпил!
– Это я его так к разумному винопитию приручаю, – сказал Ганич, вновь наполняя бокалы. – Чтоб не пьянствовал, как зверь, а вдумчиво употреблял благородные напитки.
Мы подняли бокалы и выпили. Потом еще, еще и еще. Пили за доблесть, за наш гусарский эскадрон, за государя, а Базиль все только бубнил себе что-то под нос про водку. Поначалу я закусывал жареной курицей и раками, но потом уже всем, что только ни попадалось мне в руку со стола – в том числе и черешней.
Впоследствии я не раз размышлял – откуда же взялась на том столе черешня – ведь май был на дворе, – но так и не смог сыскать вразумительного ответа на свой вопрос. Возможно, на самом деле это была не черешня, а клюква, однако ж я прекрасно помню, как выплевывал косточки в пустую бутылку.
* * *
Подполковник достал из боевого ящика пистолеты и поинтересовался, как хорошо я стреляю. Я ответил, что попаду в карту с двадцати шагов.
– Ну, что ж, поручик, проверим нашу меткость! – сказал Ганич, распахивая окно и подавая мне пистолет.
– Проверим! – охотно согласился я. – А где мишень?
– А вон посмотри, сколько мишеней! Выбирай любую! – Ганич указал на лужайку, где паслись куры. – Только, чур, целимся в глаз! Только в глаз!
Я подумал, что Ганич так мстит за свой выбитый глаз, но он словно прочитал мою мысль.
– В глаз надо потому, что в корпус курице и прусский обозник попадет! – сказал подполковник.
– Пули, пожалуй, для куриного глазу велики… – заметил я.
– Плохому танцору яйца мешают! А меткий стрелок и большой пулей попадет в маленький глаз.
Выстрелили. Комнату заволокло пороховым дымом, а когда он начал рассеиваться, мы увидели, что окрестные бабы дружно гонят на лужайку прутиками целые выводки хохлаток.
Признаться, я удивился этому: ведь бабы должны были бы стараться сберечь своих курочек, а они их гнали на убой. Впрочем, скоро выяснилось, почему они так поступали. Оказалось, что подполковник не раз уже устраивал охоту на кур из своего окна, и когда ему удавалось сразить какую-нибудь хохлатку, платил за нее хозяйке рубль. Разумеется, бабы только и ждали, когда он начнет охотиться, ведь это обещало им доход. Я увидел, как какая-то старуха потащила за рога козу на лужайку.
– Убери свою козу! – закричал Ганич. – В нее не то что прусский обозник попадет, но даже и простая баба!
Базиль заряжал нам пистолеты, а мы с подполковником вели огонь. Надо признать – трудно попасть курице в глаз не то что с тридцати, но даже и с пяти шагов – ведь голова птицы все время в движении. Как будто курица издевается, поклевывая зернышки; кивает и кивает головой: не попадешь, не попадешь, не попадешь! Тем не менее подполковнику, который был отменным стрелком, это иногда удавалось. Не буду утверждать, что он попадал точно в глаз, но куры после его выстрелов падали. Что касается меня, то в глаз им я даже и не чаял попасть – после выпитого их глаз я вовсе не видел, а сами куры двоились в моих глазах. «В которую же из двух следует метить?» – думал я. Поначалу я стрелял в ту из двух, что выдваивалась вправо, потом – в ту, что влево, а когда понял, что это не дает результата, стал метить как бы между ними. Это дало свои плоды, две курицы были сражены моими выстрелами.
– Молодец! – похвалил меня подполковник. – А ну, Базиль, скачи за гусарами, поднимай на маневры! А то сидят там за печками и совсем уже обабились!
Базиль ускакал, мы с подполковником еще выпили мадеры и, взобравшись на коней, направились к Мокрому логу, где был объявлен сбор. Путь туда лежал рядом с шинком Мотузки, куда мы, конечно, не преминули заглянуть, чтобы для поднятия молодеческого духа выпить водки.
Наконец мы добрались до Мокрого лога. Там уже было с полсотни гусар.
– А ну, молодцы, за мной! – скомандовал Ганич, и мы пошли галопом к речке. Там и происходили маневры: мы скакали по берегу и стреляли в мишени. Потом стреляли через речку в воображаемых супостатов. Затем было метание пик на скаку, конное и пешее фехтование.
В заключение маневров мы устроили на берегу пикник, благо некоторые из нас прихватили с собой напитки. Двоих же наших товарищей, один из которых неудачно упал с коня, а второй проткнул ногу пикой, отправили с попутной телегой в лазарет.
Когда солнце уже стало садиться за лес, эскадрон крупной рысью двинулся в город. Большая часть гусар во главе с Ганичем разъехалась по своим квартирам, но с дюжину моих товарищей решили продолжить пикник с девицами госпожи Клявлиной. Мы накупили конфект, пряников, тортов и прочих сластей, которые только были в купеческих лавках. Все это сложили в одну телегу, а в другую, подстелив сена, – батареи шампанского.
Улицы опустели, испуганные обыватели прятались кто куда, заслышав наш залихватский посвист и песню:
Начинай, запевайПесню полковую,Наливай, выпивайЧару круговую!
Мы выстроились в шеренгу напротив борделя. Из его дверей стайкой выпорхнули мордастенькие купчики и, на ходу надевая кафтаны, нырнули в проулочек, словно аляпки в ручей. Барышни Клявлиной растворили окна и со смехом стали задирать нас шуточками.
