– Красавец, а?
– Свежий – вот и красавец, Лю.
– Но свежий и к тому же дешевый…
– Во-во, это и впрямь черт-те какой красавец!
Ритуальный смех.
Го закапывается в колотый лед, задумчиво похрюкивая. Фокса не волнует, что он не привез морские ушки. Он знает, что большая часть пойдет Триадам. Это чертова куча проблем.
– Хорошо. Отличная рыба.
Пока Го с братьями разгружают рыбу, Фокс считает наличные. Даже за вычетом всех расходов на горючее и наживку он сегодня с огромной прибылью.
– Тебе все везет, – говорит Го, вытирая руки о передник.
Фокс пожимает плечами. Что-то давненько ему не везло.
– Ну, Лю, кому же ты продашь морские ушки?
– Нету у меня, приятель. Я же сказал.
– Кто-то заплатит больше, а?
– Да нет, не было их.
– Мы с тобой уже целый год делаем хороший бизнес.
– Вот-вот.
– Мне тяжело. Большая семья. Слишком много здесь ресторанов.
– Да они же покупают рыбу на рынке, Го. Платят в два раза больше, чем ты.
– И уж не за свежую!
– Да, ты человек высоких стандартов, Го.
– Я не зову копов.
– Да и я не зову. Мы с тобой в одном положении, знаешь ли.
– Черта с два! Я прошел войну. А потом – Южно, бля, Китайское море, и малазийские лагеря, и Дарвин. И подо мной пятнадцать душ, Лю. Не в одном.
– Го, не было сегодня ухов, ну! Волнение слишком сильное, не нырнешь.
– Сегодня отличные окуньки.
– Да.
– В следующий раз – ушки.
– Посмотрим.
– Не посмотрим. Должны быть.
– Я постараюсь.
– Пожмем руки.
Фокс сжимает его холодную руку. Вся семья Го отступает внутрь. На улице наконец-то затыкается сигнализация.
* * *
Катер Джима назывался «Налетчик». Джорджи понимала, что это вполне славное имя в гавани, полной катеров с названиями вроде «Потрошитель», «Убивец» или «Черная сука». Пара молодых экипажей ходила на судах под названиями «Двинутый автобус» и «Любовное сожительство», но, помимо стандартных этнических имен святых, названия были обычно агрессивными. Когда Джим, пыхтя паром, вошел в лагуну, поигрывая бровью, как развевающимся флагом, на пристани произошло легкое волнение. Йоги и Рэчел включили на машине «скорой помощи» мигалку.
На песчаном конце пристани Джорджи заметила страдающего юнца, которого она вытащила из кишок рыболовного магазина, и вместе они пошли туда, где ждала толпа.
– Джим-то окажется в добром старом дерьме, – сказал мальчик.
– О деньгах думай, – отвечала она.
«Налетчик» вошел в гавань, театрально давая задний ход винтами. Дизели «Дженерал Моторс», думала она той частью себя, которая все еще оставалась рыбацкой женкой, дешевые и громкие. Все, что сэкономил у дилеров в этом сезоне, он потратит на починку в следующем. Они вынесли Бориса; тот был в сознании и что-то бормотал. Он никогда не был особенно привлекателен, но сегодня голова у него вообще стала похожа на сушеное манго. Его рана была похожа на неровный восклицательный знак, протянувшийся от темени до носа, и Джорджи поняла, что ему придется накладывать швы.
– Ну у него и зрачки! – сказала Рэчел, когда они его погрузили.
– Как дерьмо на снегу, – сообщил Йоги.
– Да ты и не видел снега-то никогда, Йоги, – сказала Рэчел.
– Зато дерьма-то уж повидал.
– Видишь, с чем мне приходится работать, Джорджи? – мягко спросила Рэчел. – И так часами.
– Если только не заберешься назад, к Борису.
– Хоть какая-то альтернатива.
– Ну, кто там? – заорал Джим с мостика кренящегося катера. На его рубашке была кровь, и в тени своих антенн он выглядел злобно. – Кто идет?
– Я, – сказал паренек рядом с Джорджи – его унылого голоса было почти не слышно за работающими вхолостую дизелями.
– Ну и чего ты ждешь? Чтобы тебе приглашение, блин, по почте прислали?
Мальчик взобрался на борт и встал рядом с другим матросом, и Джим успел вымотать их еще до того, как швартовы упали на палубу.
– Он еще пожалеет, что родился, – сказал Йоги. – Бедный маленький засранец.
– Эй, водитель! – крикнула Рэчел. – Ты, случайно, не собираешься в ближайшем будущем отвезти этого парня в госпиталь?
– Все с ним будет в порядке. Обивка порвалась, вот и все. Не снимай своих резиновых перчаток, девочка.
– Назови меня еще раз девочкой, и я тебя так пхну, что на свиданки бегать перестанешь.
– Пробьешь дырку в моем озонном слою.
– Да уж, больно будет.
– Звини, Джорджи. Надо бы отправить парня к доктору.
Йоги, покачиваясь, отошел и забрался в кабину. Рэчел оторвалась от обработки раны и улыбнулась:
– Йоги забыл двери закрыть. Не поможешь?
– Конечно.
Джорджи нравилась Рэчел. Ходили слухи, что раньше она была социальным работником. У Джорджи было такое впечатление, что ее парень – местный торговец наркотой. Прожив в Уайт-Пойнте десять лет, Рэчел тоже не стала по-настоящему местной. Она носила крестьянские шарфики и не брила ноги. У нее было простое, честное и открытое лицо. Джорджи удивлялась, как это они так и не подружились, но в тот момент, когда она задавала себе этот вопрос, она уже знала ответ. Она просто этим не озаботилась. Три года она была полностью сама по себе.
Она закрыла двери. Рэчел подмигнула. Большой «Форд» поехал вверх от пристани, а впереди него несся вал чаек.
* * *
В часе езды от города Фокс видит машину «скорой помощи», которая, воя и сверкая, выворачивает из-за поворота, ее белая лакированная поверхность исписана тенями, которые отбрасывают пахнущие лимоном камедные деревья. Сжимает руль. Ловит взгляд Йоги Бера у штурвала, локоть выставлен в окно, – настоящий чертов лихач. Видит, как его глаза расширяются от узнавания, когда они проезжают мимо. Момент проходит. Он в порядке, но промерз до костей. Через пару вдохов он начинает переваривать то, что Йоги – вот пидорок мелкий! – перекрестился, будто отводил от себя порчу.
* * *
Джош держал две половинки скейтборда и недоверчиво смотрел на Джорджи. Не то чтобы такого вообще не могло быть, но что-то не верится, что это чистая случайность.
– Вот как!
Джорджи начала терпеливо, с раскаянием в голосе, объяснять – что было нелегко, учитывая, сколько было времени. Брэд смотрел с незаинтересованным видом, в который она больше не верила. Гудел холодильник.
– Кленовая доска, Джорджи.
– Я знаю, милый.
– Мой подарок на день рождения.
– От меня. Да.
– Ну и вот!
Оставив сумку, ботинки и рубашку на полу кухни, он бросился в свою комнату.
– Лентяй, – сказал Брэд с легкой тенью ухмылки.
– Он знает, что я куплю ему новый, – сказала она; ее немного трясло. – Как школа?
– Фигня. Новая училка задумала устроить хор.
– Чудесно. Ты раньше так много пел. У тебя чудный голос.
– Больше нет.
– Вот как!
– И ни одна женщина меня не заставит.
Джорджи почувствовала, что эти слова как-то направлены против нее; ее ужалило, а он стянул яблоко и улизнул. Через несколько минут ненавистная, препарирующая мозги музыка из какой-то игры Нинтендо послышалась с лестницы. Обычные взрывы, визги, убийственный смех.
Ближе к вечеру пришел Джим, серебрящийся от соли.
– А, – пробормотала она, наливая ему. – Капитан Счастливчик.
– Все наверх. Так, что ли, говорят?
– Как все прошло?
– Дерьмово.
– А паренек?
– Справился.
– Вот и молодец.
– Триста кило.
– Неплохо, если учесть разбитые головы.
– Я прикинул, на день их опережаю. Может, завтра убьем свинью.
– Черт, это что же, семь сотен долларов?
– Минус наживка и горючее. Сборы. Налог.
– Да уж, нищета.
Он ухмыльнулся.
– Звонила в госпиталь, – сказала она. – Борису наложили пятнадцать швов. Сотрясение. Но он в порядке. Чем его ударило?
– Грузило на люциана, большое, как сосиска. Запуталось в корзине. Вылетело из нее, когда поднимали. Долбаная штуковина. Могло ведь и убить. Какой-то чертов урод, который работал в выходные, затянул свою леску на рычаге и оставил ее там. А кстати, мощно ты проехалась по скейту.
– Ты уже знаешь?
– Он ждал меня на лужайке, маленький доносчик.
– Он знает, что я куплю ему новый.
– Да пошел он! Может и накопить. Я ему достаточно повторял, чтобы он убирал эту чертову штуку.
– Нет, я куплю.
– Ну уж нет. Пусть поучится. Наступает время, когда каждый становится сам по себе.
Джорджи вздохнула. Она не видела в этом никакой логики и смысла. Но она слишком устала, чтобы спорить.
За ужином Джим пытал мальчиков о том, как идут дела в школе. Как и все дети, они выбрасывали школу из головы в тот самый момент, как вылетали за дверь класса, и поэтому их ответы были туманны и осторожны, и Джорджи чувствовала, что призрак сломанного скейта завис над ее концом стола. Хотя Джим и сам учился в этой школе, у него были опасения, и Джорджи видела, что он сдерживается, чтобы не начать прямо проверять, что они там выучили за последние шесть часов. Он был интересный мужчина. В свои сорок восемь уже потрепан жизнью, но все еще привлекателен, красив резкой, стандартной австралийской красотой. Глаза у него были серые, а взгляд стальной. На лбу – шрамы, а на руках – солнечные ожоги. Его губы часто трескались, и у него были грубые, песочного цвета волосы – эти кудри, как бы коротко он их ни стриг, казались неуместно изящными на голове человека, чей громыхающий голос и исходившее от него ощущение постоянного физического присутствия вмиг изменяли атмосферу комнаты. В нем было что-то неколебимо серьезное, какая-то тяжеловесность. Он был эмоционально сдержан. Его лицо было бесстрастно. И все же у него было усталое чувство юмора, которое нравилось Джорджи, и, когда он все-таки смеялся, сеть складок преображала его лицо, оно становилось менее сдержанным.
