Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— В туалет.
— Чого?
— Треба до витру, — пояснил Некрасов.
Через двор Андрей шёл медленным шагом, лениво поглядывая по сторонам.
Заехал с улицы верховой — матрос, перепоясанный шашкой, — неумело спешился, пошёл, метя клешами землю, в соседнюю хату. Там стояли у крыльца тачанки, запряжённые сытыми лошадьми.
Далеко в степи полыхало красное высокое пламя.
— Свинью палят? — простодушно спросил Некрасов. Часовой не ответил.
Возле уборной — оплетённой камышом клетушки — валялись два трупа в одном исподнем. Некрасов остановился.
— А их за что?
— Да так… Офицеры… От Врангеля до Красной Армии подались. Так само, как вы… А мы их вбили. — Часовой вдруг оживился. — Вы слухайте, що я вам скажу: яка я у тех Врангелей справная одежда! Френчички, сапожки шевро… Таки гарнесеньки!
— Кому ж это всё досталось? — вежливо поинтересовался Андрей.
— Та уж не мени… Тут е такие хлопцы… — Часовой задумался. — Тут е такие хлопцы, что у покойника с очей пятаки сымут, не то что чоботы… — Тут он спохватился: — Ну, вы, товарищ, делайте, делайте свои дела!
Андрей скрылся за камышовой стеночкой…
— Значит, вы, как я понимаю, за анархию? — донёсся оттуда его голос.
— А як же.
— Стало быть, за полную свободу для всех?
— А як же.
— Но что же получается на практике?.. Я от вас никуда не могу уйти — я под арестом. Но вы тоже от меня не можете уйти — вы часовой… А где же свобода?
Часовой подумал, потом со злобой сказал стенке, за которой помещался Андрей:
— Вы мне голову не крутите… Вот комиссаров с Украины геть выгоним, то и будет свобода! — Он стукнул в дверь прикладом. — Що вы так долго? Верёвку проглотили?.. А ну, выходьте!
Некрасов вышел, застёгивая ремень.
— Спасибо.
— На здоровьичко… Идить до хаты.
Карякин метался по кладовке, как волк. Когда вошёл Некрасов, Иван сказал с разочарованием, даже с упрёком:
— Воротился?.. Я уж надеялся, ты убег. Всё-таки ты большой, а без гармошки. — И он покрутил пальцем около виска.
Некрасов между тем расстегнул кацавейку и вытянул из-за пазухи железную скобу.
— Вот… В сортире позаимствовал.
Он поднатужился и выпрямил тот конец, который был поострее. Получилось что-то вроде штыка. Карякин смотрел на Андрея с интересом и ожиданием.
— Теперь слушай… Двое офицеров хотели от Врангеля удрать в Красную Армию — так махновцы их кокнули. И нас кокнут… Я огонь видел — это они жгут аэроплан, чтобы и следов не осталось.
— Во паразиты! — сказал Карякин с некоторым даже уважением к предусмотрительности махновцев.
— Слушай дальше. В соседней хате, по-моему, штаб. Возле него три тачанки. Одна запряжена вороными…
— А ты заметливый! — удивился Карякин. Андрей, не слушая, продолжал:
— Эта тачанка самая для нас подходящая. На ней «максим», даже лента заправлена.
— А выйти-то как? Тачанка там, а мы здеся. Андрей, не ответив, стал разгребать ногой солому на полу.
— Тут должен быть погреб… — Карякин в сердцах даже плюнул.
— Погреб ему надо!.. Молоко у нас, что ли, киснет?
Часовой задумчиво прохаживался вокруг хаты. В стороне, возле пушки, собралось несколько махновцев. Гогоча, они по очереди заглядывали в трубку дальномера.
Там, в веночке из цифр и делений, видна была голая девка, которая купалась на речке далеко-далеко за хутором.
— Семён! — крикнули от пушки часовому. — Ходь сюды!
Но Семён только покачал головой:
— Такого добра я богато бачил… Колы б вы мне показали колбасу, та сало, та вареники с киселём…
Он не докончил. Из кладовки донёсся требовательный стук. Часовой вздохнул, снял с плеча карабин и пошёл в хату.
— Ну що вам неймётся? Га?
Из-за двери не ответили. Часовой прислушался, подумал и осторожно приоткрыл дверь. В кладовке никого не было.
Выставив перед собой винтовку, часовой проверил, не спрятался ли кто за дверью. Потом вошёл внутрь, внимательно огляделся и опять никого не обнаружил.
— Цикаво!.. Де ж вони е? — спросил часовой сам у себя.
Около ног часового зашуршала солома, откинулась крышка погреба. В тот же миг две руки схватили махновца за лодыжки и сдёрнули вниз, в чёрный квадрат. Потом в подполе что-то затрещало, заворочалось, раздался придушенный стон, и наружу вылез Карякин, а за ним Некрасов — мрачный запыхавшийся. У Андрея в руке была скоба, у Карякина — карабин часового.
— Значит, так, — говорил на ходу Андрей. — Ты к тачанке — и хватай вожжи. А я на минуту в штаб.
— Куда? — спросил Карякин, не поверив ушам.
— В штаб, за киноаппаратом…
Полутёмные сени были пронизаны пыльными лучиками солнца. Андрей прислушался, через щель поглядел на улицу и рывком распахнул дверь. Они побежали: Карякин, подпрыгивая, как заяц, к тачанкам, а Некрасов к штабу.
В штабе за столом сидел длинноволосый, под батьку Махно, писарь, а на лавке у стены ещё двое каких-то.
Влетев в комнату, Андрей сразу увидел прямо тут, на столе, свою камеру. Он схватил её, направил объектив на махновцев.
— Ложись, гады!.. Ваша смерть пришла! — заорал он, срывая голос, и для убедительности крутанул ручку. Писарь в испуге откачнулся. А Некрасов вскочил на стол и нырнул в открытое окошко.
Карякин уже стоял на передке тачанки и рвал вожжи, выворачивая коней к воротам. Со всех сторон — от пушки, с улицы — сбегались махновцы. Некоторые стреляли на бегу.
Андрей плюхнулся в тачанку, кинул на сено камеру и взялся за рукоятки «максима». Пулемёт закашлял, захаркал свинцом.
Вороные вынесли тачанку на улицу. Они мчались мимо белых хаток, мимо акаций; пулемёт строчил не переставая.
Пешие махновцы отстали. Но зато вдогон летели две тачанки и полдюжины конников.
Карякин так и не сел на козлы: стоял, широко расставив кривые ножки, вертел над головой вожжами и дико, по-цыгански, гикал на вороных. Они неслись прямиком через степь. Тачанка стонала, ахала, прыгала то вверх, то вниз, будто лодка в шторм. В ушах свистело: то ли ветер, то ли пули махновцев — ничего уже нельзя было понять.
Но когда двое из догонявших вылетели из сёдел, когда, нестерпимо закричав, упала на коленки лошадь в махновской упряжке, — тогда погоня поостыла. Преследователи, один за одним, остановились, постреляли ещё от горькой досады вдогонку Некрасову и повернули назад к хутору.
А вороные, не сбавляя ходу, уносились дальше в степь, выручали из беды Карякина и Андрея.
На кургане посреди степи сидел орёл в мохнатых, как у Робинзона Крузо, порточках. Он едва повернул голову, когда мимо кургана проскрипела тачанка. Вороные шли теперь трусцой, роняя ошмётки пены на тёмный помороженный ковыль.
Андрей с вниманием рассматривал орла, а Карякин, потряхивая вожжами, радостно болтал:
— Я тебя сперва не полюбил, это действительно. Но сейчас прямо говорю: ты мужик геройский. Пролетарского поведения!.. Так что мы теперь друзья — не разлей водой. А за мою первоначальную грубость могу даже прощения попросить… Во я какой человек!
Некрасов слушал, улыбался и жевал ковылинку. Карякину между тем пришла в голову новая мысль:
— Эх, шамать охота… Я бы сейчас картошечкой обрадовался, У нас в Туле знаешь какая картофель!
Белая, рассыкчистая. Растопчешь её ложечкой, постным маслицем окропишь… Очень вкусно!.. Ты про что думаешь, когда кушать хочется?
— Про мясо, — сказал Андрей застенчиво.
— А я про совсем другое. Я подумаю, какая впереди обещается интересная жизнь, — и сразу мне полегче.
Лошади, оставленные без присмотра, перешли на шаг. А Карякин говорил:
— Через десять лет голодных людей вообще не будет. Ну разве кого с пережору на диету посадят… А не станет голодных — так и злобы не будет, воровства, безобразия всякого. Тюрьмы эти мы позакрываем… Нет, одну всё же оставим — для мировой контры… А прочие все на слом. Кого в них сажать?
— Найдётся кого, — сказал Андрей.
— Не веришь, значит? Сомневаешься?
— Накормить мы, конечно, накормим. А вот мозги переделать — на это десять лет мало. Может, и двадцати не хватит.
— Безрадостный ты человек! — сказал Карякин в раздражении. — И очень вредный. В каждый чугунок тебе плюнуть надо… — Он отвернулся от Андрея и отвёл душу, стегнув вожжами по вороным. — Н-но, махновское отродье!..
Верстах в двадцати от Сиваша стоял лагерем латышский стрелковый полк. В рощице между деревьями белели ребристые палатки. К ним и держали путь Карякин и Некрасов. Андрей рассеянно напевал:
Вот пуля пролетела и… ага…Вот пуля пролетела и… ага…Вот пуля пролетела, и товарищ мой упал…
— Ну что ты нищего за нос тянешь? — не выдержал Карякин. — И ноет, и ноет… Будто других песен нету!..
Андрей Пожал плечами, но петь перестал.