– Я и есть Антонина Николаевна… Басырова, – улыбнулась Антонина.
– Тьфу ты ну ты! – рассмеялась та, но тотчас же спохватилась и зажала рот широкой, неженской ладонью.
Она указала взглядом на закряхтевшую в своем ящике-кроватке Эльвиру. Антонина утвердительно кивнула.
– Дочь? – полушетом спросила она.
– Эльвира, – также тихо ответила молодая женщина.
– Меня, Настасьей Олеговной звать, – представилась гостья.
– Очень приятно, – Антонина пожала протянутую к ней ладонь.
– А я уж подумала, зря люльку тащила, – хихикнула женщина. – Решила, что это про тебя Пантелеич слюной изошелся, мол, такая дочурка у нового начальника – красавица-раскрасавица…
– Спасибо, – улыбнулась Антонина, принимая комплимент вместо Эльвиры.
– Так это… Люльку, говорю, притащила, – поднимаясь на ноги, снова повторила Настасья Олеговна.
– Спасибо вам, – снова улыбнулась молодая женщина.
Только сейчас она заметила громоздкую детскую кроватку, которую гостья бросила на пороге, и восторженно вздохнула. Выполненная из хорошего дерева, с войлочной и атласной обивкой, с резной инкрустацией в лучших традициях старорусских мастеров-краснодеревщиков, кроватка заслуживала места в музее.
– Пользуйтесь на здоровье, – кивнула Настасья Олеговна. – А я пойду пока…
– Да куда же вы? – не зная чем отблагодарить женщину, Антонина бросилась ставить чайник. – Может хоть чайку попьете?
– Завтра загляну, – кивнула та и скрылась за дверью.
Переложив Эльвиру в новую кроватку, Антонина присела рядом с ней. Покачивая люльку и глядя на сладко спящего ребенка, молодая женщина невольно улыбнулась самой себе.
– Тут можно жить, Эличка, – тихо сказала она спящей дочери. – Ну и ладно, что лагерь по соседству… Видишь, люди какие добрые.
Петр Кондратьевич вернулся в избу далеко затемно. Антонина подошла к нему навстречу и хотела поцеловать мужа, но тот отстранился от нее, разделся и скрылся за занавеской, отгораживающей умывальник от большой комнаты.
Умывшись, он сел к столу и задумчиво уставился в тарелку с супом. Не притронувшись к позднему обеду, он резко поднялся и подошел к висящему на гвозде тулупу. Затем он достал из внутреннего кармана стеклянную чекушку водки и снова сел к столу. Наполнив граненный стакан до краев, Басыров молча, с жадностью опустошил стакан и шумно занюхал ломтем черного хлеба.
– Дешево отделался, – процедил он нервно, сквозь зубы.
– Покушай, Петя, – тихо предложила Антонина. – На тебе лица нет.
Быстро, без аппетита справившись с поздним ужином и завалившись спать, мужчина долго смотрел в потолок, а потом грубо схватил жену и подмял под себя.
В его движениях не было ни прежней ласки, ни даже намеков на любовь. Будто через жену он хотел отомстить, выразить весь свой гнев на себя, начальство и систему, которым преданно служил многие годы, и свое новое положение в забытом Богом лагере.
– Терпеть, Царевна! Терпеть, – адресуя не столько жене, сколько по-видимому самому себе, кряхтел капитан Басыров.
Антонина перетерпела насилие, крепко стиснув зубы. Лишь две тонкие дорожки слез текли из глаз по ее раскрасневшимся щекам. Закончив, он отвернулся лицом к стене и тот час же захрапел.
Став начальником лагеря, Петр Кондратьевич в первое время сильно изменился по отношению к любимой жене. Казалось, совсем недавно он оберегал Антонину от лишнего дуновения ветерка, одаривал подарками, боготворил и лилеял, пусть редко, по-своему, по-военному, но это было.
Жизнь в Ленинграде и на даче Басырова близ Ладожского озера казалась то ли сном, то ли сказкой, то ли рассказом о чьей-то чужой судьбе.
Изо дня в день Антонина хлопотала по хозяйству, занималась ребенком, снова и снова перечитывала то, что привезла с собой и что можно было взять в скудной лагерно-поселковой библиотеке.
Петр Кондратьевич с утра до позднего вечера пропадал на службе, не рассказывая жене где был и чем занимался. Приходя домой, он вешал шапку и тулуп, умывался, обтирал голову платком и садился обедать. Все теперешние отношения между мужем и женой сводились к серому однообразному домашнему быту и коротким ночным насилиям без любви, ласки и страстных поцелуев.
Лагерь находился совсем рядом, минут двадцать пешком, но Антонина обходила его стороной, как чумной дом. Все же присутствие лагеря ощущалось повсеместно – разговорами, собачьим лаем, следами на снегу.
Кое-как прошла первая неделя пребывания на новом месте. В единственный и долгожданный Антониной выходной, Петр Кондратьевич с утра сдвинул обеденный стол к окну, достал две бутылки водки и сел перед радиоприемником слушать хор Пятницкого.
– Петя, – вздохнула Антонина.
– У меня выходной, – не оборачиваясь ответил он.
– У меня тоже… и я ждала этот день, чтобы мы… все вместе… с тобой и Эльвирой… могли бы…
– Я устал! – резко хлопнув ладонью по столу, рявкнул Басыров.
– Хорошо, – тихо ответила она.
Молча приготовив мужу незамысловатую закуску, Антонина занялась своими обычными домашними делами, возненавидев воскресный день всей душой.
В дополнение к испорченному настроению молодой женщины гнусным сопением припьяневшего начальника лагеря, к полудню в избу влетел розовощекий сержант в сливочном тулупе.
– Товарищ Басыров! Разрешите обратиться! – отчеканил тот, просив руку к коротковыбритому виску.
– У меня выходной! – огрызнулся тот.
– Извините, товарищ капитан… Но у меня срочно.
– Говори!
– Беглецов догнали, в лагерь доставили, – торопливо выпалил сержант. – Куда жмуриков будем складывать?
– Политические? – нахмурился Басыров.
– Так точно, – кивнул тот. – Уголовники зимой не бегают. Понимают, что далеко не уйдешь – догонят или замерзнешь.
– Целые хотя бы? – словно не замечая испуганного лица жены, спросил начальник лагеря.
– Тех, что неподалеку нагнали, так точно, целые, – ответил сержант. – А с тех, что спецгруппа Сухова преследовала, только кисти рук принесли… для дактилоскопии. Далеко ушли, не было смысла обратно целиком тащить.
– Вот пусть Филимонов и разбирается, – недовольно буркнул Басыров. – У меня видишь что?..
Он указал на початую бутылку водки и радиоприемник, заменяющий собутыльника.
– Что?
– Выходной!
– Разрешите идти? – рявкнул сержант.
– Давай! – не глядя кивнул Петр Кондратьевич, вновь наполняя граненный стакан водкой.
Будто только что заметив присутствие женщины в доме, сержант безмолвным кивком поздоровался с ней и пулей выскочил вон.
Покосившись краем глаза на Антонину, Басыров тяжело вздохнул и заглотнул содержимое стакана, тотчас же тупо уставившись в коробку радиоприемника невидящим взглядом.
– Говоря словами хорового руководителя, товарища Пятницкого Митрофана Ефимовича, – распылялся диктор. – Народная песня – эта художественная летопись народной жизни, к глубокому сожалению вымирает с каждым днем… Деревня начинает забывать свои прекрасные песни… Народная песня исчезает, и ее надо спасать.
– Надо спасать, – пробубнил Басыров, соглашаясь с диктором, и наполнил стакан водкой.
– Кто бы меня спас, – вздохнула Антонина, но ее слова остались незамеченными.
– По дороге неровной, по тракту ли, все равно нам с тобой по пути, – прокати нас, Петруша, на тракторе, до околицы нас прокати! – застонало радио. – Прокати нас до речки, до лесенки, где горят серебром тополя. Запевайте-ка, девушки, песенки про коммуну, про наши поля!..
Следом за одним посетителем, тишину воскресного быта снова нарушил незванный гость. На этот раз гостем оказалась Настасья Олеговна, с первых дней возложившая на себя ответственность за Антонину и ее дочь.
– Доброго дня, Петр Кондратьевич, – с порога поприветствовала она, но не получив даже взгляда, осуждающе покачала головой. – Антонина Николаевна, а я к вам… Завхоз баньку истопила. Бабий день! Не хотите…
– Хочу! – воскликнула молодая женщина, не дав Настасье Олеговне закончить приглашение.
Она быстро собрала Эльвиру и буквально вытолкала соседку за дверь перед собой. На молчаливый вопрос женщины о Петре Кондратьевиче, Антонина небрежно махнула рукой и закрыла за собой дверь.
В низкой, но довольно просторной бане собрался пусть немногочисленный, но весь женский контингент поселка. Кричали бегающие дети, хихикали и визжали бабы всех возрастов, шутливо обливая друг друга ледяной водой и хлеща вениками. Распаренная краснощекая Антонина купала дочь в тазике, когда к ней подсела Настасья Олеговна.
– Хорошо тебе, девица? – с улыбкой спросила она.
– Ой, хорошо, – откровенно призналась та. – Огромное вам спасибо…
– Это что ль твоя подопечная, Олеговна? – неожиданно спросила женщина.
– Ага, – кивнула та. – Знакомся, Тонечка… Это Серафима Аркадьевна, наш главврач. Если не дай Бог что, все излечит-исцелит добрый доктор Айболит.
