Итак, если мне не станет легче, вырваться будет тем труднее, но я живу сейчас мечтой встретиться с Вами. Если Ваше желание видеть меня равняется хотя бы половине моего, то я довольна. Но таких сумасбродок мало, и навряд ли Вы думаете об этом.
Утром прощальный, а вечером приветственный я ежедневно бросаю взгляды на Ваш снимок.
У нас на территории площадки уже залит каток, но я навряд ли скоро смогу воспользоваться прелестями зимы. Этот год подкосил меня, и я сразу постарела. Нам осталось уж не так много дней для любованья этой красотой, и, между прочим, обидно, что такое восприятие приходит только с годами. Снова приходят на память слова Пушкина:
Я говорю: промчатся годыИ сколько здесь ни видно нас,Мы все сойдём под вечны сводыИ чей-нибудь уж близок час.
Не раздражает ли Вас минор моего письма, родная? Но такое опустошение и такая неудовлетворённость. Живу сейчас бесполезно, что прямо-таки преступно. Все годы помимо работы я чем-то увлекалась, — например музыкой. В этом и благословение моей природы, что я поступала и жила под таким девизом:
Стремиться и… познатьНа миг припасть, вбирая…Отбросить и опятьуж мчаться к новым далям
[Две вертикальные черты бледными чернилами отмечают это четверостишье — и надпись: «Относится и ко мне!». Как странно видеть наконец-то Ксенин почерк: он совсем на Мурин не похож.]
Фотографии жду с нетерпением. В долгу не останусь: как-нибудь вышлю на время и снимок Петра. Он давно мне не пишет, дней пять нет писем. Может опять тренирует себя в выдержке.
Моя дорогая, мой приезд в Москву никогда не был бы для меня концом нашей нежной дружбы. Слишком много у нас общности в понимании жизни [последние слова Ксеня подчеркнула чернилами, волнистой линией], в толковании её, хотя формы самого воспринимания, пожалуй, разные. У меня они грубей, вульгарней, у Вас тоньше.
Сейчас Катя (сестра) учит Иду делать стежки иголкой, и я временами, поднимая голову, слежу за ея сосредоточенным лицом. Как она огорчает меня своим поведением. Она лжёт, что для меня является наибольшей мукой. Я лгала матери всегда, но там ложь была самозащитой, а у нея ложь в самой природе — это унаследовано от отца.
Ксенюш, я уже примирилась с тем, что красивой личной жизни мне никогда не знать. Никто надолго меня не захватывал раньше, а теперь уж не следует и начинать. Есть у нас в штате один человек (латыш), который мне нравится, но более близко к нему не хочу подходить — всё равно ведь не надолго хватит заинтересованности. Так лучше иногда издали питать симпатию, зная, что с приближением исчезнет она. Это моё несчастье, трагедия, что уйдёт со мной в могилу… Петра, конечно, никогда, никогда Вы не увидите, а если б вдруг произошло это несчастье, то мне пришлось бы терять Вас. Я уж строила было такие планы: вывезти Вас на лето к его родным, где мы провели бы чудесно с Вами месяца 2, но боязнь, что Вы узнаете его, заставила оборвать развитие этой мечты. А встретиться с Вами необходимо. Мысль моя работает в этом направлении. Не позже чем сегодня я думала, что после поездки в Москву у меня ничего не останется: сейчас я живу ею, а представьте моё состояние по возвращении!? [Последние четыре слова подчёркнуты красным карандашом.] Ещё одно, моя кисонька, не обольщайтесь, т. е. не обманывайтесь моим умом, я не умна, родная. Я сама так часто с горечью сознаю свою умственную несостоятельность! Ещё одну правду о себе — (которую никому дотоле не говорила) — я умею казаться окружающим умнее, чем являюсь в самом деле, и редко кто меня может «разоблачить». В моей жизни были 2 случая такого «разоблачения», причём от людей мной некогда любимых. Вы находите мои письма интересными — я несказанно этому рада — но, Ксенёк, писать занимательные письма — это ещё не признак ума. Я уверена, что Вы гораздо умнее меня. У меня поверхность, дилетантство во всём.
Никак не могу прервать письмо. На время прекращаю, прилягу. Боли не дают возможности писать. Ах, как я временами страдаю! Сотрудники меня ежедневно вытуривают к доктору, они заявляют, что болезнь меня совершенно изменила: из жизнерадостной, вечно смеющейся превратила в хмурую с гримасами боли и раздражительную особу. Считанные часы в течение дня я могу выпрямить спину, остальное время хожу согнувшись, подавляя стоны. На работе я себя часто (ежедневно!) ловлю на том, что хочу присесть и Вам кое-что черкнуть. Это уж ни на что не похоже! Моя добросовестность возмущается тем, что часы работы заняты непроизводственными мыслями. Вообще я начинаю совсем нехорошо работать. А теперь, когда я уж почти решила жить самостоятельно, без материальной помощи Петра, мне следует достать ещё какую-нибудь работу. Вот я думаю: сколько вещей в повседневном обиходе средне-культурного уровня человека должно приобретаться, и сколько уходит на это денег! Без этих вещей мы, конечно, свободно будем жить и здравствовать, но они создают настроение, и отсутствие их может делать нас прямо несчастными. Перечислю кое-что из них: маникюр, мойка головы различными душистыми специями, хорошие папиросы, театр, книги, духи. Я уж не говорю об одежде. Урезывать себя ни в чём не желаю, но эти мелочи берут деньги, которые только я одна должна добыть. Почти уговорила себя ко всему этому…
Вы совершенно правы — физический контакт — это чрезмерно много, но я себя убеждаю (с успехом!) «что старушкам этого уж не полагается». Было пожито немало! И не в моих условиях и не с моими свойствами каждый раз после физического сближения казниться, и не с моим состарившимся внешним обликом (хотя «любители» ещё и теперь находятся) продолжать эту сторону жизни. Все являющиеся зовы природы я постараюсь придушить тяжестью этих соображений [вся последняя фраза подчёркнута красным карандашом], а они, эти соображения, ух как расхолаживают и отрезвляют. Только не надо допускать вина, иначе все заградительные, контрольные соображения перестают действовать, что я недавно и испытала. Дайте ответ непременно на следующий вопрос: Вам не противно читать эти строки?
19/XII.
Вернулась из оперы (Чио-Чио-Сан), несмотря на неутихомирившиеся боли, я решила не сидеть дома. Нежная, мягкая, изящная, моментами нарастающая до трагических высот — мелодия и хорошее выполнение актрисой роли Баттерфляй — создало хорошее настроение. Вечерами даже и вдвоём по нашим улицам страшно ходить в новом пальто. Оно имеет довольно богатый, для моего района, вид. Я его хочу сберечь для поездки в Москву.
По приходе домой ожидало письмо — была уверена, что от Вас, моей родной, но оказалось… от Костика. Всё же время от времени этот человек вспоминает меня и обрушивается упрёками, обвинениями в женском непостоянстве и т. п. Последнее время что-то все стали меня обвинять. По отношению же к Вам я веду точно такое же наступление, как на меня все. Я вас по-прежнему упрекаю в недостаточном внимании, что сказывается в редких Ваших письмах…
Посылаю Вам физиономию своего «повелителя», правда, снимок старый, теперь он далеко не так молодцеват, как заснят. [Чья-то маленькая фотография в пачке писем имеется, но совсем не факт, что это Пётр, хотя я почему-то так думаю… — Человек лет тридцати в военной гимнастёрке, лицо продолговатое, с залысиной, глаза немного навыкате, ничего особенно «молодцеватого»… Он ли? — Ведь Ксеня должна была ту фотографию отослать назад. Забыла?..] Этот «повелитель» скоро останется без своей «рабыни». Судя по своему поведению (молчание или ругань) он не будет в большом огорчении и скоро утешится. У него, как Вы заметите, грубо-чувственная нижняя половина лица и прекрасные глаза… [Не вижу. Наверное, не он.] А в общем, попадись ему другая жена, менее беспокойная, он был бы совсем не плохим мужем — достоинств для этого у него хватило б! Снимок в следующем письме, пожалуйста, вкладите. [Ксеня забыла? или нарочно оставила? — впрочем, дальше напоминаний об этом нет.] Всё собирались вместе сфотографироваться, но при нашей обоюдной нелюбви к этому, мы так и не удосужились. На снимке у него очень небрежный костюм, знайте, что это система. Нет ли тут моей вины? Безусловно, да. Это лето я была внимательней к нему, чем обычно, и все пуговицы у него были в нужных местах.
Слушая радио («говорит Москва») утрами и по вечерам, я знаю, что в этот момент, может быть, одинаковые мелодии воспринимает наш с Вами слух и предаюсь нежным воспоминаниям. Вообще Вы настолько плотно вошли в мою жизнь, что где бы и с кем я ни была, постоянно мысль о Вас пронизывает моё сознание. Видите, до чего я прилипчива, но это только к Вам. Многие находят меня высокомерной, надменной и бывают правы, чаще я презираю, чем выказываю внимание. Этим зачастую приношу вред себе — люди не выносят таких проявлений… При всей манере набрасываться на интересующих меня людей я, пожалуй, никому таких писем не писала. Не странно ли Вам их читать? Спрашиваю об этом уж не раз.
