Упругий воздух широкими потоками омывал тугие крылья, с каждой долей секунды все охотнее принимая на себя тяжесть самолета. Иван почувствовал это всем телом, а момент, когда самолет, едва стукнувшись колесом о крохотный камешек, отделился от земли и повис над ней на высоте одного-двух сантиметров, отозвался в самом сердце Гроховского острой радостью. Издали же казалось, что машина еще бежит по аэродрому.
Потом все увидели, что она взлетела, и тишину на старте сменили шумный говор, возгласы:
— А направление… Видели? Как по струнке!
— Выдержал точно.
— Вот только, пожалуй, оторвался чуть на малой скорости…
— Понимаешь ты…
— А почему не понимаю? Думаешь, как ты, захожу с креном на посадку?
— Там и кренчик-то был, градуса два-три.
— А инструктор ведь заметил!
— Так то ж инструктор…
…Вот оно пришло, то самое, ради чего стоило преодолевать любые трудности! Мерный рокот мотора, воздух за бортом, быстрый, как буря, маслянистые брызги на блестящих плоскостях и высота, все увеличивающаяся и как бы раздающаяся вширь. Это была не та высота, которую видишь из окна десятиэтажного дома, когда смотришь вниз вдоль стены, — высота мертвая, пугающая, то были, скорее, глубина, простор, необъятность, вызывающие радостное чувство свободы и собственной силы.
Исчез крохотный тусклый ручеек, выбегающий из-под колючего кустарника и впадающий в спокойный арык, исчезла перспектива ровной, узкой улицы с белыми домами — все растворилось в необъятной громаде земли, покорно раскинувшейся под крыльями самолета.
А небо теперь обнимало Ивана со всех сторон, круглые, комковатые облака плыли на уровне его плеч, и он мог бы сейчас, при желании, подняться выше их, кружиться между ними…
Но вот сделан четвертый разворот, самолет планирует на посадку, мотор еле слышно ворчит на малых оборотах, высота быстро уменьшается, и теперь, наоборот, исчезает необъятность пространства, а детали местности проступают отчетливее и все увеличиваются в размерах.
Наконец все внимание молодого пилота сосредоточивается на белых посадочных знаках: по ним он уточняет направление полета и вероятность приземления в заданном месте. Еще несколько секунд снижения — и видны травяной покров аэродрома, отдельные пятна на земле и крохотные неровности…
Не спуская глаз с самолета, сохраняя невозмутимость, Гунин мысленно оценивал каждое действие Гроховского. По мере того как высота уменьшалась, он и сам невольно пригибался все ниже и ниже к сочной траве и, делая рукой плавные движения на себя, бормотал:
— Еще… Стоп! Придержи. Теперь снова на себя… Еще… Довольно. Добирай!
И когда проворный У-2 уже весело бежал по траве после отличной посадки, в квадрате[1] раздались ликующие возгласы, а на лице командира эскадрильи, у глаз, разгладились тонкие морщинки. Он повернулся к Гунину и негромко сказал:
— Нормально.
ДВЕ ВСТРЕЧИ
1
Будто вихрем несло мальчишек к пустырю. Позабыты купание в реке, рыбалка и даже игры в гражданскую войну. Бежали наперегонки, еле переводя дух, спотыкаясь, падали, и вновь неутомимые босые ноги несли их дальше, пока не замерли на месте, будто остановленные невидимой преградой.
На краю пустыря, греясь в бронзовых солнечных лучах, стояла большая полотняная птица. Не сдерживаемые грозными окриками взрослых, которые суетились возле старенького, потрепанного «Фармана», ясноглазые зрители постепенно набрались смелости и подошли ближе.
Все внимание их было обращено на самолет и на человека в кожаной куртке, шлеме и больших очках, поднятых на лоб. Это был Сацевич, один из первых летчиков в Ростове-на-Дону. Слух о нем прошел по всему городу еще неделю назад, много говорили о его предстоящих полетах, но когда это произойдет, точно не знали. Предполагали, что Сацевич сперва сделает пробный полет без публики. Но от ребят укрыться ему не удалось…
— Сейчас полетит… — завистливо вздохнул Ванёк Шашин, небольшой: крепыш с расцарапанным лбом и дублеными, не привыкшими к обуви пятками.
— Еропла-а-нт?! — тоненько протянул крохотный сосед справа, выставивший свой голый живот словно специально для всеобщего обозрения.
— Нет, тот кожаный дядька, — подсказал кто-то за его спиной.
— Сам?!
— Какой же ты еще дурной, Михась! — засмеялись ребята, и один из озорников дружелюбно хлопнул его по затылку.
— Не замай! — нахмурился Михась и еще больше выпятил свои полосатый коричнево-серый живот.
— Брюхо у те сомье, а голова селедочья, — усмехнулся кто-то.
— Не, — угрюмо возразил Михась и вовсе насупился: — Я маленький, вот что…
— И поверил, что дядька так просто сам и взовьется?
— Да де ж поверил? — возмутился Михась. — Я хочу руками его потрогать…
— Дядьку-то?
Глаза Михася затуманились от обиды, ямочки на щеках стали глубже и четче.
— А ну, геть отседа, кто языкастый! — крикнул Ванек и привлек Михася к себе. — Мальчонок дело говорит. Вот слетает ероплан, мы и попросимся.
— Не, зараз надо, — сказал Гриша, тощий и долговязый подросток.
— Почему?
— А если разобьется? Чего же тогда трогать?
— И то правда! — раздались голоса.
— Мне батька ноне говорил, — важно передал Михась случайно подслушанную в разговоре взрослых фразу, — что чем больше кто еропланов побьет, тот и есть ерой! Вот как…
Сказав это, Михась выступил вперед и петушино крикнул:
— Дядь, а дядь! Позвольте хучь немного ваш хвост потрогать, а?
То ли вид казачонка понравился взрослым, то ли его слова произвели впечатление, но летчик улыбнулся и громко сказал, обращаясь к своим товарищам:
— Вот вам и помощники.
Он махнул ребятам — и вся ватага мигом облепила самолет.
— Стойте! — испуганно крикнул летчик. — Мне же на нем лететь…
Мальчики поняли, отступили на шаг и спрятали руки за спины.
— Поможете нам выкатить аэроплан вон в тот конец поля, чтобы поставить его против ветра, — объяснил летчик. — А браться при этом можно только за те места, что я укажу. Уразумели?
— Хорошо, дядя!
Когда инструктаж был закончен, ребята взялись за самолет и дружно покатили его по пустырю. Их было так много и действовали они так старательно, что двукрылый маленький самолет едва касался колесами земли.
— Вот это подъемная сила! — засмеялся летчик. — Глядишь, вырастут хлопцы и всю русскую авиацию на своих руках поднимут…
Подлинного смысла этих слов Ванёк не понял, но похвалу уловил и гордо шагал, поддерживая хвост самолета.
Проба мотора вызвала всеобщий восторг. Когда летчик забрался в кабину, дал газ, проверяя работу мотора на больших оборотах, и по всему пустырю прокатились невидимые волны ритмичного рева, — мальчишки радостно загалдели.
Когда же люди, державшие чудесную птицу за крылья, выпустили ее из рук, та, словно вырвавшись из клетки, все быстрее разгоняясь, пробежала по пустырю, мягко подпрыгнула и повисла в воздухе.
— Ура! — закричали взрослые.
— Ура-а-а! — звонко подхватили мальчишки.
Ванёк открыл рот от удивления. Дитя нового века, он приблизительно знал, что такое аэроплан, но так близко видел его впервые. В глубине своей наивной детской души Ванёк сомневался, что полет состоится, и сейчас, когда машина уже набирала высоту, он был до крайности поражен и взволнован.
— Летит! — радостно вскрикнул он. — Михась, ты видишь? Летит!!!
Михась молчал, тоже с недоверием всматривался в небо, и только когда самолет накренился и развороте, лицо его просияло, он радостно захлопал в ладоши и закричал:
— Машет, машет, крыльями машет! Взаправдашний ероплант…
Набрав метров двести, летчик сделал круг, приземлился в центре пустыря и порулил на стоянку. На сегодня это было все; но мальчишки долго не спускали восторженных взглядов с «кожаного дядьки».
Все, даже самое приятное и удивительное на свете, имеет конец. Мальчишки расходились, унося незабываемое впечатление от первой встречи с летчиком.
— Пошли, Ванёк, — предложил Михась.
Шашин стоял, не двигаясь. В его взгляде, устремленном на самолет, появилось что-то нежное и одухотворенное. Он даже не заметил, что летчик, проходя мимо них, остановился и улыбнулся:
— Ну что, ребятки, понравился полет?
Ребята онемели от счастья: герой дня, настоящий летчик сам заговорил с ними! Такое бывает не часто даже в богатой приключениями мальчишеской жизни…
Шашин был взрослее и потому повел себя более уверенно.
— Дядя, а я смогу летчиком стать? — мечтательно произнес он.
Сацевич с интересом посмотрел на мальчика.
— Если очень захочешь, то сумеешь, — убежденно ответил он.
— А не страшно… летать?
— Пожалуй, нет, — улыбнулся летчик. — Вот на ковре-самолете не знаю как… Может, и страшновато было бы. А это же машина. На машине не страшно!
