Но о каком умении идет речь? Это всегда умение указать на смысл, представить вещь как сумму мастерских процедур, проговорить вещь в учительском слове, приобщив к слову наивысочайшего священства, перед которым любой прием бессилен. Потому что это Слово трансцендентно... Кажется, опять опередили события. Но пусть это будет нашим предположением.
РАННЕЕ УТРО раннего средневековья. Едва ли не первый учительский регламент. Письмо блаженного Иеронима из IV века "О воспитании отроковицы". Вот выдержки из этого письма: "Нужно сделать ей буквы либо буковые, либо из слоновой кости и назвать их ей. Пусть играет ими и, играючи, обучается. И пусть она запоминает не только порядок букв и не только по памяти напевает их названия, но пусть ей неоднократно путают и самый порядок, перемешивая средние буквы с последними, начальные со средними, дабы она знала их не только по звуку, но и по виду. Когда же она еще нетвердою рукою начнет водить стилем по воску, то пусть кто-нибудь водит ее нежными пальчиками или пусть на таблице начертает ей буквы, чтобы она шла по бороздкам и не могла бы сбиться в письме, следуя указанным контурам... Самое произношение букв и передача основных правил звучат иначе в устах ученого, чем в устах невежды... За молитвой идет назидательное чтение, за чтением - молитва. Кратким покажется ей время при столь разнообразных занятиях.
Пусть учится она также чесать волну, прясть, вязать, пускать веретено, направлять пальцем основу. Пусть презрит она... шелк и золотую канитель. Пусть готовит лишь такие одежды, которыми отгоняется холод, а не такие, облачась в которые обнажают тело... Вместо украшений и шелка пусть возлюбит она божественные книги и пусть привлекают ее в них не золотое письмо на червленом вавилонском пергаменте, а точная и мудрая четкость, ведущая к истинному познанию... "
Удивительно трогательный, но и последовательно строгий инструктаж воспитывающего обучения. Обучение - игра, но игра в порядок, в коем капризы разночтений обязательны. Смешивающиеся, путающиеся в произвольных извивах случайностей лад и склад ("пусть путают и самый порядок, перемешивая... "). Письмоводительство (точнее: перстоводительство) по образцовым, наперед заданным контурам. Знать буквы не только по звуку, но и по виду. Вид слова, но и голос Слова. Слитно. В едином учительском акте. Вид буквы - невзрачный и строгий - важен, зато золотое письмо на червленом пергаменте - пустое, ибо только точная и мудрая четкость ведет к истинному познанию. То же и про шелк, и про золотую канитель. Зато чесать волну, прясть, вязать, пускать веретено, направлять основу - пожалуйста! Хвала аскетически строгому инвентарю обучения. Хула - цветистым вещицам и штучкам, сопутствующим этому учебно-производственному инвентарю. Обратите внимание: о содержании читаемого не сказано ничего, зато о возможностях грамматических флуктуации в первую очередь! Вспомните предостерегающую констатацию того, что самое произношение букв и передача основных правил звучат в устах ученого особым образом - иначе, чем у невежды. Обратите еще раз внимание: "в устах ученого... ". В самом деле, этот Иероним - ученый по глубочайшей правде самого слова: он учит учить. Благочестие - лишь результат (хотя ясно, что все ради него и делается) этого учительского наставления ученицы-отроковицы.
Так что же? - Средневековый учитель учит учить и попутно как ученый в нововременной перспективе извлекает бог знает из чего принципиально новое знание - в области научения - ради старого, как мир, смысла. Учит приемам, но так, чтобы свести все эти приемы к системе почти рефлекторных автоматизмов, и тогда смысл - вот он: бери - не хочу...
А теперь как это было у монастырских монахов. Монашеский устав Бенедикта. Раздел "О послушании": "Первая ступень смирения - беспрекословное послушание... Ради святого служения, которое они обещали, или ради страха геенны, или ради славы жизни вечной они не должны ни мгновения медлить, раз что-либо прикажет старший, как если бы это приказал сам бог. О сих говорит Господь: "Слухом ушей повиновался мне"; он же говорит ученикам своим: "Слушающий вас меня слушает... " Слово звучащее, а не слово начертанное, начало научения. Вместе с тем Учитель и ученик - взаимопереходящи. Ученик бога становится учителем для монахов-неофитов. Повиновение как результат научения, поступки жизни - изображенное эхо божиего слова, его отзвук в сердцах: "Слухом ушей повиновался мне". Слух - слушать - слушаться послушание как норма монашеской жизни, а может быть, и любой жизни, если только эта жизнь протекает в средних веках. Наслышанный о Слове божием и потому послушливый - выученный авторитетом - монах. Так в научении осуществляется замысел причащения личного бытия к всеобщему запредельному субъекту-богу.
"... Итак, сии, оставив немедленно все свое, отказавшись от собственной воли, вскоре освободив руки свои и оставив неоконченным занятие свое, послушной стопой поспешают делами своими за гласом приказующего, и точно в единый миг веление наставника и исполнение ученика, - то и другое, окрыляемое страхом божиим, - совершается одновременно, наибыстрейше". Отказ от себя, от собственной воли - начало и конец урока, назначенного научить; непременное условие средневекового учительства-ученичества. Слово божие полновесным зерном на взрыхленную почву дышащей и готовой восприять пашни. И тогда дела поспешают за гласом приказующего. Веление наставника и исполнение ученика уже неразличимы, ибо совершаются в жизни ученого человека, живущего по тексту, "одновременно, наибыстрейше". То, что, кажется, должно приземлить и прижать, окрыляет. Это страх божий. Жизнь звучащего текста оборачивается текстом зримой одухотворенной жизни послушавшегося и потому выученного монаха.
Продолжу еще.
"Кого охватит любовь к достижению вечной жизни, те и взыскуют узкого пути (поелику Господь говорит: "Тесен путь, ведущий в жизнь"), так что, живя не по своему хотению и повинуясь не своим стремлениям или вожделениям, но ходя под чужой волею и властию, живя в киновиях (общежитиях), жаждут иметь над собой аббата. Таковые, без сомнения, подражают словам Господа, говорящего: "Я не пришел творить волю мою, но того, кто послал меня". Но самое послушание сие тогда будет угодно богу и приятно людям, когда повеленное исполняется бестрепетно, безропотно, безотлагательно, ревностно и безответно, ибо послушание, оказываемое старшим, богу воздается; ведь сказано: "Слушающий вас меня слушает". И повиноваться ученики должны с ясным духом, ибо "доброхотно дающего любит бог". Когда же ученик повинуется не от души и ропщет хоть не устами, а только в сердце своем, то, и исполнив, не угоден он будет Господу, видящему ропот его сердца, и таковым исполнением не достигнет он милости, но подпадет каре, положенной за ропот, если не исправится и не искупит вины своей".
Учительско-ученический пафос средневековой жизни укоренен в священном и беспорочном образце - Иисусе Христе, пришедшем творить не свою волю, а волю того, кто его послал. Точно так и аббат: ученик, посредник, учитель. Бесконечность круга, и в то же время завершенность замыкания круга самого на себя: учитель - ученик - Учитель. Восприятие слова учителя (аббата), тождественного в последнем счете Слову Учителя учителей, мало того, что должно быть добровольным восприятием - с виду добровольным, оно должно быть восприятием жадно-пустой души, и потому души, воспитанной опытом праведной жизни, проходящей под знаком образца - по тексту. Вот почему послушание по истине, то есть по сердцу и по душе, определено апофатически: оно бестрепетно, безропотно, безотлагательно, безответно. Возможность бытия - в небытии. Полнейшая свобода от какой бы то ни было собственной воли. Именно такой вот истине и следует научиться. Точно так пестуемая душа готова стать обученной. Вопрошающее сердце слушает слово учителя (Слово бога), а бог слышит ропот сердца ученика, если он - пусть в глубинах своих - противится этому Слову. Но... ропот сердца совершенно конкретен, непреходящ, самоценен - к абсолюту не сводим. Томление по совпадению лично самоценного и всеобщего так томлением и осталось. Всеумеющие притязания приема претерпевают неудачу. Смысл научения и прием, на него указующий, шли навстречу друг другу, но разминулись, хотя и в виду друг друга, про-ясняя один другой...
И все же этот раздел монастырского устава мало похож на регламент-инструкцию. Это скорее регламент воспитуемой, учащейся души, нежели служебная инструкция школьных будней. Это, в некотором роде, "методологическая основа" средневековой учености как всеобщего, всечеловеческого дела по выработке школяра в учителя (scholasticus'a). Вышколить человека в ученого человека или - условно - просто ученого (конечно, со всеми поправками на средние века, хорошо знающие толк в знании о том, как научиться что-нибудь уметь).
Монастырь монастырем, но какой все-таки была школа, производившая ученость как таковую, книжную по преимуществу, - в ее чистом, не отягощенном предметом виде?
