R явно хотел добавить что-то еще, но вдруг стиснул губы и, сцепив пальцы на чашке с кофе, уставился на что-то далекое в садике вестибюля.
Посреди сада был небольшой кирпичный фонтан. Совсем простенький, без излишеств. Когда мы замолкали, слышалось журчание воды. Далекое и мягкое, точно перебирают струны какого-то забытого инструмента.
— Я давно уже думаю: все-таки странно… — заговорила я вновь, глядя на его профиль. — Как полиция их вычисляет? Ну, тех, кто ничего не забывает? С виду-то они такие же, как все! По какому-то общему признаку — возрасту, внешности, роду занятий — их не вычислить, так? Значит, они осторожны и могут запросто маскироваться под обычных людей! Разве это сложно — притворяться, что исчезновения действуют на тебя так же, как на остальных?
— Хороший вопрос… — отозвался господин R, чуть подумав. — Видимо, не так-то это и просто. Наше сознание окутано подсознанием, которое в десятки раз плотнее его самого. Поэтому притворяться так, чтобы никто не заметил, почти невозможно. А эти люди даже представить не могут, каково это — жить, не помня о том, что исчезло. Иначе с чего бы они скрывались в своих убежищах?
— Это верно, — согласилась я.
— Пока это всего лишь слухи, но… Говорят, что людей с такой формой сознания можно вычислить по информации в генах. И что в некой закрытой лаборатории при университете якобы уже целая команда инженеров учится расшифровывать наши геномы.
— Расшифровывать наши геномы? — повторила я.
— Именно. «Помнящих» не определить на глаз, но их можно вычислить по генетическим образцам. И, судя по активности последних зачисток, эти исследования уже приносят свои плоды…
— Но откуда у полиции наши генетические образцы? — удивилась я.
— Ты уже отпила кофе из этой чашки, верно?
Господин R вдавил окурок в пепельницу, поднял чашку, поднес к моим глазам. Его пальцы зависли у меня перед носом так близко, что воздух от моего дыхания, отразившись от них, возвращался обратно ко мне.
— Так что же им помешает изъять эту чашку, собрать с нее остатки слюны и прочитать твои гены? Уж для Тайной-то полиции нет ничего проще! Они рыщут повсюду. Включая и подсобки в этом здании, где моются наши кофейные чашки. Пока мы даже не подозреваем об этом, они считывают на острове всех и каждого, собирают данные в единую базу, регистрируют под номерами. Насколько они в этом продвинулись, мы даже представить не можем. Как тут ни осторожничай, мы всегда и везде оставляем микрочастицы своего тела, то есть свой генетический след. Все, что может от нас отделиться, — волосы, ногти, слезы, пот… Занесения в их базу не избежать никому.
Осторожным движением вернув чашку на блюдце, он вгляделся в мой недопитый кофе.
Мужчины за фикусом закончили спор и ушли. На столике осталось три пустых чашки. Девица с ресепшена собрала их с бесстрастным видом.
— И все-таки… — добавила я, дождавшись, когда девица исчезла. — Зачем этих несчастных куда-то увозить? Где логика? Они ведь никому не мешают!
— Для властей острова, на котором постоянно что-нибудь исчезает, неприемлемо, если исчезновение не совершается как положено. Всех, кто этому мешает, они устраняют своими силами.
— То есть мою маму все-таки убили?
Я знала, что вопрос не по адресу, но он будто сам слетел с моих губ.
— Точно известно, что она была под наблюдением. Ее изучали, — ответил редактор R, тщательно подбирая слова.
Повисла долгая пауза. Все, что слышалось, — это журчание фонтана. На столе, разделявшем нас, покоился измятый бумажный пакет. R подтянул его к себе, извлек на свет мою рукопись.
— На острове, где все исчезает, ты еще находишь новые слова? Чудеса… — протянул он и, смахнув со страниц засохшую грязь, погладил ее, как живую.
И тут я ощутила, что мы с ним думаем об одном и том же. Наши взгляды на мгновение пересеклись, и одно на двоих беспокойство, давно уже шевелившееся в уголках наших душ, накрыло нас с головой. Солнечный свет, расщепляясь в брызгах фонтана, подрагивал у R на щеке.
И тогда, стараясь не говорить это вслух, чтобы не накликать беды, я прошептала почти неслышно:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Что же будет, если исчезнут еще и слова?
5
Осень пролетела мгновенно. Волны зашипели резче и холодней, а ветер, сменившись, погнал из-за гор уже зимние тучи.
Оставив на денек свой паром, старик наконец навестил меня и помог подготовиться зиме — вычистить печку, обмотать водопроводные трубы новыми тряпками, сжечь во дворе опавшие листья.
— Этой зимой, глядишь, и снег выпадет… впервые за десять лет! — бормотал он, развешивая связки луковиц под потолком амбара на заднем дворе. — Если у лука, собранного летом, шелуха карамельного цвета и тонкая, как бабочкино крыло, — значит, жди снегопадов!
Он снял с луковицы шелуху, потер между пальцами. Шелуха жизнерадостно захрустела.
— Тогда я наверняка в третий раз в жизни увижу снег… Было бы здорово! — говорю я мечтательно. — Вот вы — сколько раз его видели?
— Да я и не считал. Когда наш паром бороздил Северное море, снега валило столько, что хотелось выть от тоски. Но это было очень, очень давно… Задолго до твоею рождения, — ответил старик, продолжая развешивать лук.
Закончив работу, мы зажгли в гостиной керосиновую печку и сели подкрепиться вафлями. Только что вычищенная печка с непривычки разгоралась плохо — пламя дрожало и колебалось. В небе за окном растворялся белый след реактивного самолета. Чуть заметный дымок поднимался от кучи листьев, тлеющих во дворе.
— Спасибо, что всегда помогаете мне, — сказала я. — Когда живешь в одиночку, с приходом каждой зимы наступает такая точка… Кстати! Я связала свитер. Примерите?
Доев вафлю, я вручила старику свитер с разноцветным узором. Удивившись, он одним шумным глотком допил чай и точно так же, как брал мою книгу, обеими руками, взял свитер.
— Ну… Моя скромная помощь уж точно не стоит такой роскошной награды!
Он тут же снял свою свалявшуюся кофту, скомкал ее, как использованное полотенце, спрятал в сумку. И продел руки в новенький свитер — так осторожно, словно боялся неловким движением порвать его.
— Ах, какой теплый! И легкий… Я в нем как будто взлетаю!
Хотя рукава оказались длинноваты, а ворот слегка теснил, старик на это не обращал никакого внимания. Он принялся за следующую вафлю и от радости даже не заметил капли крема на своем подбородке.
Сложил пассатижи, отвертки, наждачную бумагу и машинное масло в коробку для инструмента позади велосипеда и уехал к себе на паром.
А наутро настала настоящая зима. Без пальто уже нельзя было выйти на улицу, реку затянуло льдом, а на рынке почти закончились овощи.
Так что я засела дома, работая над четвертой книгой. На этот раз — про юную машинистку, потерявшую голос. Она живет с любовником, инструктором школы машинописи, и пытается вернуть себе голос. Ходит на занятия к логопеду. А любовник гладит ей горло, согревает губами язык и раз за разом ставит ей песню, которую они записали когда-то вдвоем. Но голос никак не возвращается к ней. Все, что хочет сказать, она печатает ему на машинке. Механические щелчки клавиш наполняют их отношения, точно музыка. Но однажды…
Что происходит дальше, я и сама пока толком не знаю. Лишь чувствую, что уже очень скоро эта простая мирная история превратится во что-то ужасное.
Уже глубоко за полночь мне показалось, будто где-то вдалеке стучат по стеклу. Отложив карандаш, я прислушалась, но за окном шумел лишь ветер. Я вернулась к рукописи, написала еще целую строчку и вдруг ясно услышала, как кто-то снова стучит: тук, тук, тук…
Отодвинув штору, я выглянула наружу. Соседние дома утопали во мраке, на улице не было ни души. Я закрыла глаза и напрягла слух, чтобы понять, где стучат. Похоже, где-то внизу, под землей… в подвале?
После смерти мамы я почти не спускалась туда, и дверь всегда запирала на ключ, который прятала так, что теперь даже не помню куда именно. Я перерыла все шкафы и наконец отыскала банку со связкой ключей, среди которых наконец-то обнаружила чуть ли не самый ржавый. Кто-то все настойчивей стучал в окно. Я поймала себя на мысли, что ради безопасности стоило бы двигаться тише, но ритмичный стук заставлял торопиться.
