Впоследствии он уже не представлял своей жизни без книг, и «нечего читать» для него стало равнозначным с «нечего есть».
Чадо у математиков получилось понятливым: оно очень рано сообразило, что матери и отцу не до него, притерпелось и зажило своей отдельной внутренней жизнью.
***
В пятилетнем возрасте с Валерой случилась череда непонятных припадков – он терял сознание и минут пять-десять лежал тряпичной куклой с неподвижными распахнутыми глазами.
Мобилизованные перепуганными родителями доктора только разводили руками – все обследования показывали, что мальчик здоров. Специалисты предположили причиной припадков неестественный способ появления младенца на свет: по статистике, «кесарята» всегда находились в зоне риска по психическим патологиям, особенно в раннем возрасте.
Сам же маленький пациент никому не признавался, что для него эти приступы были моментами блаженства: каждый раз он погружался в холодный свет, в котором растворялись все детские страхи и обиды, и возникало чувство абсолютной защищённости, какого он никогда не испытывал даже на руках у отца…
***
Лишённый возможности полноценно общаться с родителями и сверстниками, мальчик приспособился играть в одиночку, и однажды изобрёл себе друга.
Это был как бы второй он сам. Валера был убеждён, что создал его внутри себя силой собственного воображения, и дал ему имя – Другой.
Позднее он обнаружил, что это явление подробно описано в психологии и называется по-научному – «альтер-эго», а его крайняя степень уже относится к области психиатрии и называется раздвоением личности, но юного Лазаридиса эти открытия ничуть не смутили…
Поначалу с Другим было удобно потихоньку играть, но с годами он стал и лучшим собеседником, с которым можно обсуждать любую тему, советоваться, спорить, и даже ссориться.
Во время этих мысленных диалогов Валерий иногда уходил в себя настолько, что взгляд его становился не просто отсутствующим – глаза пустели. А чтобы окружающие не мешали внутренней жизни, он развил в себе и третью ипостась, которая почти рефлекторно, в дежурном режиме, отвечала на простые внешние вопросы и раздражители.
Окончив школу с отличием, Валерий Лазаридис, вопреки пожеланиям родителей, в математики не пошёл, а решил посвятить себя изучению истории и философии.
В университете его незаурядный интеллект был оценён с неожиданной стороны: секретарь парткома доцент Алексей Александрович Вакулин, с любопытством прослушав выступление невзрачного студента-второкурсника на семинаре, решил познакомиться с ним поближе.
В итоге Лазаридис оказался в избранной группе студентов и аспирантов, в поте лица трудившихся над докторской диссертацией для Вакулина и помогавших ему в написании многочисленных научных статей – доцент считал себя плодовитым учёным и активным политическим деятелем.
Личный вклад Лазаридиса в общее дело скоро стал настолько заметен и весом, что Вакулин приблизил новобранца к себе и даже хотел продвинуть на должность комсомольского вожака, но барственный красавец-ректор решительно воспротивился:
– Я не умаляю его способностей, – заявил он, – но не может же такой уродец быть лицом университета!
Тогда Вакулин организовал приём студента Лазаридиса в партию и предоставил ему платную должность делопроизводителя в парткоме с правом свободного посещения лекций.
Здесь, в университетском парткоме, Валерий впервые постиг острый вкус теневой власти: он понял, что многие важные решения часто принимаются не теми, кто их подписывает или озвучивает, а теми, кто их готовит и приносит на подпись.
А ещё он открыл для себя великую кухню документооборота: одна и та же бумага может быть одобрена или отвергнута в зависимости от того, какие ещё документы ложатся рядом с ней, сколько бумаг одновременно находится на столе, и лежит ли она там сверху или снизу.
Сделав это открытие, Лазаридис в нужных случаях стал подбирать содержимое папки с грифом «На подпись», как опытный повар подбирает в своей кастрюле состав задуманного блюда: чем подсолить, чем подсластить, как обострить или, наоборот, вообще скрыть вкус главного продукта.
Нередко решающую роль играла устная приправа к тому или иному документу…
***
С началом перестройки секретарь университетского парткома, благодаря своим новым взглядам и старым связям, взлетел в аппарат ЦК КПСС. И, естественно, Вакулин прихватил с собой незаменимого помощника, успевшего к тому времени защитить свою кандидатскую диссертацию на весьма интересную тему: предметом исследования была история тайных внешнеполитических операций и внутренних заговоров в Европе девятнадцатого-двадцатого веков и в России до 1917 года.
Политическая кухня советского периода со всей её грязью и кровью в диссертации Лазаридиса не освещалась. И это было естественно и понятно …
Алексей Александрович очень удачно вписал своего протеже в пёструю стаю консультантов и советников, где Валерий, к чести своей, не затерялся – первый же подготовленный им аналитический отчёт был оценён так серьёзно, что позволил ему занять в аппарате особую позицию, которая называлась «помощник по специальным вопросам».
Его высокому боссу очень нравилось, когда информацией, уникально подобранной новым помощником, он изумлял даже тех, кому по должности полагалось знать всё и даже немного больше. И всё чаще точные и ёмкие формулировки Лазаридиса ложились в официальные тексты политических документов.
Как-то после очередного большого совещания босс приостановил Вакулина в коридоре за локоть и поблагодарил за ценного работника.
– Да, он очень умён, – Вакулин был доволен, что ему удалось продвинуть своего человека так близко к высшему руководству, да ещё и угодить. – Я, кстати, никогда не придерживался принципа «хочешь выглядеть умней – умных рядом не имей», напротив – неумно как раз не иметь их рядом, но они должны чётко знать своё место!
– Ты прав, – усмехаясь, прищурился босс, – это архиважно – вовремя ставить некоторых умников на место!
Он развернулся и ушёл, а Вакулин тут же пожалел о своей длинной и нескладной тираде – появилось неприятное ощущение, что минуту назад его брезгливо щёлкнули по носу…
***
Ещё через год Валерий Сергеевич уже пользовался у руководства беспримерным расположением и доверием. Немало тому послужили его необыкновенная работоспособность и прямо-таки аскетическая скромность. Он никогда ничего не просил лично для себя, но был неколебимо твёрд и настойчив, если что-то требовалось в интересах дела.
Действовал Лазаридис решительно, порская быстрым хорьком из-за высокой начальствующей спины, и очень скоро добился, чтобы нужные люди в аппарате чётко усвоили: чего требует помощник – того хочет босс.
Он взошёл на немыслимую вершину, где – если смотреть издалека и снизу – обитали почти боги.
Но вот при близком рассмотрении партийный олимп оказался ненормально загаженным, а многие боги с полубогами – суетливыми и мелочными интриганами, о чём красноречиво свидетельствовали цели, которые преследовал лично каждый из них.
Народным массам активно внушалось, что там, наверху, великие люди самозабвенно решают великие политические и государственные задачи, в то время как обитатели властных этажей, главным образом, люто грызлись за любое сиденье повыше, плели бесконечные интриги и виртуозно мазали друг друга дерьмом. Наиболее сноровистые из них при этом успевали ещё и тырить кое-какую мелочь по дырявым государственным карманам.
Лазаридис презирал их тем больше, чем ближе узнавал. В последнее время его уже посещали мысли, которые Другой ехидно называл «синдромом подавленного гуманизма»: Валерий стал понимать, почему Сталин так безжалостно гонял по лагерям и расстреливал соратников по партии.
– Ты даже не представляешь всей глубины моего разочарования! – трагическим домиком строил брови Другой. – Оказывается, высший пилотаж в политическом искусстве – так обгадить товарища, чтобы он сам заметил это последним, когда все вокруг уже воротят носы…
При всей серьёзности своего статуса, Валерий Сергеевич скоро сделал и весьма скверный для себя вывод: из прислуги, пусть даже самого высокого разряда, его здесь никогда не выпустят, прояви он хоть и ещё сто талантов.
Лазаридис не стремился к известности, но когда его собственные мысли, выводы и оценки, озвученные высшим руководством, широко комментировались и обсуждались по всему миру, он всё-таки чувствовал себя нагло обворованным. А если бы ему сказали, что он и рождён для того, чтобы сочинять кому-то отчёты, доклады и речи – он счёл бы это для себя самым глубоким оскорблением…
Чтобы самому не утратить уважения к себе, в жизни следовало что-то кардинально менять.
– Нужны деньги, – заявил он однажды Другому, – большие и сразу. Без денег нам не вырваться, тем более – славный наш корабль уже течёт, как дырявое корыто.
