Она снова посмотрела на меня. И ее взгляд, заинтересованный, позволил мне продолжить. Давно ли я так сидел и без ненависти рассказывал о своей жизни. А все почему. Что же в этой обыкновенной женщине двадцати пяти лет на вид меня привлекло?
— Вам удалось?
— Не без помощи одного клоуна. Я зашел туда как клиент. Купил собственную сестру, и мы сбежали. Но, судя по всему, проститутки у нас в цене. За нами погнались, и мне в спину прилетела пуля.
— А сестра?
— Ее спас человек, люто меня ненавидевший. Просто потому что в тот момент следил за мной, чтобы найти способ отомстить.
— Почему же он помог?
— Потому что понял меня, я полагаю. Именно так он сказал мне на утро в больнице. По факту, он спас мне жизнь. По чесноку, я его за это возненавидел.
— Потому что лучше умереть, чем лишиться ног?
— Именно.
В этот момент зазвонил телефон, и словно по велению судьбы на экране возникла белобрысая морда Марка Синицына, того самого спасителя. Я глянул на Еву, но она как ни в чем не бывало пила чай маленькими глотками. Каждое ее движение было наполнено внутренней грацией. Сейчас даже казалось, что она идеально будет смотреться в гостиной особняка в стиле Романовых.
Отворачиваюсь и отвечаю.
Надеюсь, этот вечно позитивный мудак не станет долго болтать.
— Череп, привет! — от его веселого голоса сразу начинает болеть голова. — Ты опять работаешь? Как твои ноги? Короче, я тут нашел спеца по позвоночнику и нервной системе. С ним уже связался. Он может приехать в Москву, как только ты сам его наберешь. Ну? Как тебе идея? Харитон?
— Тебе нужен мой ответ? Я думал, ты сам с собой болтал.
— Ну хватит. Я тебе выслал координаты. Он лучший в своем деле.
— Мне не нужна помощь. Ты знаешь, сколько таких спецов здесь было?
— Но попытка не пытка…
— Вот когда ты лишишься ног, тогда и сможешь судить. Все, мне идти нужно, — хочу повернуться к Еве, но в трубке отвлекает голос.
— А как насчет вечеринки? Мы в ресторане отмечаем нашу с Дашей годовщину. Придешь?
— Не знаю, — раздраженно бросаю и нажимаю кнопку отключения вызова. Тру переносицу, пытаясь побороть головную боль. Сложно мне с ним общаться, особенно, когда он пытается мне доказать, что стакан на половину полон.
Поворачиваюсь, готовый продолжить рассказ, но вижу пустое кресло. А в воздухе витает тонкий, почти незаметный шлейф цветочного запаха. А Евы нет.
Словно никогда и не было.
Глава 7. Ева
Дура, господи, какая я дура. Ну вот чего я добивалась, придя сюда?
Что хотела увидеть?
Что узнает меня, что кинется молить прощения?
А может быть хотела посмотреть в глаза его отцу? Так тот вообще умер. Ошибка. Вся эта идея глупая. Мне нельзя с ним видеться. Нельзя вспоминать. Нельзя думать об этом.
Выбегаю на улицу, даже не дослушав его разговор с другом. Друг… У такого как Черепанов не могло быть друзей. Всегда были только прихлебатели, которыми он успешно манипулировал. Он был всегда истинным сыном своего отца. Отражением того, кто легко шел по головам ради достижения цели. Любой, даже самой глупой цели.
Плетусь на остановку, все дальше от этого мрачного замка, где принц даже в таком положении считает, что ему можно делать все. Даже трогать обыкновенную повариху. Что я пыталась доказать сама себе?
А может быть просто заработать денег? А может быть просто посмотреть в эти черные глаза и пытаться найти в них хоть каплю раскаяния за все, что он сделал? За всех, кого он обидел?
Еще и попросила рассказать, хотела услышать о его жизни за эти восемь лет.
Но что это мне даст?
Прощу ли я его услышав это, прощу, если он узнает меня. Покажу сына? Никогда. Никогда я не смогу спокойно смотреть в глаза и забыть все, что пришлось пережила по его вине. Обо всех унижениях, которым подверглась по вине его семьи.
Глупая затея была вообще прийти в этот дом, строить из себя неприступную крепость, когда при одном взгляде на его кресло меня пробрала дрожь жалости. Но при этом хотелось крикнуть:
Так тебе и надо. Ты должен был сдохнуть, а не сесть в это кресло. Жалость. Она испарилась словно грязь под тряпкой, как только он открыл свой грязный рот, как только его мысли просочились сквозь жаркие касания, сквозь пальцы, которыми он сжал мою шею.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я была уверена, что все прошло. Что он больше не существует для меня. Но все моя сущность тянется к этому отвратительному мужчине, как тянется растение к солнцу.
Он был моим солнцем. И он сжег меня, стоило к нему приблизиться.
Я до сих пор чувствую запах обугленного сердца. До сих пор разгребаю последствия этой любви.
А еще каждый день виду отражение любви в глазах собственного сына.
— Мам, ты дома? — стоит только зайти в маленькую квартиру, как он выходит из кухни. А ведь ему только восемь лет, но порой мне кажется, что он гораздо мудрее меня.
— Привет, Дань. Ты поел?
— Даже посуду помыл. Хочешь сыграть в карты?
Каникулы. Чем еще заниматься кроме карт, футбола, чтения и прогулок?
— Конечно, — киваю и снимаю кофту. Разминаю ноги, затекшие после такси и прохожу в нашу общую комнату. Когда-то здесь еще жил мой папа. Ну как жил. Постоянно лежал на диване. Все время при смерти. Порой я ненавидела себя за мысли, что ему нужно умереть. Оставить меня в покое. Но когда это наконец случилось я рыдала, не останавливаясь три дня.
Он ушел, а легче не стало. Кредиты, набранные чтобы вылечить его от рака висели тяжелым грузом и не давали расслабиться не на день.
И да, работа на Харитона могла бы облегчить жизнь. Возможно, скажи я ему, кто я такая, и что у него есть сын стало бы еще лучше, но я не могу.
Не могу рисковать.
Не могу сказать сыну, кто его отец и что он со мной сделал.
— Устала? Может чай сделать? — я погладила Даню по темной голове и улыбнулась. И все-таки среди всего отвратительного, что со мной приключилось было одно очень и очень хорошее. Лучик света среди тьмы. Данил. Я никогда не знала с ним проблем. Родившись спокойны ребенком, он много спал и хорошо сосал грудь. Он почти никогда не болел, словно в награду за мои постоянные мучения с отцом. Он рос умным, смышленым ребенком. Порой даже слишком спокойным. Дома орал отец, потерявший в этой жизни все, а он смотрел на него и никогда не устраивал мне истерик. Даже пойдя в первый класс во всем бэушном он ни разу не спросил почему. Почему мы живем так плохо. Почему берем все самое дешевое. А питаемся тем, что хотят выкинуть в ресторане, где я работаю. Почему, работая в таком элитном месте, мы перебиваемся малым. Никогда он не задал вопрос об отце. А на мой вопрос «почему» ему это неинтересно он пожал плечами как — то в осенний день полгода назад.
— Если нет, значит есть причина. Он живой?
— Не знаю, — честно призналась я тогда, никогда не интересуясь жизнью Харитона, и он кивнул.
— Тогда тем более неинтересно.
Он врал. Он просто не хотел меня беспокоить и за это я любила его еще больше. Он хотел поехать на футбольные сборы в клубе, в который недавно попал на бюджетное обучение, но нужны были деньги на проезд. О сборах я узнала от тренера, Данил даже не рассказал мне.
Порой становилось страшно от того, о чем еще он мне не рассказывает. Даже приходя с синяками он молчит, а я не трогаю его, потому что слышу не по годам взрослое: «Это мои проблемы»
— Хочу, чтобы ты поехал на сборы. Ты отстанешь от команды, если останешься в городе.
— У нас нет денег.
— Позволь мне судить. Я хочу, чтобы ты поехал. Просто в следующем месяце заплатим за кредит чуть меньше.
— Точно? — поднимает он от карт голову и я киваю.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Точно. Ты заслужил это. Тем более, однажды ты станешь великим футболистом и сможешь помогать мне.
— Я куплю тебе дом. Такой, как ты рисуешь в своем альбоме.
— Знаешь, на душе хорошо только от одного твоего желания. Спасибо, милый.
Мы обнимаемся, и я пытаюсь сдержать слезы. Нет, никогда я не отдам Данила в гнилые руки того, кто погубил столько судеб, никогда не позволю заразить мальчика ядом, который никуда не делся.
