О существовании такого Мао никто до Сюнь-цзы и не знал, как и о кровожадных наклонностях Учителя. В каноническом тексте «Лунь-юя», где изложена практически вся его доктрина, он всегда делал упор на доброту, справедливость и убеждение словом (не топором!), чем и прославился. Удивительно, сколь слабо значило в те годы подлинное слово «Луньюя», если многие, включая Сыма Цяня, поверили в реальность выдуманных эпизодов с шао-чжэном и палаческими приказами Конфуция. Не очень верится и в то, что Конфуций, по словам Сыма Цяня, считал главным достижением своей жизни «Чуньцю» [103, гл. 47; 71, т. VI, с. 149]. Здесь явно влияние высокой оценки этой хроники Мэн-цзы. Видимо, когда Сыма Цянь писал свои знаменитые многотомные «Записи историка», он не сумел как следует разобраться в том, чем истинно славен Конфуций, чему в рассказах о нем стоит верить, а что — явные политические спекуляции.
Сочинение Сыма Цяня — один из важных наших источников по периоду Чуньцю. Подавляющее большинство собранных им сведений заслуживает безусловного доверия, особенно те, что касаются истории чжоуских царств и княжеств в эти столетия. Однако в ряде случаев достоверность сообщаемых им данных не столь очевидна, как в «Цзо-чжуань» или «Го юе». Особенно это касается материалов его гл. 47 о Конфуции. И дело вовсе не в том, что Сыма Цянь писал свои тома много позже, чем его только что упоминавшиеся предшественники, авторы комментариев, хотя это и сыграло свою роль. Гораздо важнее, что к моменту написания труда Сыма Цяня многое в древнем Китае изменилось.
Исчезла феодальная раздробленность с ее аристократизмом и старой рыцарского типа знатью, с постоянными интригами, заговорами и внутренней борьбой. Ушли в прошлое — во многом благодаря Конфуцию, его ученикам и последователям — вопиющие нарушения моральных норм, а на смену этому пришли достаточно строгие принципы конфуцианской этики. Неудивительно, что совершенно преобразился и облик Великого Учителя, обросший огромным количеством апокрифов и анекдотов, целью которых было преувеличить значимость и приукрасить роль Конфуция в годы его жизни. Чтобы такой человек — да без высокой должности?! Такого не могло быть! И появилась версия о том, что Конфуций был в Лу чуть ли не министром, что действовал он решительно и без колебаний казнил всех, кто что-нибудь не так сказал или просто показал со сцены.
Все эти и многие другие аналогичные материалы попали в написанную Сыма Цянем главу о Конфуции. Хотя, если внимательно прочитать канон «Луньюй», где собраны его изречения, любой увидит, что Учитель был совсем не таким, каким он предстает у Сыма Цяня. Словом, данные Сыма Цяня во всем том, что касается Конфуция, его жизни и деятельности, имеют много меньшую весомость по сравнению с тем, что сообщают «Цзо-чжуань» и «Го юй» (хотя и в них, как только что упоминалось, задним числом вставлено немало интерполяций).
Несколько слов о «Бамбуковых анналах» («Чжушу цзинянь»). Необычность находки связок бамбуковых планок с хроникальными записями (они были обнаружены в 279 г. н. э., как уже упоминалось, при раскопках гробницы одного из правителей большого царства Вэй[15], умершего в 295 г. до н. э.) сама по себе не слишком удивительна. Такое встречалось в ханьском Китае — достаточно напомнить о текстах, будто бы обнаруженных в стене развалившегося дома Конфуция. Бамбуковые планки с текстом, восходящим к легендарному Хуанди, были помещены в императорскую библиотеку и стали изучаться. История текста остается неясной, но существует достаточно оснований для сомнений по поводу достоверности сообщаемых им данных. Прежде всего это касается первой части хроники.
Дело вовсе не в том, что эта часть, посвященная древним легендарным императорам, начиная с Хуанди, Яо, Шуня, Юя и всей династии Ся, несколько отличается от соответствующих глав так называемого второго слоя «Шуцзина» (примерно VIII–VI вв. до н. э.), где дано описание героических деяний тех же (кроме Хуанди) императоров. Оба варианта — лишь разночтения легендарных преданий общего типа [25]. Существенней обратить внимание на то, что в «Чжушу цзинянь» сделана попытка наполнить конкретным содержанием всю дошанскую и раннешанскую историю, дать краткое летописное описание деяний каждого из правителей. В «Шуцзине» рассказывалось о том, что именно сделали великие древние мудрецы. «Бамбуковые анналы» пытаются привязать все эти легендарные деяния к каким-то точным датам, годам правления того или иного из дошанских и раннешанских правителей. Неясно, откуда брались эти явно нереальные хроникальные сведения, особенно если принять во внимание, сколь поздно в чжоуском Китае поняли важность точной хронологии и стали на официальном государственном уровне вести отсчет годов царствования всех правителей. И потому неудивительно, что долгие века специалисты не воспринимали данные хроники «Чжушу цзинянь» всерьез.
Д.Легг, первым переведший текст хроники на английский, обратил внимание, что характер ее сильно меняется после 769 г. до н. э., со времен чжоуского Пин-вана, когда летопись перестает претендовать на то, что она являет собой историю некоей империи, и становится хроникой царства Цзинь, а после развала Цзинь — большого Вэй [212, т. Ill, Prolegomena, с. 178]. Это очень важный вывод, позволяющий предположить, что первая часть хроники была лишь вариантом того исторического предания о Яо, Шуне и Юе, которое легло в основу глав второго слоя «Шуцзина». Вариант этот отличался тем, что был разбит на царствования и давал некоторые, неизвестно откуда взятые, сведения о каждом правителе вплоть до чжоуского Ли-вана.
Откуда чжоуские историографы, которые, видимо, писали хронику «Чжушу цзинянь» параллельно с главами второго слоя «Шуцзина» в те же VIII–VI вв. до н. э., брали столь конкретные данные, с указанием годов и событий, остается неясным. И верить им ни в коем случае нельзя. Известно, что в начале нашего века Ван Го-вэй попытался как-то исправить положение, составив свой вариант текста хроники [79], который в ряде важных позиций был поддержан Б.Карлгреном [206, с. 115–116; 207, с. 202]. Однако и после этого многие специалисты продолжали относиться к тексту с сомнением, особенно к ранней его части, не поддающейся проверке. В специальном исследовании, посвященном «Чжушу цзинянь», А.Дембницкий еще в 1956 г. писал, что только к сообщениям о событиях после XIV в. до н. э. можно относиться с доверием [175, с. 51]. Эту точку зрения с осторожностью и некоторыми поправками недавно поддержали Д.Нивисон [223] и Э.Шонесси [232; 233], Шонесси, например, считает, что хронологией текста можно пользоваться только с чжоуского У-вана, т. е. с конца XI в. до н. э. [232, с. 33].
В итоге мы вправе прийти к выводу, что материалы «Чжушу цзинянь» могут — во всяком случае, применительно к периоду Чуньцю— послужить еще одним источником, который вкупе с остальными способен дать дополнительные сведения об интересующих нас проблемах. Все остальные источники, начиная с «Луньюя» (а также «Или», «Чжоули» и «Лицзи»), уже достаточно подробно рассмотрены в первом томе и в особых разъяснениях не нуждаются. Напомню, что «Чжоули» перевел на французский Э.Био [148], «Лицзи» — С.Куврер [171] (на английский — Д.Легг). Они же (Легг и Куврер) перевели «Шицзин» и «Шуцзин» [168; 170; 212, тт. III и IV]. Стоит также заметить, что работа над изучением источников (например, проблемы происхождения линий в трехграммах «Ицзина») продолжается (см. [234]).
Историография
Исследований, посвященных периоду Чуньцю, очень много. Практически все специалисты, занимавшиеся чжоуским Китаем, уделяли и продолжают уделять этому периоду огромное внимание. В некотором смысле Чуньцю — центральная часть, стержень чжоуской истории, так что обойти его было бы просто невозможно, не говоря уже о том, что именно этот исторический период насыщен интереснейшими материалами многих источников. Интерпретация этого исторического периода в работах специалистов различных стран весьма неодинакова. Это связано как с жестким вмешательством догматического марксизма и отражающего его требования истмата, так и с многими иными конкретными обстоятельствами.
Оставим в стороне споры, связанные с требованиями истмата, которые дорого обошлись специалистам — чего стоят напоминающие сизифов труд попытки главы исторической школы КНР Го Мо-жо и его многочисленных сотрудников и вынужденных сторонников доказать, что практически весь период Чуньцю следует относить к рабовладельческой формации (см. [26; 27]). Вспомним лишь нескончаемую дискуссию о том, существовала ли в чжоуском Китае описанная Мэн-цзы [101, IIIA, III, 13–19; 212, т. И, с. 119–121] система цзин-тянь. Эта дискуссия и связанные с ней работы об аграрных отношениях в чжоуском Китае вообще и в период Чуньцю в частности долгое время находились в центре внимания китайских историков, как до образования КНР, так и после. Среди значительных работ на указанную тему необходимо упомянуть сочинения Ли Ши-хэна [92], Чэнь Бо-ина [134] и Вань Го-дина [82], а также огромное количество специальных статей[16].
