Невдалеке кто-то закричал:
— Что? Что случилось?
— Караул, на помощь! Берег разносит…
От людей идет пар, мускулы напряглись — железом не перебьешь. Канымгуль шатается от усталости и боли в руках. У других тоже, наверно, руки не слушаются. Почему-то она ощущает во рту солоноватый вкус крови. Ногу придавил сорвавшийся камень. Канымгуль присела, вода по горло. Больно, ох как больно. Закричать, — может, полегчает… Нет, нельзя, надо подняться, надо помочь Каратаю. Что-то треснуло. Сломался кол, который только что вбил Каратай. Зачем он так гадко ругается? Зачем он рвет на себе рубаху?!. В глазах красные круги…
— Не выйдет! Ничего не выйдет!..
— Что не выйдет?
— Старый арык, что старая рубаха: здесь залатаешь, там прорвется…
— Замолчи!
— Может, умереть прикажешь?
— Умри!
Снова борьба! Вода — немой враг. Она выискивает невидимые щели и разворачивает брешь, ее не остановишь, она уходит… Помощники Каратая злы на него, они его ненавидят…
— Что за арыки! Будто лесом заросли. Тут не то что вода, и человек не продерется!
— А куда смотрели мираб и председатель? Не могли прочистить…
— Это всё проделки Каратая. Пропадет вода, ни нам, ни им… Ворованная похлебка в желудке прокисает…
Канымгуль была как в бреду, в голове стоял гул, но эти слова она расслышала ясно. Что это значит? Что мог сделать Каратай?
Кто-то зло выкрикнул:
— Довольно, закрывай воду!
Кто-то побежал в сторону шлюза. Каратай выскочил и преградил путь бежавшему.
— Стой!.. Не смей закрывать!.. Я отвечаю!..
— Чем ты ответишь? Чужой водой, что ли? Разрушенными арыками?
Каратай молчал. С кетменем в руках он грозно надвигался на посмевших ему возразить поливщиков. Тут только до Канымгуль дошел смысл услышанных прежде слов, тут только она поняла, что наделал ее муж.
— Кто разрешил бросить работу? — задыхаясь от злобы, проговорил Каратай, вплотную подойдя к столпившимся поливщикам.
— Закрой воду! Отвечать за твое воровство мы не намерены!
— Не закрою! — заорал Каратай и, обезумев, замахнулся кетменем.
Но кто-то успел подставить свой кетмень. Звякнуло железо, в темноте брызнули искры.
— Ты что?!
Поливщики навалились на Каратая и вырвали у него из рук кетмень. Каратай отбивался кулаками, на нем трещала мокрая рубаха, он падал от ударов и снова поднимался, разъяренный и страшный.
— Вали его, вяжи!
Все это произошло так неожиданно, что оцепеневшая Канымгуль только сейчас пришла в себя.
— Не трогайте его! Не бейте! — кинулась она к дерущимся, расталкивая их, и повисла на шее у Каратая, мотаясь из стороны в сторону. — Уходите, уходите отсюда! Вы не виноваты, вас никто не обвинит, сам будет отвечать! — выкрикивала она. — Уходите, оставьте его! Не бейте!
— Не мы начали, он сам полез!
— Ладно, мы уйдем, но этого так не оставим, разберемся где надо!
Угрожая и ругаясь, поливщики пошли через поле на дорогу.
— Вернитесь! Вернитесь назад, кому говорю! — рванулся Каратай, разжимая руки Канымгуль и отпихивая ее от себя.
Но люди уходили, не отзываясь.
Молча, со всей силой сжимала Канымгуль Каратая в своих объятиях. Он тоже молча, с остервенением сбрасывал с себя ее руки, толкал в грудь, но она снова и снова припадала к нему, цепляясь за его одежду.
Когда не стало слышно голосов поливщиков, обессиленный Каратай смирился.
И стало тихо вокруг, будто после грозы. Остывала горячая, душная ночь. Остывала сухая земля. Со стороны арыка тянуло терпким запахом молочая. Сонно, лениво квакали на канале лягушки-полуночницы. По темным зарослям колючек бродила беглая верблюдица с верблюжонком. Протяжно и нежно звала она его за собой и похрустывала, пережевывая колючие стебли.
Все было как всегда, будто ничего в жизни не изменилось. И только рядом, в нескольких шагах от Каратая, клокотала в черной промоине вода, шумным, непокорным потоком уходила она вниз по ложбине. А он стоял, понуро опустив плечи, и все еще тяжело дышал. Канымгуль слышала, как колотилось его сердце. Вот снесло в арыке остатки запруды, и вода зашумела еще громче и злее.
— Разве я для себя? — ни к кому не обращаясь, произнес Каратай упавшим голосом. — Я для колхоза. Воды нет. Земля горит…
Чувство безмерной жалости к мужу захлестнуло Канымгуль.
— Что ж ты наделал? — негромко сказала она.
Каратай вздрогнул, оторвал от себя руки жены и с силой отстранил ее.
— Уходи! — угрожающе проговорил он. — Уходи отсюда! Кому говорю!
Канымгуль молча повернулась и пошла, срывая на ходу метелки курая. Она теребила их нервными пальцами, выбрасывала и снова срывала. А Каратай постоял еще немного и побрел к шлюзам…
* * *
Сколько времени прошло — неизвестно, но скоро наступит рассвет.
Каратай лежит плашмя на земле. Так вот, обняв землю, лежит человек, когда он остается одни на один с нею, с землей. Она все понимает — и горе, и радость, ей можно поведать свои тяжелые думы.
Может быть, не желая его тревожить, так тихо, так робко занималась заря. И ветерок с гор ласкался к нему, ложился рядом, поглаживая разбитые руки и ноющее тело. Но вот кто-то бесшумно подошел, опустился рядом, погладил голову, плечи. Теплые, родные, бережные руки. Они снимали боль, снимали с души обиду. Каратай боялся пошевельнуться, боялся вспугнуть свое счастье, которое всегда было рядом с ним, но которое он так редко замечал.
«Не видать мне добра, Канымгуль, — подумал Каратай. — Стыдно в глаза тебе посмотреть. Я не знал тебе цену. Прости… Ты была счастлива, а я разбил твое счастье. Ничего не поделаешь, и ты поняла, наверно, что счастье не только дома, у очага, оно и в поле, оно с людьми связано…»
— Вставай, Каратай, Сабырбек идет! — шепнула Канымгуль.
Каратам тяжело поднялся, не глядя жене в глаза.
— На, надень, в поле нашла. — Она протянула ему войлочную шляпу, подоткнула рубаху, отряхнула с нее землю. — Я пойду домой, а ты потом приедешь, лошадь за курганом пасется, — проговорила она и быстро пошла.
Сабырбек не спеша ехал вдоль арыка. Порой он привставал на стременах, всматривался в местность, видно прикидывая, где лучше проложить новый арык.
Каратай стоял, кусая губы. Деваться было некуда.
Легче умереть от руки врага, чем держать ответ перед другом.
1955.
Перевод А. Дмитриевой.
