Наконец, примерно через час, Эстен остановилась и обвела ледяным взглядом собравшихся ремесленников и учеников.
— Это не случайность, — негромко заявила она, четко выговаривая слова.
От тона, которым были произнесены эти слова, спина у Слита покрылась холодным потом, а стоявшие рядом с ним мужчины побледнели.
Эстен больше ничего не сказала — не было необходимости.
Однако и через три года, насколько знал Слит, улик найти не удалось, произошедшая той ночью катастрофа так и осталась загадкой.
Жизнь в мастерской изразцов стала еще тяжелее. До катастрофы все были настороже из-за таинственных работ, проводившихся в туннелях под фабрикой. Теперь всех мучил вопрос о том, кто осмелился помешать самой Эстен, уничтожив нечто для нее крайне важное. Стоит ли за случившимся умный и могущественный противник или удачливый глупец, значения не имело. Поскольку все секреты, подобно рекам, неизбежно впадающим в море, рано или поздно попадали в уши к Эстен.
И Слит только что нашел новый секрет.
Котелок, Илорк
ОГОНЬ В ОГРОМНОМ КАМИНЕ комнаты совета то весело потрескивал, то яростно пылал, точно отражая настроения короля фирболгов.
Акмед Змей, Сверкающий Глаз, Пожиратель Земли, Безжалостный, обладатель других наводящих страх титулов, пожалованных ему верными болгами, наклонился вперед в своем тяжелом деревянном кресле и швырнул горсть осколков стекла в ревущее пламя, бормоча под нос ругательства на болгише. Он переплел длинные тонкие пальцы и опустил на них подбородок; его лицо, как всегда, скрывала черная вуаль, а разноцветные глаза — один светлый, другой темный — сердито уставились в огонь.
Омет рассеянно провел рукой по бороде и прислонился к стене, но вслух ничего не произнес. Как правило, он предпочитал наблюдать за происходящим и редко высказывал свое мнение вслух. С того самого момента, как он появился в Илорке почти три года назад, Омет понял, что подобное настроение короля означает лишь одно: тот собирает воедино многочисленные мысли, планы, образы, ответные ходы и впечатления, обрушивающиеся на его сверхчувствительные органы восприятия, и заговорит только тогда, когда этот процесс будет завершен.
Какое-либо вмешательство в эти минуты не приветствовалось.
В отличие от его товарищей-мастеровых, большинство из которых были болгами, Омета вполне устраивало такое положение дел. Понаблюдав несколько минут за тем, как они смущенно переминаются с ноги на ногу и испуганно потеют в присутствии своего монарха, он потянулся, а потом наклонился и поднял с пола оставшийся осколок, пропустил его между большим и указательным пальцами и поднес к свету камина.
«Король прав, — подумал он. — Слишком толстое».
Но вот Акмед наконец опустил руки, и Омет выпрямился. Он уже научился различать даже едва заметные изменения в настроении короля болгов и пытался ненавязчиво передать свои знания товарищам.
— Слишком много полевого шпата, — сказал Омет.
Король болгов моргнул, но ничего не ответил.
Шейн, крупный, дюжий мастер по изготовлению керамики из Кандерра, наклонился чуть вперед, смущенно теребя свой передник.
— Золотая смальта? — испуганно спросил он. Король болгов не пошевелился, но его разноцветные глаза уставились на Омета, который молча покачал головой.
Шейн нетерпеливо фыркнул:
— Значит, стекло. Что скажешь, Песочник? Омет тяжело вздохнул:
— Недостаточно прочное.
— Фу! — фыркнул Шейн и швырнул изъеденную кислотой перчатку на стол.
У короля напряглись мышцы спины. В комнате неожиданно повисла напряженная тишина.
Рур, каменщик-фирболг, единственный в комнате, кроме Омета, чей лоб не был покрыт испариной от ужаса, встретил взгляд юноши.
— И что тогда? — спросил он с резким присвистыванием в голосе, присущим его родному языку.
Омет посмотрел на Шейна, на Рура, а затем на короля.
— Не имеет смысла продолжать экспериментировать, — ответил он. — Нам нужен мастер по изготовлению витражей. Настоящий, прошедший обучение.
Король Акмед оставался неподвижным ровно столько, сколько потребовалось Омету, чтобы сосчитать до десяти. Затем, не говоря ни слова, он встал и вышел из комнаты, не произведя ни малейшего шума и даже не потревожив воздух при движении.
Когда Омет решил, что король отошел достаточно далеко и не услышит его слов, он повернулся к Шейну.
— Мастер Шейн, моя семья родом из Кандерра, и, возможно, наши матери дружили в детстве, — заявил он ровным голосом, каким юноша восемнадцати лет обращается к человеку старше себя, надеясь избежать ненужной конфронтации. — Ради этой возможной дружбы я бы попросил вас не испытывать терпение короля своим упрямством, когда я стою с ним совсем рядом.
Проходя по темным коридорам, прорезавшим внутренности горы, в которых скоро зажгутся факелы, Акмед неожиданно почувствовал, что задыхается.
Он проследовал по главному проходу Котелка, средоточия его власти, мимо солдат и рабочих, почтительно его приветствовавших, и вскоре оказался на площадке наблюдательной башни, откуда открывался вид на Канриф, древнюю намерьенскую столицу, — вот уже четвертый год здесь шли восстановительные работы.
Поток теплого воздуха принес какофонию звуков и вибраций, поднимавшихся со строительных площадок, окатил его лоб, коснулся рук и глаз, не прикрытых вуалью. Его чувствительная кожа, пронизанная сетью вен и открытых миру нервных окончаний — дар матери дракианки, — даже под одеждой реагировала на эманации окружающего мира. Постоянный, нескончаемый поток ощущений раздражал, но король болгов давно научился с этим жить.
Когда четыре года назад он впервые попал сюда, мрачные скалы, раскинувшиеся внизу, у него под ногами, и уносящиеся в небеса, являли собой гробницу мертвого города, безмолвно разрушавшегося в застоявшемся воздухе, плененном горой. По обваливающимся коридорам и залам, по печальным в своей заброшенности улицам бродили кланы фирболгов, уродливых полулюдей, которые захватили Канриф в конце Намерьенской войны и которым не дано было оценить славное прошлое великого города.
Тысячу лет назад Канриф являлся шедевром архитектуры, каждый его камень воспевал гениальность человека, его задумавшего. Город выстроили в брюхе Зубов, исполняя волю Гвиллиама Мечтателя, единственного, кроме самого Акмеда, кто осмелился провозгласить себя правителем не слишком гостеприимных горных кряжей.
Скоро город снова станет шедевром и возродится его былая слава.
Четыре года напряженного труда тысяч болгов, а также дорогостоящая, но достаточно ограниченная помощь знаменитых мастеров из-за пределов Илорка — так болги называли свои земли — привели к тому, что удалось восстановить почти половину города, вновь сделав его образцом высокого искусства, и при этом на редкость удобным для жизни, коим он некогда был. Представители древней культуры, выстроившие его и назвавшие Канрифом, скорее всего, не поняли бы, почему король болгов посчитал необходимым возродить город в кратчайшие сроки. И хотя Гвиллиам оценил бы стремление Акмеда укрепить оборону и воссоздать инфраструктуру, его, наверное, озадачил бы приказ короля приделать к древним намерьенским статуям клыки и по возможности придать им облик болгов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
