Луи де Буссенара, позже — Дюма, Гюго, Тургенева и отчасти Гончарова, из поэтов гр. Алексея Толстого, а также Мирры Лохвицкой, Фофанова, Бодлэра и др.».
В библиотеке Северянина сохранилась книга «Русские поэты за сто лет (С пушкинских времён до наших дней) в портретах, биографиях и образцах» (СПб., 1901). На титульном листе владельческая надпись «Игорь Лотарев», а на следующей странице пояснение за подписью «Игоря-Северянина»: «В год издания — 1901 — получил в подарок от мамочки — посылкой из Петербурга в Череповец, Новгородской губ. Переплёл у Ярославцева на Благовещенской ул. 1922 г. Toila. Eesti». В томе представлены сочинения более ста поэтов.
Только весной, по-видимому, на пасхальные каникулы и день рождения, Игоря на три недели отпускали в Санкт-Петербург к матери. Он отправлялся в неблизкий путь по только что освободившимся ото льда рекам: по Шексне, до Рыбинска, а там пересадка на большой пароход по Волге и Мариинской системе в Петербург, где ждала Наталья Степановна. Вода и река обретали ещё один дорогой его воображению смысл — свидания с матерью. Образ воды — «моей стихии дорогой», родной реки Суды в северной губернии станет символом его неразрывной связи с малой родиной. Кроме музыки составляющими его судьбы, о которых он никогда не забывал, станут мир природы и любовь.
О юных годах поэта, проведённых в Сойволе на берегу Суды, рассказывают его кузина Лидия Вечерняя и двоюродный племянник Георгий Журов. Целыми днями, а иногда сутками пропадал Игорь на реке или в лесу со знакомым охотником. Любил слушать и записывал в книжечку крестьянскую разговорную речь, народные песни. Позже Игорь Северянин, которому ряд критиков, даже серьёзных и благожелательных, отказывали в народности, назвал «говор хат» вдохновителем своих исканий.
«Игорь Лотарев, — вспоминал Георгий Журов, — любил проводить свободное время в далёкой северной стороне близ станции Суда, где у Михаила Петровича Лотарева, дяди поэта, было небольшое имение, купленное им на сбережения, сделанные за тридцать лет службы главным инженером текстильной фабрики в Серпухове. Имение было расположено на берегу реки Суды, рядом с деревней Владимировной, окружено сосновыми лесами.
Сестра Михаила Петровича Елизавета Петровна по приезде из Москвы поселилась с внуком (автором этих строк) во Владимировне, отвергнув приглашение брата. Причиной тому была осмотрительная осторожность: в качестве учителя внука её сопровождал скрывающийся от полиции революционер Щеглов, студент Технологического института.
Щеглов и Игорь Лотарев были почти неразлучны. Они оказались интересны и нужны друг другу. Целыми днями, а иногда сутками пропадал он в лесу, куда отправлялся со старым охотником Семёном Папичем Ястребовым. Этот невысокий широкоплечий человек с небольшой седой бородой, монгольским разрезом глаз с подпухшими веками и задумчивым взглядом обладал сверхчеловеческой силой».
Нежная любовь к Русскому Северу и его природе, где Игорь провёл своё детство, пройдёт через всё творчество поэта. «Весною в Сойволу съезжались / На лето гости из Москвы: / Отец кузины, дядя Миша, / И шестеро его детей». Лидия Вечерняя, дочь Михаила Петровича Лотарева, вспоминала: «Впервые я встретилась с ним летом 1900 года. Он приехал к отцу на каникулы из г. Череповца, где учился в Реальном училище, а наша семья тоже приехала на лето к дяде и тёте. И. С. уже тогда начинал писать стихи. Мы вместе проводили время. Строили какие-то шалаши на маленьком острове, и вообще играли, как полагается детям».
Русалки и ундины, нечистая сила, приметы и гадания надолго поселяются в его сознании. Журов вспоминал: «Однажды Игорь сказал, что едет в село Боровое и берёт меня с собой. Там обитал слепой гусляр Марушка. Игорю не терпелось послушать его сказы. Гусляр оказался дома, отдыхая после длительного странствия по деревням. Хозяйка угостила нас щами и овсяными блинами с солёными рыжиками. Марушка, перебирая струны гуслей, не то пел, не то протяжно говорил, понижая и повышая голос. Игорь сосредоточенно записывал сказ, не пропуская ни единого слова». По легенде, услышанной им в деревне: в их доме привидения, здесь семь сестёр детей внебрачных «бросали на дворе в костёр, / А кости в боровах чердачных / Муравили...». По вечерам на крыльцо въезжает всадник, «Лунеет мёртвое лицо...».
И в этом-то трагичном доме, Где пустовал второй этаж, Я, призраков невольный страж, Один жил наверху...
Вероятно, эти картины связаны с воспоминаниями о том, как в третьем классе Игорь из-за плохого поведения и прилежания был взят из училища на домашнее обучение, жил всю зиму в Сойволе, увлёкся чтением.
Идеализируя реки как часть природной стихии, Игорь Северянин не был склонен прославлять Череповец и годы учёбы в Череповецком реальном училище. В «Поэзе детства моего и отрочества» (1912) Северянин писал:
Череповец! Пять лет я прожил В твоём огрязненном снегу, Где каждый реалист острожил...
Здесь он намекает на судьбу выпускника Череповецкого реального училища Николая Рысакова, казнённого в Петербурге 3 апреля 1881 года за участие в покушении на императора Александра II. (В архиве череповецкого по
лицейского отделения сохранилось «дело» ученика Рысакова.) В «Росе оранжевого часа» Северянин сказал более определённо:
Череповец, уездный город, Над Ягорбою расположен... Я прожил три зимы в Реальном, Всегда считавшемся опальным За убиение царя Воспитанником заведенья...
